поцеловал ее в голову, рассеянно произнес:
что, что?
коммунист.
раз просыпалась, а ты все похрапывала.
боюсь, - будем продавать вещи, поедем на дачу, буду на базаре продавать
клубнику. Буду преподавать химию в школе.
Штрум. - Не то поколение, мыслит не в той системе координат.
пешку, сделавшую единственный ход, и разговаривали.
Поверьте, это лучшее, что дано человеку. Я не знаю, что принесет вам
жизнь, но я уверен: сейчас вы поступили по совести; главная беда наша - мы
живем не по совести. Мы говорим не то, что думаем. Чувствуем одно, а
делаем другое. Толстой, помните, по поводу смертных казней сказал: "Не
могу молчать!" А мы молчали, когда в тридцать седьмом году казнили тысячи
невинных людей. И это лучшие молчали! Были ведь и шумно одобрявшие. Мы
молчали во время ужасов сплошной коллективизации. И я думаю - рано мы
говорим о социализме, - он не только в тяжелой промышленности. Он прежде
всего в праве на совесть. Лишать человека права на совесть - это ужасно. И
если человек находит в себе силу поступить по совести, он чувствует такой
прилив счастья. Я рад за вас, - вы поступили по совести.
- сказала Людмила Николаевна. - При чем тут совесть? Губить себя, мучить
хорошего человека, а какая от этого польза Крымову? Не верю я, что у нее
может быть счастье, когда его выпустят. Он был в полном порядке, когда они
разошлись, - у нее совесть перед ним чиста.
поглядела подклеенную к нему суконку и поставила на место.
сонными, мирными.
ни злобы.
называют тебя надеждой науки, то плюют на тебя. Ты, Женя, когда пойдешь на
Кузнецкий?
Знаете, о чем я вас попрошу, дамочки?
говорил со мной о науке. Но у меня другой взгляд, другая точка. Вот так,
как у Толстого было: он сомневался, мучился, нужна ли людям литература,
нужны ли людям книги, которые он пишет.
мир".
с упреком посмотрел на жену. - Господи, и в такие минуты нужно
подчеркивать каждое мое неверное слово.
одновременно думал о сегодняшнем дне. Почему ему стало приятно, когда
Людмила и Женя ушли из комнаты? У него в их присутствии возникло ощущение
собственной фальшивости. В его предложении играть в шахматы, в его желании
работать была фальшь. Видимо, и Людмила почувствовала это, назвав его
Буддой. И он, произнося свою похвалу совести, ощущал, как фальшиво,
деревянно звучит его голос. Боясь, что его заподозрят в любовании собой,
он старался вести будничные разговоры, но в этой подчеркнутой будничности,
как и в проповеди с амвона, тоже была своя фальшь.
не хватает ему.
жены и Евгении Николаевны.
особенной нетерпимостью и злобой, какую резолюцию заготовили. Он напишет
коротенькое письмо Шишакову - он заболел и не сможет ходить в ближайшие
дни в институт. А в дальнейшем необходимости в этом не будет. Он всегда
готов быть полезен в той мере, в какой может. Вот, собственно, и все.
такого. Болтал. Да, собственно, не так уж и болтал. Там-то знают.
дверь. Может быть, ему хочется есть? С лимитом, вероятно, придется
проститься. С знаменитой столовой - тоже.
коридор, крикнул в сторону кухни:
встревоженные глаза Марьи Ивановны:
передалось воротнику пальто, Штрум внезапно догадался, - вот ее он ждал, в
предчувствии ее прихода он прислушивался, поглядывал на дверь.
сразу же ощутил, увидев ее. Это, оказывается, ее хотел он встретить, когда
с тяжелой душой возвращался вечерами из института, тревожно всматривался в
прохожих, оглядывал женские лица за окнами трамваев и троллейбусов. И
когда, придя домой, он спрашивал у Людмилы Николаевны: "Никто не
приходил?", - он хотел знать, не приходила ли она. Все это давно уже
существовало... Она приходила, они разговаривали, шутили, она уходила, и
он, казалось, забывал о ней. Она появлялась в его памяти, когда он
разговаривал с Соколовым, когда Людмила Николаевна передавала ему привет
от нее. Она, казалось, не существовала помимо тех минут, когда он видел ее
или говорил о том, какая она милая женщина. Иногда, желая подразнить
Людмилу, он говорил, что ее подруга не читала Пушкина и Тургенева.
ему нравилось, что она легко, сразу, никогда не ошибаясь, понимает его,
его трогало детское выражение внимания, с которым она слушала его. Потом
они простились, и он перестал думать о ней. Потом он вспомнил о ней, идя
по улице, и снова забыл.
казалось, что ее нет. Она была с ним и тогда, когда он не думал о ней. Он
не видел ее, не вспоминал ее, а она продолжала быть с ним. Он без мысли о
ней ощущал, что ее нет рядом, не понимал, что он постоянно, даже не думая
о ней, встревожен ее отсутствием. А в этот день, когда он по-особому
глубоко понимал и себя и людей, живших свою жизнь рядом с его жизнью,
всматриваясь в ее лицо, он понял свое чувство к ней. Он радовался, видя
ее, тому, что постоянное томящее ощущение ее отсутствия вдруг прерывается.
Ему становится легко оттого, что она с ним, и он перестает бессознательно
ощущать, что ее нет с ним. Он в последнее время всегда чувствовал себя
одиноким. Он ощущал свое одиночество, разговаривая с дочерью, друзьями,
Чепыжиным, женой. Но стоило ему увидеть Марью Ивановну, чувство
одиночества исчезало.
это месяц назад, два месяца назад, еще живя в Казани, он не понимал
простого и бесспорного?
его чувство вырвалось из глубины на поверхность и стало достоянием его
мысли.
в передней, хмурясь и глядя на нее, сказал:
скоро ли позовут обедать, а оказалось, я ждал - скоро ли придет Марья
Ивановна.
Павлович переводил глаза с лица Жени на лицо Марьи Ивановны, потом на
Людмилу.
особенно хорошо. Суровость, портившая его, отступила. Ее большие светлые
глаза смотрели мягко, с грустью.
и та сказала:
женщина может быть так красива. Я никогда не видела такого лица, как ваше.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Вронский Константин