колоколу собора св. Павла, который, мне казалось, я различал в звоне других
колоколов, я с изумлением увидел, что дверь в бабушкином домике открыта и на
дорогу падает слабый свет.
за пожаром, якобы пылающим где-нибудь вдали, и потому направился к ней. С
большим изумлением я увидел в ее садике какого-то мужчину.
вкопанный перед калиткой, в густой листве, потому что луна уже взошла, хотя
и пряталась за облаками, и в этом человеке я узнал того самого незнакомца,
которого раньше считал плодом воображения мистера Дика, а затем видел
однажды вместе с бабушкой на улице Сити.
Казалось, он с любопытством смотрит на коттедж, словно видит его впервые.
Наклонившись, он поставил бутылку наземь, затем взглянул на окна и украдкой
огляделся вокруг; вид у него был беспокойный, пугливый, как будто ему не
терпелось уйти.
бабушка. Она была очень взволнована и положила ему в руку несколько монет. Я
слышал, как они звякнули.
можешь так со мной поступать? Ах, да что тебя спрашивать! Это потому, что я
так слаба и ты это знаешь! Что мне делать, чтобы избавиться от твоих
посещений? Остается только одно - бросить тебя на произвол судьбы.
разорилась, и теперь у меня денег меньше, чем было раньше. Я это тебе
говорила. А теперь, когда ты получил от меня все, что можно, почему ты не
уходишь и заставляешь меня страдать и смотреть, во что ты превратился?
бабушка. - Год за годом ты ожесточал мое сердце против всех на свете. Ты был
неблагодарен, низок, жесток! Уходи, и пусть тебя мучит совесть! Не прибавляй
еще новых обид к тем обидам, которые ты столько лет мне наносил!
обойдусь.
в некоторое замешательство, так как он направился, тяжело ступая, к садовой
калитке. Я тотчас же сделал два-три шага, чтобы казалось, будто я только что
появился, и вошел в садик в тот самый момент, когда он выходил. Мы
пристально посмотрели друг на друга, когда он проходил совсем близко от
меня, и обменялись взглядами, не скажу чтобы очень дружелюбными.
Позвольте мне с ним поговорить. Кто он такой?
бабушка, взяв меня под руку.
экраном, наследием прежних дней, привинченным к спинке кресла, и время от
времени вытирала платком глаза. Так прошло с четверть часа.
время, Трот, - сказала бабушка, - когда она всей душой верила в этого
человека... Когда она глубоко любила его... Когда она не останавливалась ни
перед чем, чтобы доказать свою преданность и любовь... А он отплатил ей тем,
что растратил ее состояние и разбил ей сердце. И наступил день, когда она
похоронила навсегда свое чувство в могиле, засыпала ее землей, а землю
сровняла...
кладя руку на мою. - Теперь, когда прошло столько времени, Трот, я могу
сказать, что обошлась с ним великодушно. Он так был со мной жесток, что я
могла бы добиться развода на самых легких для себя условиях, но я этого не
сделала. Деньги, которые он получил от меня, он бросал на ветер, опускался
все ниже и ниже, кажется, женился второй раз, пустился в разные авантюры,
стал игроком и мошенником. Во что он превратился - ты видел... Но когда я
выходила за него замуж, это был красивый человек! - В словах ее звучала
гордость, это был отголосок прежнего ее восхищения. - И я верила в то, что
он - воплощение благородства... Какой же я была дурой!
чтобы он не понес наказания за свои злые дела (а оно постигло бы его, если
бы он стал бродягой), я даю ему денег, когда он приходит, - даю больше, чем
в состоянии дать, лишь бы только он исчез. Дурой я была, когда выходила
замуж, неисправимая дура я и сейчас, потому что когда-то верила в него и не
хочу, чтобы сурово обошлись с этим человеком, хотя теперь он только тень
моих прежних мечтаний. Потому что я глубоко любила его, Трот, как только
может любить женщина...
истории, и середину, и конец - словом, все. Больше никогда не будем об этом
говорить. Разумеется, и ты никому не говори. Это стародавняя быль, но она
терзает меня, так будем о ней молчать, Трот!
ГЛАВА XLVIII
точному исполнению моих обязанностей газетного репортера; книга вышла и
имела большой успех. Голова у меня не закружилась от похвал, которыми
прожужжали мне уши, хотя я и был весьма к ним чувствителен, но, несомненно,
я сам был еще более высокого мнения о своем произведении, чем кто бы то ни
было. Наблюдения над человеческой природой убедили меня, что тот, кто имеет
все основания верить в себя, никогда не должен чваниться, если хочет, чтобы
в него уверовали другие. Посему, из уважения к самому себе, я оставался
весьма скромным, и чем больше меня хвалили, тем больше старался быть
достойным похвал.
хотя обо всех других основных событиях моей жизни я рассказываю все, что
помню. Мои произведения сами говорят за себя, и я оставляю их в покое. Если
я время от времени о них упоминаю, то лишь потому, что они свидетельствуют о
моем росте.
наклонности, а также случайные обстоятельства помогли мне стать писателем, и
я с полной верой отдался своему призванию. Без этой уверенности я бы,
несомненно, от него отказался и посвятил свою энергию какому-нибудь другому
занятию. Следовало бы выяснить, какие природные склонности и какие случайные
обстоятельства привели меня к этому решению.
на мою долю успеха счел себя вправе улизнуть от ужасных парламентских
прений. И вот, наконец, в один прекрасный вечер я в последний раз записал в
свой блокнот музыку парламентских волынок, и с той поры никогда уже ее не
слышал, разве что при чтении газет, в которых всегда, в течение всех сессий,
мне слышится знакомое гудение, нисколько не изменившееся и только еще более
продолжительное.
После ряда опытов мы отказались от ведения домашнего хозяйства как от дела,
вполне безнадежного. Домашнее хозяйство шло как ему вздумается, а мы наняли
мальчика-слугу. Основным занятием сего слуги были ссоры с кухаркой. В этом
отношении он оказался сущим Виттингтоном *, но только у него не было ни
кошки, ни малейших шансов стать лорд-мэром.
была сплошная драка. Он всегда с визгом взывал о помощи в самые неподходящие
моменты - во время обеда, когда у нас бывали гости, или по вечерам, когда
собирались друзья, - и появлялся, изгнанный из кухни, а вслед ему летели
метательные снаряды. Мы хотели от него отделаться, но он очень к нам
привязался и не желал уходить. Он был плаксивый мальчишка, и когда ему
намекали на разрыв наших отношений, начинал так горестно плакать, что нам
ничего не оставалось, как держать его у себя. Матери у него не было, не
было, по моим сведениям, и родственников, кроме сестры, которая уехала в
Америку тотчас же после того, как сдала его нам на руки. Она оставила его у
нас, как эльфы в сказке оставляют людям маленького уродливого подкидыша. Он
ясно сознавал свое злосчастное положение и всегда тер себе глаза рукавом
куртки, если только не был занят тем, что сморкался в самый кончик
крохотного носового платка, который никогда не вытаскивал целиком из
кармана, но всегда берег и тщательно прятал.
шиллингов в год, был источником постоянного для меня беспокойства. Я с
опаской следил за его ростом, - а он рос так же стремительно, как бобы, - и
мне уже мерещилось то время, когда он начнет бриться, когда он полысеет и
Панов Вадим
Каменистый Артем
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Прозоров Александр
Орлов Алекс