чтобы помешать тебе стать Примирителем. И если это означает свести тебя с
ума воспоминаниями...
красками расписывало свойства своей преданности. Он решил, что не станет
пытаться выбежать через дверь. Скорее всего, она на двойном, а то и на
тройном запоре. Лучше подобраться к окну, через которое он проник сюда. Если
понадобится, он бросится на него с разбегу. Даже если несколько костей будет
сломано, это небольшая цена за спасение.
взглянуть на входную дверь.
большее шагов десять. Когда он окажется в ней, надо будет одолеть еще шагов
десять до окна. Тем временем Отдохни Немного окончательно запуталось в
изъявлениях своей рабской покорности хозяину. Не было смысла дожидаться
более удобного момента.
изменил направление и ринулся к двери. Лишь шага через три существо поняло,
что происходит.
комнаты он добежит за восемь шагов, вместо десяти, а через комнату к окну -
всего за шесть.
чему не приведут, начало действовать.
Трещина, сквозь которую он позволял своему прошлому сочиться по капле,
превратилась в зияющую дыру. Еще через шаг речушка превратилась в реку;
через два - в бурный поток; через три - в ревущий водопад. Он видел окно в
противоположном конце комнаты и улицу за ним, но его воля к бегству была
омыта потопом прошлого.
подсознание, запрограммированное Паем, исправно помогало ему переходить из
одной жизни в другую под покровом тумана забвения, который рассеивался
только тогда, когда дело было уже сделано и он просыпался в незнакомом
городе, с именем, украденным из телефонного справочника или подслушанным в
разговоре. Разумеется, он всегда оставлял за собой боль и скорбь. Хотя он и
старался держаться слегка обособленно от своего круга общения и тщательно
заметал следы, когда наставало время уходить, его внезапные исчезновения без
сомнения причиняли горе всем тем, кто был к нему привязан. Единственным
человеком, который переносил эти разлуки без всякого ущерба для себя, был он
сам. Но лишь до этого момента. Теперь все прожитые жизни нахлынули на него
одновременно, а вместе с ними - и вся та боль, которую от тщательно избегал,
проживая их. Голова его переполнилась обрывками его прошлого, фрагментами
девятнадцати неоконченных историй, каждая из которых была прожита с той же
инфантильной жаждой ощущений, которая отмечала его существование в роли
Джона Фьюри Захария. Во всех без исключения жизнях он наслаждался
поклонением и обожанием. Его любили, с ним носились, как с величайшим гением
всех времен и народов - из-за его обаяния, из-за его профиля, из-за его
тайны. Но это обстоятельство не делало поток воспоминаний более приятным. Не
спасло оно его и от паники, которую он испытал, когда то небольшое я,
которое он знал и понимал, утонуло в изобилии деталей и подробностей,
которые всплывали из других его существований.
терзал все души в мире в ту или иную безлунную полночь: Кто я? Для чего я
был создан? Что со мной станет, когда я умру?
не иметь их вообще. У него был небольшой набор личностей, которые он снимал
и надевал на себя словно маски. У него было в избытке мелких целей и
устремлений. Но в его памяти никогда не накапливалось достаточного
количества лет, чтобы измерить глубину сожаления и раскаяния, и это делало
его личность бедной. Разумеется, не находилось в нем места и для ощущения
надвигающейся смерти, и для скорбной мудрости траура.
от испытания.
он стремился уцепиться за того человека, которым он был, когда вошел в этот
дом, вскоре его последнее воплощение превратилось лишь в одну из прожитых им
жизней, ничем не отличающуюся от всех остальных. На полпути между дверью и
окном, воля к бегству, которая коренилась в желании защитить себя, оставила
его. Выражение решимости сползло с его лица, словно оно превратилось в еще
одну маску. Ничто не пришло ему на смену. Он стоял посреди комнаты, как
бесстрастный часовой, и ни один отблеск его внутренней катастрофы не
отражался на безмятежной симметрии его лица.
отдаленной колокольне, но если он и слышал его, то не подавал никакого виду.
И только когда первые лучи восходящего солнца проникли на Гамут-стрит и
проскользнули в то самое окно, которого он так стремился достичь, внешний
мир за пределами его смятенного сознания вызвал у него первую ответную
реакцию. Он заплакал. Из жалости - но не к себе, а к нежным лучам янтарного
света, разлившегося теплыми лужицами на жестких досках. Наблюдая эту
картину, он смутно подумал о том, что неплохо было бы выйти на улицу и
постараться обнаружить источник этого чуда, но в голове у него кто-то был, и
голос его перекрывал хлюпанье свиного пойла, которое болталось у него в
голове. И этот кто-то хотел, чтобы он ответил на один вопрос, прежде чем его
отпустят поиграть. Правда, вопрос оказался довольно простым.
каждому из которых прилипли ошметки их жизни, но какое из них принадлежало
ему? Слишком много обрывков надо ему рассортировать, чтобы ощутить, кто он
такой, а трудно представить себе более неблагодарное занятие в такой день,
когда солнечные лучи светят в окно, приглашая его выйти на улицу и
посмотреть на их Небесного Отца.
чистую правду:
времени ты возвращался, просто чтобы повидать меня. Хорошо?
он может идти, куда глаза глядят. Ноги его одеревенели, и когда он попытался
сделать шаг, из этого ничего не вышло. Он рухнул на пол и пополз к тому
месту, где солнечные пятна освещали доски. Там он немного поиграл, а потом,
почувствовав себя сильнее, вылез на улицу через окно.
спрыгнув с подоконника на тротуар, он понял бы, что его догадка была верна,
и сфера влияния посланника Сартори действительно ограничивалась пределами
дома. Но он едва отдавал себе отчет даже в том, что покинул дом и оказался
на улице. Прошедшей ночью он вошел в двадцать восьмой дом по Гамут-стрит
человеком, перед которым стояла великая цель, Примирителем Имаджики, который
пожелал встретиться лицом к лицу со своим прошлым и, познав его, укрепить
свои силы. Он вышел из этого дома, уничтоженный тем самым знанием, к
которому стремился, и теперь стоял посреди улицы, похожий на узника,
сбежавшего из приюта для умалишенных, уставившись на солнце и даже не
подозревая о том, что крутизна его дуги возвещает скорое приближение дня
летнего солнцестояния, когда тот человек, которым он был еще вчера, должен
был начать действовать или потерпеть вечное поражение.
Глава 45
1
переговаривавшихся на языке миганий, который ей никак не удавалось
расшифровать), проснулась она рано и уже к восьми часам утра спланировала
свой день. Она решила поехать в Хайгейт и попытаться найти путь в темницу
под Башней, где томилась единственная оставшаяся в Пятом Доминионе женщина,
которая могла бы ей помочь. Теперь она знала о Целестине куда больше, чем
когда она впервые посетила Башню в новогоднюю ночь. Дауд подыскал ее для
Незримого (во всяком случае, так он утверждал) и перенес ее с лондонских
улиц к границам Первого Доминиона. Было удивительно, как она смогла все это
пережить, а уж на то, что после божественного изнасилования и столетий,
проведенных в темнице, она могла сохранить рассудок, и надеяться не
приходилось. Но независимо от того, была ли она безумной, Целестина
представляла для Юдит желанный источник информации, и та готова была пойти
на все, лишь бы услышать, как эта женщина заговорит.
заметив это лишь некоторое время спустя. Возвратившись назад, она
запарковала машину на боковой улице и двинулась к Башне пешком. На
подъездной площадке не было ни одной машины, а в окнах - ни одного признака
жизни, но она подошла к парадной двери и позвонила, надеясь, что внутри
окажется сторож, которого она упросит впустить ее. Она решила, что сошлется
на Оскара. Хотя она прекрасно понимала, что это - игра с огнем, но было не
время проявлять щепетильность. Независимо от того, осознал ли Миляга свою
роль Примирителя, предстоящие дни будут богаты открывающимися возможностями.
Наглухо закупоренное давало трещины; погруженное в молчание набирало
воздуха, чтобы заговорить.
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Андреев Николай