нужно было для того, чтобы уменьшить общественную вину. Это была берлога,
открытая для того, перед кем все двери были закрыты. Казалось, жалкий,
дряхлый, заброшенный мастодонт, покрытый грязью, наростами, плесенью и
язвами, шатающийся, весь в червоточине, покинутый, осужденный, похожий на
огромного нищего, который тщетно выпрашивал, как милостыню,
доброжелательного взгляда на перекрестках, сжалился над другим нищим - над
жалким пигмеем, который разгуливал без башмаков, не имел крыши над головой,
согревал руки дыханием, был одет в лохмотья, питался отбросами. Вот для чего
нужен был бастильский слон. Мысль Наполеона, презренная людьми, была
подхвачена богом. То, что могло стать только славным, стало величественным.
Императору, для того чтобы осуществить задуманное, нужны были порфир,
бронза, железо, золото, мрамор; богу было достаточно старых досок, балок и
гипса. У императора был замысел гения: в этом исполинском слоне,
вооруженном, необыкновенном, с поднятым хоботом, с башней на спине, с
брызжущими вокруг него веселыми живительными струями воды, он хотел
воплотить народ. Бог сделал нечто более великое: он дал в нем пристанище
ребенку.
снаружи, скрытой под брюхом слона трещиной, столь узкой, что сквозь нее
могли пролезть только кошки и дети.
дома.
доску и закрыл ею дыру.
погружаемой в бутылочку с фосфорным составом. Химических спичек тогда еще не
существовало; огниво Фюмада олицетворяло в ту эпоху прогресс.
пропитанного смолой, так называемую "погребную крысу". "Погребная крыса"
больше дымила, чем освещала, и едва позволяла разглядеть внутренность слона.
испытал бы человек, запертый в большую гейдельбергскую бочку или еще точнее,
что должен был испытать Иона в чреве библейского кита. Огромный скелет вдруг
предстал пред ними и словно обхватил их. Длинная потемневшая верхняя балка,
от которой на одинаковом расстоянии друг от друга отходили массивные
выгнутые решетины, представляла собой хребет с ребрами; гипсовые сталактиты
свешивались с них наподобие внутренностей; широкие полотнища паутины,
простиравшиеся из конца в конец между боками слона, образовывали его
запыленную диафрагму. Там и сям в углах можно было заметить большие,
казавшиеся живыми, черноватые пятна, которые быстро перемещались резкими
пугливыми движениями.
так что там можно было ходить, словно по полу.
требовал некоторой встряски.
Мы разыгрываем привередников? Вам нужно Тюильри? Ну не скоты ли вы после
этого? Отвечайте! Предупреждаю, я не из простаков! Подумаешь, детки из
позолоченной клетки!
Гаврошу.
отеческой" мягкости" и обратился к младшему:
дворе темно. На дворе идет дождь, а здесь нет дождя; на дворе холодно, а
здесь не дует; на дворе куча народа, а здесь никого; на дворе нет даже луны,
а у нас свеча, черт возьми!
долго заниматься созерцанием.
нашему великому удовольствию, назвать "глубиной комнаты".
пологом.
грубой серой шерсти, очень теплая и почти новая. А вот что представлял собой
альков.
землю, то есть в гипсовый мусор, устилавший брюхо слона, и связанные
веревкой на верхушке, образовывали нечто вроде пирамиды. На ней держалась
сетка из латунной проволоки, которая была просто-напросто наброшена сверху,
но, искусно прилаженная и привязанная железной проволокой, целиком
охватывала все три жерди. Ряд больших камней вокруг этой сетки прикреплял ее
к полу, так что нельзя было проникнуть внутрь. Эта сетка была не чем иным,
как полотнищем проволочной решетки, которой огораживают птичьи вольеры в
зверинцах. Постель Гавроша под этой сетью была словно в клетке. Все вместе
походило на чум эскимоса.
полотнища, прилегавшие одно к другому, раздвинулись.
за ними, подвинул на место камни и плотно закрыл отверстие.
алькове. Гаврош все еще держал в руке "погребную крысу".
их есть) целый набор. Тамтольнада (там только надо) перебраться через стену,
влезть в окно и проползти под дверь. И бери этого добра сколько хочешь.
самого младшего.
прекрасно сплетенную, он сообщил:
сказал: "Это для слона".
концом.
изобретательного человечка. Бездомный, как они, одинокий, как они,
слабенький, как они, но вместе с тем изумительный и всемогущий, с
физиономией, на которой гримасы старого паяца сменялись самой простодушной,
самой очаровательной детской улыбкой, он казался им сверхъестественным
существом.
ему Гаврош.
он лежал на краю циновки, а старший посредине, то Гаврош подоткнул ему
одеяло, как это сделала бы мать, а циновку, где была его голова, приподнял,
положив под нее старые тряпки, и устроил таким образом малышу подушку. Потом
он обернулся к старшему:
ангела.
реветь - это совсем глупо; точь-в-точь теленок.
деваться.
пустяков. Я буду о вас заботиться. Ты увидишь, как нам будет весело. Летом
пойдем с Наве, моим приятелем, в Гласьер, будем там купаться и бегать
голышом по плотам у Аустерлицкого моста, чтобы побесить прачек. Они кричат,
злятся, если бы ты знал, какие они потешные! Потом мы пойдем смотреть на
человека-скелета. Он живой. На Елисейских полях. Он худой, как щепка, этот
чудак. Пойдем в театр. Я вас поведу на Фредерика Леметра. У меня бывают
билеты, я знаком с актерами. Один раз я даже играл. Мы были тогда малышами
как вы, и бегали под холстом, получалось вроде моря. Я вас определю в мой
театр. И мы посмотрим с вами дикарей. Только это не настоящие дикари. На них
розовое трико, видно, как оно морщится, а на локтях заштопано белыми
нитками. Затем мы отправимся в оперу. Войдем туда вместе с клакерами. Клака
в опере очень хорошо налажена. Ну, на бульвары-то я, конечно, не пошел бы с
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна