правда ли? Умер, впав в старческий маразм. И Роксборо, и Годольфин, и ты.
Все вы жили и умерли целыми и невредимыми. Но я - я обречен был страдать
здесь, раз за разом биться о стекло, не имея возможности разбиться насмерть.
- Он застонал, и хотя его обвинительная речь звучала на редкость абсурдно,
Миляга с трудом подавил в себе дрожь. - Конечно, я не один, - продолжал
Эбилав. - Здесь со мной Эстер, Флорес. И Байам-Шоу. И сводный брат
Блоксхэма. Помнишь его? Так что скучать тебе здесь не придется.
обязан для нас сделать.
смотреть. Мы тебе выколем глаза - слепому здесь жить гораздо приятнее.
юбку Эстер, оказалось кровавым лоскутом кожи, частично содранным с ее талии
и бедер. Сейчас она прижимала его к себе, стараясь скрыть от Миляги свой
пах. Этот жест был верхом абсурда, но, возможно, за долгие годы его
репутация соблазнителя была настолько раздута, что она вполне могла
предположить, будто ее нагота даже в нынешнем состоянии способна вызвать у
Миляги сексуальное возбуждение. Но это было еще не самое страшное зрелище. В
Байам-Шоу едва можно было угадать человеческое существо, а сводный брат
Блоксхэма выглядел так, словно был пожеван стаей тигров. Но несмотря на свое
плачевное состояние, они были готовы к мести - уж в этом сомневаться не
приходилось. По команде Эбилава они двинулись ему навстречу.
приносить вам новые страдания. Советую вам пропустить меня.
Миляге. С каждым шагом его ужасные раны все отчетливее выступали из темноты.
Скальп его был содран; один глаз болтался на уровне щеки. Когда он поднял
руку, чтобы устремить на Милягу обвиняющий перст, ему пришлось использовать
мизинец - единственный уцелевший палец на этой кисти. - Ты хочешь
предпринять еще одну попытку, ведь так? Не пытайся отрицать это! Прежнее
честолюбие владеет тобой!
увидеть, как оно осуществится?
Примирению никогда не суждено состояться. Мы умерли, чтобы доказать это.
Если ты предпримешь вторую попытку, за которой последует новая неудача, ты
сделаешь нашу жертву бессмысленной.
которой обнажились спирали ее внутренностей. - Неудачи действительно не
будет, потому что не будет и второй попытки.
никакой надежды разубедить их у него нет. Не для того они ждали все эти
годы, чтобы отказаться от своих намерений под влиянием словесных доводов.
Они жаждали мести. Он был вынужден остановить их с помощью пневмы, как ни
прискорбно было добавлять новые страдания к тем, что они уже испытывали. Он
взял свечку в левую руку, чтобы освободить правую, но в этот момент кто-то
обхватил его сзади, прижав руки к корпусу. Свечка выпала у него из пальцев и
покатилась в направлении обвинителей. Прежде чем она успела захлебнуться в
собственном воске, Эбилав поднял ее своей однопалой рукой.
чтобы все видели, что ей некуда деться. Кожи на его руках не было, но они
сжимали Милягу, словно железные обручи. Эбилав изобразил нечто похожее на
улыбку, хотя на лице с лоскутами мяса вместо щек и волдырями вместо губ она
смотрелась не вполне уместно.
свечой. - Интересно, почему? Может быть, ты уже смирился с тем, что тебе
придется к нам присоединиться, или ты полагаешь, что нас растрогает твоя
готовность пойти на муки, и мы тебя отпустим? - Он оказался уже совсем рядом
с Милягой. - Какой хорошенький! - Вздохнув, он многозначительно подмигнул
Миляге. - Сколько женщин сходили с ума по этому лицу, - продолжал он. - А
эта грудь! Как они боролись за право склонить на нее свою голову! - Он
засунул свой обрубок Миляге за пазуху и разодрал на нем рубашку. - Очень
бледная! И совсем безволосая! Это ведь обычно не свойственно итальянцам,
разве не так?
до всего остального?
самом себе. Нам приходилось принимать его на веру, потому что мозги и пальцы
его обладали силой. Тирвитт обычно говорил, что он - наш маленький Бог. Но
даже у маленьких Богов должны быть папеньки и маменьки. - Эбилав подался еще
ближе, едва не опалив пламенем свечи милягины ресницы. - Кто ты на самом
деле? - спросил он. - Ведь ты не итальянец. Может быть, ты голландец? Да, ты
вполне мог бы оказаться голландцем. Или швейцарцем. Холодный и педантичный.
А? Я не ошибся в своей характеристике? - Он выдержал небольшую паузу. - Или,
может быть, ты сын Дьявола?
в том, что он сын Люцифера. - Он еще пристальнее уставился на Милягу. -
Давай, - сказал он. - Признавайся.
Такая сила не могла появиться сама по себе. Она должна была достаться тебе в
наследство от кого-то. Так от кого же, Сартори?
Но ответа у него не было.
его Эстер. - Какой бы вред! Какой бы!
кишок. Эбилав запротестовал, но, по мнению окружающих, он и так уже слишком
долго ходил вокруг да около. Со всех сторон против него поднялся возмущенный
вой, причем громче всех выла Эстер. Затянув петлю потуже, она подергала ее,
готовясь повалить Милягу на пол. Не столько зрением, сколько нутром
чувствовал он людоедов, ожидающих того момента, когда он упадет. Кто-то
впился ему в ногу, кто-то ударил кулаком ему по яйцам. Боль была адская, и
он стал отбиваться руками и ногами. Но слишком много оков уже сжимали его -
кишки, руки, зубы, - и все его старания не принесли ему ни дюйма свободы. За
красным пятном ярости в образе Эстер он увидел Эбилава, который
перекрестился своей однопалой рукой, а потом поднес свечу ко рту.
Эбилав поднял на него глаза и пожал плечами. Потом свеча погасла. Миляга
почувствовал, как влажная плоть накатывает на него, словно волна, чтобы
увлечь его вниз. Кулак перестал колотить его по яйцам и вместо этого
ухватился за них. Он закричал от боли, а когда кто-то принялся пережевывать
ему поджилки, крик стал октавой выше.
вздох. Полузадушенный, избитый и постепенно поедаемый, он пошатнулся; голова
его откинулась. Сейчас они доберутся до его глаз, и ему придет конец. Даже
если какое-нибудь чудо спасет его, если он лишится глаз, в этом не будет
никакого смысла. Даже если его кастрируют, он сможет жить, но только не
слепым. Колени его стукнулись о доски, а чьи-то скрюченные пальцы потянулись
к его лицу. Зная, что ему остается лишь несколько секунд зрения, он открыл
глаза так широко, как только мог, и уставился в темноту у себя над головой в
поисках какого-нибудь прекрасного зрелища, на которое не жалко было бы
потратить эти последние секунды. Пыльный лучик лунного света; тонкая
паутина, вибрирующая от его криков... Но темнота была непроницаемой. Глаза
его неминуемо будут выдавлены, прежде чем ему представится возможность вновь
ими воспользоваться.
словно дым, выходящий из раковины и принимающий фантастические очертания.
Безусловно, это было лишь порождение его боли, но ужас слегка отпустил его,
когда перед ним возникло блаженное лицо ребенка, устремившего на него свой
взгляд.
позволь мне войти в тебя.
кошмара, который вот-вот должен был ослепить его и кастрировать. Но если
один из участников этого поединка был реален - свидетельством тому была его
боль, - то почему не мог оказаться реальным и второй?
Эбилавом и его соратниками.
проиграл. Что еще ему остается делать? Не отводя глаз от младенца, Миляга
расслабил каждый мускул своего тела. Кулаки его разжались; ноги перестали
брыкаться. Голова его запрокинулась, рот открылся.
закралось сомнение. Разве с самого начала все это не отдавало мелодрамой? И
не отдает ли до сих пор? Душа, уносимая из Чистилища светлым херувимом,
Андреев Николай
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Гуль Роман Борисович
Афанасьев Роман
Орловский Гай Юлий