где обсуждались методы, какими наиболее целесообразно наносить коварные
удары в спину советскому народу. И во имя долга обязан был проявлять на
этих совеаниях деловитость и опытность немецкого разведчика. Только таким
образом мог он укрепить, расширить плацдарм действия для себя и для своих
тайных соратников, чтобы наносить с этого плацдарма парализующие удары по
планам гитлеровской разведки.
необличимым для них. Но порой его охватывало такое чувство, будто
прикрывающая его спасительная "броня" Иоганна Вайса невыносимо раскаляется
от огня жгучей ненависти. Накаленные гневом сердца, защитные доспехи Вайса
сжигали Белова, но он не имел права сбросить их: это значило бы не только
погибнуть, но и провалить дело. А без отдыха носить на себе эти
раскаленные доспехи, все время оставаться в них становилось выше его сил.
Но его откровенные, подробные отчеты не всегда вызывали одобрение.
бывает невыдержан, склонен к импровизации, допускает в работе опасные
отклонения и, увлекаясь побочными операциями, несвязанными непосредственно
с его заданием, нередко нарушает дисциплину разведчика. И, пожалуй, те,
кто говорил так, были правы.
в работе столь осмотрительно и целеустремленно, как поступал бы на его
месте более зрелый и опытный разведчик. И даже сам отмечал оперативную
легковесность, недостаточно всестороннюю продуманность некоторых действий
своего ученика.
или иных задач Зубова и его группу, не умеет понастоящему руководить ею.
Работа группы заслуживает серьезной критики. Действия Зубова не всегда
достаточно обоснованы и грамотны, а это ставит под удар не только Белова,
но и самцу группу. Говоря об этом, Барышев неожиданно для всех улыбнулся и
заявил решительно:
не столько огорчает, сколько радует. Обратите внимание: в своих отчетах он
никогда не хвастает, хотя было чем похвастать, и каждый раз сам же первый
упрекает себя. Пишет: "Не хватило выдержки, ввязался в порученную Зубову
операцию освобождения заключенных". Ну как бы сбегал парень на фронт.
молодежь. Воспитывали, учили: советский разведчик при любых
обстоятельствах должен быть носителем вычсшей, коммунистической морали и
нравственности, тогда он неуязвим.
атмосфере человеконенавистничества, подлости, зверства, - что же, вы
полагаете, его душу не обжигает нетерпеливая ненависть, ярость? И чем
больше боли причинят ему ожоги, тем, значит, правильнее был наш выбор:
хорошо, что мы остановились именно на этом товарище. А закалка этой болью
- процесс сложный, продолжительный. И чем острее чувствует человек, тем
сильнее должен быть его разум, чтобы управлять чувствами. У людей, тонко
чувствующих, обычно и ум живее и сердце горячее. Самообладание - это
умение не только владеть собой, но и сохранить огонь в сердце при любых,
даже самых чрезвычайных обстоятельствах. А хладнокровие - это уже совсем
другое: порой это всего лишь способность, не используя всех своих
возможностей, оставаться в рамках задания.
знал характер своего ученика, ему поручили при первой же возможности
связаться с ним. Следовало обстоятельно проанализировать действия Белова в
тылу врага. После этого предполагалось разработать для него новое задание,
исходя из условий, в каких Иоганн Вайс успешно продвигался по служебной
лестнице абвера. Барышев, как никто зная Сашу Белова, давно был убежден,
что в тылу врага первой и основной опасностью для его ученика окажутся
душевные муки. Его будет терзать мысль, что он мало сделал для Родины, не
использовал до конца все представившиеся тут возможности, и эта неотвязная
мысль толкнет его на опрометчивые, поспешные шаги навстречу опасности,
которую следовало и должно было хладнокровно избегать. Но в битве между
разумом и чувством победоносная мудрость одерживает верх далеко не в
начале жизненного пути. Не из готовых истин добывается она, а ценой
собственных ошибок, мук, душевных терзаний, и, сработанная из этого самого
сокровенного материала, мудрость эта не приклеивается легковесно к истине,
но навечно спаивается с ней, становится сущностью человека-борца, а не
просто существователя на земле.
немецких военнослужащих. И не только потому, что эта, как выразился Зубов,
"красивая", благородная операция, что этот подвиг боевиков должен был во
всеуслышание заявить здесь, во вражеском логове, о бессмертии пролетарской
интернациональной солидарности. Просто Иоганна постоянно жгла, томила
неутоленная потребность к непосредственным действиям против врага.
стойкости, а, скорее, о слабости, знал, что его участие в боевых
действиях, быть может, помешает решению тех главных задач, которые перед
ним поставлены.
проходить по его пути, придется в тысячу раз труднее: ведь время,
необходимое для длительного, постоянного "вживания" во вражеский стан, уже
необратимо утрачено. И вовсе не потому его жизнь бесценна сейчас, что он,
Александр Белов, - личность неповторимая, одаренная качествами, которыми
другие не обладают. Напротив, он хорошо знал, что в тылу врага действуют,
и порой даже более успешно, чем он, талантливые советские разведчики, на
счету у которых не одна блистательная операция.
всеми своими достоинствами и недостатками, достиг высотки, на которую его
нацелили по карте битвы с тайными службами врага. И если он уйдет с нее,
враг снова сможет наносить отсюда свои удары. Значит, волей обстоятельств
его жизнь - это не просто одна жизнь, а много человеческих жизней, и
поэтому он не имеет права распоряжаться ею, как своей личной
собственностью.
Вайсу. Но и она была не беспредельна.
сослуживцев о том, что немцам самой биологической природой предназначено
быть "новой аристократией крови", что немец - это "человекгосподин,
наделенный волей к власти и сверхвласти". Они упоенно превозносили смерть
на войне. Всемерно заботясь о сохранении собственной жизни, чужие жизни
они и в грош не ставили.
целью сокращения народной субстанции". И газовые камеры, где душили людей,
были оборудованы смотровыми глазками, для того чтобы нацисты, приникая к
ним, могли сдать публичный экзамен на бесчеловечность.
мира, либо перестанет существовать вообще, его слова вызвали только
чванливый восторг. А ведь они означали, что гитлеровцы не остановятся ни
перед чем, даже перед истреблением самого немецкого народа, и будут
воевать до последнего своего солдата.
яростью убеждался, что рассуждения эти объясняются вовсе не трусливым
раболепием перед чудовищными фашистскими догмами, уклонение от которых
беспощадно каралось: в основе их лежало нечто еще более отвратное -
уверенность, что они составляют сущность германского духа.
одной только служебной сферой абверовца, с какой бы ловкостью ни уклонялся
от кощунственных "философствований" на подобные темы с другими
сотрудниками, - все это давалось ему путем огромного насилия над собой -
ему все время приходилось мучительно сдерживать себя. Это строгое
подчинение Белова Иоганну Вайсу походило иногда на добровольное заточение
в тесной одиночной камере. Это было невыносимое духовное, замкнутое
одиночество. Белов никому, даже Зубову, не говорил о своих муках. Но
самому себе признавался, что сможет продолжать свой длительный подвиг
уподобления наци только в том случае, если ему удастся хотя бы изредка
вырываться из духовного заточения и, пусть хоть на краткое время,
становиться самим собой.
к смерти немецких военнослужащих. Это дало бы ему возможность как бы
душевно очиститься. А он тем сильнее нуждался в таком очищении, чем
удачнее шли в последнее время его дела в абвере, чем больше упрочалась за
ним среди сослуживцев репутация истинного наци.
предстоящей операции.
некоторых его незрелых решений и поступков пришла, наконец, зрелость
разведчика...
роль здесь сыграли размышления о Генрихе Шварцкопфе, о том, что может
сулить и какую пользу может принести делу возобновление дружбы с ним.
определенному выводу. Он увидел в Генрихе смятенного немца, с душой
раненой, но возможно, не до конца искалеченной фашизмом. Ему было не
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк