оборванными фразами и впечатляющей игрою жестов. Выглядел он плохо, лицо
пожелтело, казалось больным и осунувшимся. Под утро у него был сильный
приступ лихорадки, и сейчас он чувствовал особенную слабость в придачу к
похмелью после вчерашнего кутежа.
- Крепко мы вчера, - сказал он. - Нет, позвольте, - отчаянно и скверно!
Вы еще - хорошо, без последствий... Но в мои годы и когда мне угрожает...
Дитя мое, - обратился он с бережной, но непреклонной строгостью к входившей
в этот миг мадам Шоша, - все хорошо, но, повторяю, надо было внимательнее...
Надо было не давать мне... - При этих словах в игре его лица, в его голосе
появились признаки закипающего царственного гнева. Но достаточно было
представить себе, какая бы разразилась буря, если бы ему действительно
помешали пить сколько он хочет, чтобы понять всю несправедливость и
неразумность подобного упрека. Что ж, видно, уж таковы все великие люди.
Поэтому его спутница ничего не ответила и поздоровалась с поднявшимся ей
навстречу Гансом Касторпом - впрочем, руки ему не подала, а лишь улыбнулась
и кивнула, сказав: "Нет-нет, прошу вас, сидите... да-да, прошу вас,
продолжайте", - как бы не желая прерывать его tete-a-tete с Пеперкорном...
Она что-то переставила в комнате, приказала камердинеру унести кофейный
прибор, ненадолго вышла, неслышными шагами вернулась и, стоя, приняла
некоторое участие в беседе, или, если передать словами смутное впечатление
Ганса Касторпа, слегка понадзирала за этой беседой. Ну, конечно! Она имела
право вернуться в "Берггоф" в обществе человека больших масштабов, но если
тот, кто так терпеливо ее ждал здесь, отнесся к этому человеку с должным
почтением, как мужчина к мужчине, в ее "нет-нет... сидите" и "да-да,
продолжайте" чувствовалась некоторая тревога и даже уязвленность. Ганс
Касторп усмехнулся, низко наклонившись, чтобы скрыть улыбку, и вместе с тем
в душе у него вспыхнула радость.
Пеперкорн налил ему вина из бутылки, стоявшей на столике. После того,
что было накануне, заявил голландец, продолжать начатое вчера похвально, а
эта шипучка вполне заменяет содовую. Он чокнулся с Гансом Касторпом, и тот,
глотая вино, смотрел, как веснушчатая капитанская рука с острыми ногтями,
стянутая в кисти манжетой шерстяной фуфайки, тоже подносит к губам стакан,
как разорванные крупные губы охватывают его край и как движется при глотках
это горло рабочего и мраморного бюста. Они поговорили еще об одном из
стоявших подле него лекарств, об этой коричневой жидкости когда мадам Шоша
напомнила ему, что пора ее принимать, и поднесла к его рту полную ложку, он
выпил всю. Это было жаропонижающее - в основном хинин Пеперкорн дал Гансу
Касторпу попробовать, чтобы познакомить гостя с горьковато-пряным вкусом
препарата, затем очень похвалил хинин, который не только разрушает микробы и
оказывает целебное влияние на тепловой центр, но и является отличным
тонизирующим средством: он снижает обмен белка, повышает питание организма,
- словом, это истинный бальзам, превосходное укрепляющее, подбадривающее и
оживляющее средство, - кстати, оно тоже опьяняет от него легко захмелеть,
добавил Пеперкорн, делая, как вчера, величественно-шутливые движенья руками
и головой и снова напомнив при этом пляшущего языческого жреца.
Да, великолепная штука - эта хинная корка! Впрочем, не прошло и трех
столетий, как фармакология в нашей части света узнала о ней, и нет еще ста
лет, как химия открыла алкалоид, от которого, собственно, и зависят ее
качества, - открыла и произвела анализ - неполный, - ибо пока еще химия не
может утверждать, что до конца разобралась в составе хинной корки и может
искусственно изготовлять ее. Наша наука о лекарствах хорошо делает, что не
особенно кичится своими достижениями, ведь судьба хинина постигла многие
другие средства: нам известно кое-что о динамике, о воздействии данного
вещества, но на вопрос о причинах этого воздействия наука слишком часто не
знает, что ответить. Пусть молодой человек почитает о ядах - никто не сможет
объяснить ему, каковы те элементарные свойства, от которых зависит действие
так называемых ядовитых веществ. Возьмем хотя бы змеиные яды - о них
известно только то, что эти вещества принадлежат к ряду белковых соединений,
состоят из различных белковых веществ и лишь в определенных соединениях - на
деле совершенно неопределенных - оказывают катастрофическое действие: будучи
введены в кровь, они вызывают такие изменения, которым можно только
дивиться, - нам трудно сочетать понятие о белках с понятием о яде. Но с
веществами дело обстоит так, продолжал Пеперкорн, подняв на уровень
бледноглазой головы, с лепкой арабесок на лбу, кружочек уточнения и копья
остальных пальцев, - дело обстоит так, что они таят в себе одновременно и
жизнь и смерть: все они одновременно дают и целебные настойки, и яды, наука
о лекарствах и токсикология - одно и то же, от ядов люди выздоравливают, а
то, что мы считаем носителем жизни, убивает иногда сразу, вызвав спазму
сосудов.
Он говорил о лекарствах и ядах очень убедительно, против обыкновения,
очень связно, и Ганс Касторп слушал его, склонив голову набок и кивая, не
столько занятый содержанием его речи, сколько размышлениями о безмолвном
воздействии этой своеобразной индивидуальности, в конце концов столь же
необъяснимой, как и действие змеиных ядов. В мире веществ динамика - это
все, говорил Пеперкорн, остальное зависит только от нее. Также и хинин - яд
исцеляющий и прежде всего большой силы. Четыре грамма этого вещества
вызывают глухоту, головокружение, удушье, расстройство зрения, подобно
атропину, они опьяняют, как алкоголь: у рабочих на фабриках хинина -
воспаленные глаза, опухшие губы и кожа покрыта сыпью. И он принялся
рассказывать о хинине и хинном дереве, о девственных лесах Кордильеров: там,
на высоте трех тысяч метров, родина этого дерева, оттуда его кора, под
названием "иезуитского порошка", наконец проникла в Испанию, хотя туземцам
Южной Америки давно уже были известны ее особые свойства он живописал
огромные хинные плантации, которыми владеет на Яве голландское правительство
и откуда ежегодно в Амстердам и Лондон вывозятся многие миллионы фунтов этой
коры, напоминающей красноватые трубки корицы... В коре вообще, в ткани
древесины, начиная от эпидермы до камбия, говорил Пеперкорн, содержится
что-то особое, почему она почти всегда обладает динамическими свойствами
исключительной силы, как добрыми, так и злыми, и наука о лекарствах у
цветных народов стоит неизмеримо выше нашей. На некоторых островах к востоку
от Новой Гвинеи юноши изготовляют особое любовное зелье, они толкут кору
некоего дерева, вероятно дерево это столь же ядовито, как яванское A tiari
toxicaria, оно, подобно манцинелле, будто бы отравляет вокруг себя воздух
своими испарениями, и его дурман убивает людей и животных так вот, они
изготовляют порошок, растирая эту кору с наструганным кокосовым орехом,
завертывают смесь в большой лист и поджаривают. А затем обрызгивают соком
этой смеси лицо неподатливой девушки во время ее сна, и в ней вспыхивает
страсть к тому, кто ее опрыскал. Иногда особыми свойствами обладает и кора
корней, как, например, кора одного вьющегося растения Малайского Архипелага,
Strych o Tieute. Прибавляя в него змеиного яду, туземцы изготовляют так
называемое упас-раджа если ввести это снадобье в кровеносную систему,
например, с помощью стрелы, то оно вызывает быструю смерть, причем никто не
смог бы в точности объяснить Гансу Касторпу, каким образом это происходит.
Ясно только одно: в отношении динамики действие упаса, видимо, близко к
действию стрихнина. Пеперкорн совсем поднялся и уселся в постели время от
времени своей слегка дрожащей капитанской рукой он подносил к губам стакан с
вином и делал большие, жадные глотки потом стал рассказывать о дереве
"вороньи глаза": это дерево растет на Коромандельском берегу, из его
оранжево-желтых ягод добывается особенно динамичный алкалоид, названный
стрихнином вполголоса, почти шепотом, высоко подняв скульптурные складки на
лбу, живописал голландец пепельно-серые ветки, необычно блестящую листву и
зеленовато-желтые цветы этого дерева, так что в результате перед взором
молодого человека возник его образ, печальный и вместе с тем
болезненно-пестрый, и ему даже стало жутковато.
Да и мадам Шоша вмешалась - она заявила, что разговаривать так много
Пеперкорну вредно, это утомляет его, приступ лихорадки может повториться, и,
хотя ей всегда очень жаль разлучать их, она вынуждена просить Ганса Касторпа
прервать беседу. Он, конечно, подчинился, но еще не раз в течение ближайших
месяцев приходил к этому величественному старику, после того как Пеперкорна
трепала квартана, и усаживался у его постели, а мадам Шоша, слегка надзирая
за течением беседы, иногда вставляя и свое слово, входила и выходила из
комнаты но и в те дни, когда не бывало приступа, он проводил немало часов с
Пеперкорном и его украшенной жемчугами спутницей. Ибо, если голландец не
лежал в постели, он редко упускал случай собрать после обеда небольшой
кружок пациентов с довольно текучим составом, чтобы поиграть в карты, выпить
вина, а также предаться другим удовольствиям, иногда это происходило в
гостиной, как в первый раз, или в ресторане, причем Ганс Касторп уже привык
сидеть между избалованной женщиной и необыкновенным человеком. Даже на
прогулки ходили сообща, в них участвовали также господа Ферге и Везаль, а
вскоре примкнули Сеттембрини и Нафта, эти постоянные духовные противники
встреча с ними была неизбежна, Гансу Касторпу пришлось познакомить их с
Пеперкорном, а в конце концов и с мадам Шоша он был прямо-таки счастлив это
сделать, совершенно не заботясь о том, желают ли неугомонные спорщики
знакомства и общения с голландцем, и втайне полагаясь на то, что
педагогический объект им слишком необходим и они скорее предпочтут получить
нежеланный придаток в виде этой компании, чем лишиться возможности
выкладывать перед Гансом Касторпом свои несогласия.
И он не ошибся, ожидая, что члены столь пестрого кружка его друзей в
конце концов привыкнут хотя бы к тому, что не смогут друг к другу
привыкнуть. Конечно, в их отношениях чувствовалась порой натянутость и
отчужденность и, пожалуй, затаенная враждебность - мы даже удивляемся, каким
образом наш неприметный герой удерживал их подле себя, и объясняем это
особым хитроватым и веселым дружелюбием его натуры, благодаря которому он
мог находить любое высказывание "заслуживающим внимания", эту черту его
характера можно было бы даже назвать услужливостью, обязательностью,
благодаря ей ему удавалось не только поддерживать свою связь с самыми
разными людьми, но и их связь друг с другом.
И какие же это были сложные и запутанные отношения! Нас увлекает мысль
хоть на миг раскрыть перед всеми их переплетающиеся нити - в том виде, в
каком они во время прогулок представали перед Гансом Касторпом, взиравшим на
Эриксон Стивен
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Марко Джон
Шилова Юлия
Суворов Виктор