бы ножа. Может, хотел удушить ее голыми руками?
лихорадочным блеском в глазах, покачнулась ему навстречу так, будто
подставляла под его цепкие холодные пальцы свою нежную шею.
так что она даже отступила испуганно, и даже евнухи, притаившиеся в своих
укрытиях за окнами Роксоланы, в ужасе закрывали глаза, чтобы не быть
свидетелями зрелища, за которое каждый мог поплатиться головой. Никто
ничего не видел, не слышал, не знал.
широком воротнике халата, почему-то не могла оторвать взгляд от одной
жилки, горбатой, будто всадник на коне, который в вечной поспешности
скачет, скачет, не зная куда. Ей почему-то внезапно показалось, что жилка
эта стала хрупкой - вот-вот надломится, развеется в прах и наконец
остановит свой вечный бег.
в ней, подало голос милосердия и надежды. Как кукушка, которая кукует над
орешником в сережках.
осторожно гладил ее теплые волосы и глухо бормотал стих Руми:
Айя-Софии. Посещение султаном и султаншей джамии Сулеймание, которую уже
заканчивал Коджа Синан. Малые и большие переезды султанского двора то в
летний дворец на Босфоре, то обратно в Топкапы. Придворные должны были
заявлять о своем желании быть в свите Сулеймана, тогда султан сам
просматривал списки и выбирал лишь тех, кого хотел взять с собой. И всюду
должна была быть с ним Хуррем. Он словно бы хотел показать, как высоко
ставит свою Хасеки, как прочно связаны они долгом, любовью, будущим.
Ничего не случилось, ничего не было, все умерло в таинственной
неприступности Топкапы. Целые сонмища дармоедов, окружавших султана,
должны были убедиться в незыблемости трона, в постоянстве чувства
падишаха, в твердости его намерений всегда защищать доброе имя султанши,
которая стала как бы его второй сутью. Была с ним всюду. Должна была
проявлять солидность, томилась во время бесконечных церемоний, смеялась
вместе с султаном на открытых вечерах в Топкапы, которые устраивались
после вечерней молитвы Сулеймана в Айя-Софии. Когда Сулейман приезжал с
молитвы, двери в зал под куполами открывались и все придворные, вплоть до
евнухов гарема, отталкивая друг друга, наперегонки бежали к низеньким
столикам, чтобы занять место, да еще и протиснуться как можно ближе к
падишаху. Сулейман с Роксоланой уже сидели за своим столиком и не без
насмешливого удовольствия наблюдали за этой суетой.
султанши и изо всех сил добивались ее милостей, обращаясь к ней с
множеством мелких просьб, и она удовлетворяла их, словно бы для того,
чтобы убедиться в своей силе. И делала это каждый раз через султана,
испытывая его терпение, к Рустем-паше не обращалась ни разу - зять стал
противен ей, может, и навсегда.
столицу водой, и все было мало. Возле чешм всегда толпились водовозы,
доставлявшие воду тем, кто им платил. Бедноту оттесняли и отгоняли
султанские су"лджи. Воду перепродавали, ее воровали, потихоньку отвозили в
свои сады, в огороды, ставили фонтаны для питья, тянули в собственные
хамамы, пренебрегая законом, согласно которому для присоединения к
главному стамбульскому водоводу Кирк-чешме нужно было разрешение самого
султана. Стамбульские купцы пожаловались Роксолане на великого визиря
Рустем-пашу, который забрал почти всю воду из Бедестана и тайком провел ее
в сады своего дворца, поставленного на краю Ат-Мейдана.
акча выплаты за украденную воду.
изготовляли горячий напиток, имевший цвет и горячий дух тела черных
невольниц. Напиток назывался кахве. Сирийцы открыли в Тахтакое кахве-хану,
и народ повалил туда валом, так что муллы перепугались этого напитка и
поскорее бросились с жалобой к шейх-уль-исламу. Абусууд издал фетву о
запрещении нового напитка. Сирийцы, по совету мудрых людей, написали
жалобу султанше, добавив к жалобе сумочку с кахве. Роксолана пригласила к
себе Сулеймана и угостила его напитком.
запретил этот напиток.
Коран. Но в Коране нет ни единого слова об этом напитке.
варятся с водой. Что здесь недозволенного?
пол-Стамбула, будто пожар. Вскоре их было уже около полусотни в Бейоглу, в
Бешикташе и даже в султанском Стамбуле по эту сторону Золотого Рога.
императором, прибыл посланник, молодой фламандец Ожье Гизлен Бусбег.
Привез богатые подарки султану и султанше, а еще надеялся поразить
таинственного восточного властелина не столько подарками, сколько своими
знаниями, потому что учился в лучших университетах Европы, много
путешествовал, собирал древности, любил историю, искусство, разбирался во
всем редкостном и необычайном.
Соук-чешме на огромном зеленом ковре был поставлен Золотой трон из
диван-хане, и на троне сидел падишах в красно-золотом кафтане с отпашными
рукавами для целования, свисавшими до самого ковра, а рядом с ним султанша
Хасеки - голубое атласное платье в золотой сетке, шея, руки, голова залиты
потоками бриллиантов и изумрудов, и глаза притаенно зеленоватые, будто вся
ее жизнь.
муфтий Абусууд, возле него, в зеленом, три главных имама империи. Слева,
где сидела Роксолана, - в багряном с золотом кафтане великий визирь
Рустем-паша и три визиря дивана. За троном среди семи султанских
телохранителей - великий драгоман империи Юнус-бег, слева и справа под
аркадами - темнолицые янычары, а ближе к султанскому ковру - ряды
дильсизов в золотых латах и золотых высоких шапках. С трех сторон
дворцовой площади выстроились вельможи в высоких тюрбанах, в золотых,
красных, зеленых, синих, в зависимости от положения, кафтанах, а позади
вельмож неподвижно торчали на белых конях всадники из султанской охраны,
готовые снести голову каждому, кто преступит дозволенную межу.
странный берет с пером (все выглядело очень убого в сравнении с тяжелой
султанской роскошью), подвели к трону вельможи с золотыми посохами, и как
только Бусбек ступил на зеленый ковер, два огромных дильсиза крепко
схватили его под руки и почти поднесли к трону, не дав промолвить ни
единого слова, наклонили к султанскому рукаву, чтобы поцеловал.
шершавую, протканную чистым золотом ткань и потащили назад, так что он
даже не успел удивиться.
представления европейцев об ужасах, которые якобы царят в Османской
империи. Но о своем первом приеме, пышнейшем и одновременно позорнейшем
для достоинства посланника самого императора, он не скажет всей правды,
отметив: <Вел переговоры с Сулейманом>.
какой пышности живет султанша Хасеки, а спустя некоторое время был допущен
к ней в покои, теперь уже не по ее прихоти или просьбе, а по велению
самого падишаха. Сулейман хотел, чтобы весь мир видел, в каком согласии
живет он с этой мудрой и необыкновенной женщиной, ради которой поломал уже
не один установившийся обычай и готов был поломать все, что станет помехой
в его любви к Хуррем.
подходили для этого - во-первых, потому, что были сразу же за
неприступными воротами гарема, а во-вторых, считала, что европейцу приятно
будет увидеть картины Джентиле Беллини на стенах зала приемов.
похожей на османскую одежде, но кланялся не по-османски, без рабского
ползания по коврам, а легко, грациозно, словно бы пританцовывая.
Эриксон Стивен
Суворов Виктор
Гюго Виктор
Акунин Борис
Пехов Алексей