лицо...
Одначе, все может солучиться! Посматривай, дозоры разоставь! Да смотри, не
баловали штоб... Ондрея с Ванятой хоть пошли наперед, к молдавскому
воеводе, примет коли... А сам тута жди. Ежели и помру - жди! Очертя голову
не кидайсе в дорогу... Батюшка-то плох, чаю, плох... Ты наследник,
Васенька, не забывай, тово!
позвать боярина Ондрея с Иваном Федоровым. Не впервые ли в жизни отдал
приказ! Оба, скользом глянув на Данилу, молча склонили головы.
альбо три...
сам видел...
молоком. Постояла потом, послушала, кивнула удоволенно головою, высказала:
<Выстанет!> И отошла, словно камень сняв с души Василия. Старик, и верно,
оклемался вскоре и, когда Ондрей с Иваном заотправлялись в путь, сам
слабым голосом наставлял их в дорогу.
<Беглые, што ль? От хана? - покивал головою: - Тута много с той-то стороны
проходит беглого народу! Вы не первые...>
Тохтамыша, хозяину, понятно, говорить не стали.
степи, выглядывая, нет ли близ татарских дозоров? Обманывал сам себя.
Ханских дозоров здесь, на правой стороне Днепра, быть не могло, да и
метели делали свое дело. Но с этою скачкою не так истомно было ему
сожидать возвращения своего посольства.
навозили сена. За сено для лошадей заплачено было, и щедро заплачено,
серебром. Но, купленное, его приходилось возить издалека, и лишние руки
тут были как нельзя к месту. Таскали воду, разгребали снег. В обед густо
обсаживали долгий хозяйский стол, хлебали из общих, расставленных по
столешне мисок, ломали хлеб, брали розовые куски соленого сала, заедали
мочеными яблоками. Хозяин для прокорму гостей привел откуда-то и забил
яловую корову. Порою забывалось даже, что они беглецы, и не хан, так
киевский князь может послать сюда вооруженный отряд. Данило Феофаныч
встал-таки. Русичи измыслили в пустом, обмазанном глиною погребе устроить
баню. Калили камни в костре, опускали в деревянную кадь с водою. Вода
скоро начинала кипеть. Парились, за отсутствием веников, прутьем, и
все-таки парились! Хозяина, все мытье которого исчерпывалось редкими
купаньями в летнюю пору, тоже сводили в баню. Он долго опоминался после
банной жары. Когда уже все мужики выпарились, в баню пошли, с боязливым
интересом, хозяйка с дочерью. Воротились красные, распаренные и очень
довольные. Так проходил январь. Послы воротились уже к концу месяца.
Начинал таять снег. Хоровод звонкой капели опадал с соломенной кровли.
Ондрей и Иван наперебой сказывали о встрече, о том, как их сперва не
хотели пускать к самому воеводе Петру, как наконец приняли и даже
обласкали, сведавши, что они послы старшего сына великого князя
Московского. Иван новыми глазами после всех тягот пути смотрел на своих
спутников, на княжича, заметно опростившегося и почти неотличимого от
прочих, помалкивая, слушал, как разливается соловьем боярин Ондрей. Уже
поздным-поздно, когда дружина разлеглась на полу, на соломе, прикрытой
попонами, спать, сели вчетвером: они с Ондреем и Данило Феофаныч с
княжичем Василием, и Ондрей устало и уже без давешней удали повестил:
альбо без ляхов, ничего тамо не сдеетце!
уграм! Мне ить не грех своими глазами узреть, как там и что!
деле, будущему великому князю Московскому очень даже следовало самому
побывать в западных землях!
чинились, собирали припас. Предстояла долгая многодневная дорога, но
близилась весна, таяли снега, голубело небо, и по сравнению с тем, что уже
пришлось перенести, дальнейший путь не страшил.
начинались селения, пошли низкие, обмазанные глиной и побеленные хаты под
соломенными кровлями, кое-где расписанные по обмазке разноцветной вапой.
Все было тут мягким, без тех четких граней, что дают рубленные из
соснового леса высокие хоромы, привычные глазу московитов. И народ был
невысокий, смугловатый, некрасивый народ, так-то сказать, но добродушный и
гостеприимный до удивительности. Прознав, что не вороги, тут же тащили
снедь, зазывали кормить, угощали кисловатым вином, что было внове для
русичей, привыкших к медовухе и пиву. Кое-кто понимал и русскую молвь, а
то просто улыбались, кивали, показывали на рот и на гостеприимно
распахнутые хозяйкой двери дома. Только потом уж вызналось, что и тут
жизнь не без трудностей, ибо с юга все больше начинали угрожать турки,
грабили татары, хотя воеводе Петру пока удавалось удачно отбиваться от
них.
вдвоем с Ондреем добирались сюда первый раз, на них почти не обращали
внимания, а то и опасились, тем паче не понимавшие языка проезжих
верхоконных русичей. Впрочем, где-то и признали и даже посетовала хозяйка:
мне: мол, невесть кто, може, татары! Каки татары, гуторю, каки татары,
коли русичи! Дак вы, значит, с княжичем своим? К нашему-то воеводе в
гости?
Московии приехать к ним попросту погостить.
по насыпу. Воеводские хоромы, хоть и украшенные богатою росписью, - тоже
под соломенными кровлями. От ворот выстроилась стража с узорными копьями в
мохнатых высоких шапках, и русичи вспомнили опять забытую было в дорожных
труднотах лествицу званий и чинов. Княжич Василий выехал вперед с боярами,
Данило следовал рядом, отставая на пол конской головы, за княжичем и
боярином следовали их стремянные, затем боярин Ондрей и дорожный воевода
княжича Никанор, а уже потом Иван Федоров с прочими кметями и уже за ними
- холопы, тут только вновь отступившие на свое холопье место. А на крыльце
стоял уже, встречая наследника московского престола и приветливо улыбаясь
в вислые усы, сам воевода Петр.
или Мултанского, воеводы Петра, был годом важнейших перемен на славянском
востоке Европы. В начале года совершилось объединение Польши с Литвой,
знаменитая Кревская уния, закрепленная женитьбою литовского великого князя
Ягайлы на польской королеве Ядвиге, с последующим обращением Литвы в
католичество.
наступлении на Восток, против православных, <схизматиков>, ибо девять
десятых населения тогдашней Литвы составляли именно православные: русичи и
обращенные в православие литвины.
тем развязав себе руки на южных рубежах княжества. Дмитрий готовил на
осень поход на Новгород. Обид накопилось немало, по прежним набегам на
Волгу, с разорением русских городов Костромы и Нижнего, но, главное, казне
великокняжеской трагически не хватало серебра. Восемь тыщ ордынского долгу
висели камнем на шее московского князя, и взять их, не разоряя вконец
своих смердов, не можно было ни с кого, кроме Господина Великого
Новгорода. В этом была истинная причина готовящейся войны.
Печерский Ефросин пошел ставиться на епископию прямо в Царьград. Великий
князь вновь посылал Федора Симоновского в тот же Царьград: <О управлении
митрополии Владимирской>. Княжество пребывало без верховного пастыря, что
было особенно гибельно перед лицом восставших ересей и латынской угрозы.
мор, на этот раз пришедший с Запада, из Польши. Боялись, что мор доберется
и до Москвы. Андрей Ольгердович Полоцкий устремился на Запад возвращать
отчий Полоцкий стол, по слухам - в союзе с орденскими немцами. С ним ушли
значительные литовские силы, до того служившие Москве. В боярах вновь
разгорались нестроения. Федора Свибла открыто обвиняли в военных неудачах
и давешних ссорах с Рязанью,
хлебородных никоторый из вас рук не отводил! - кричал Свибл в думе княжой.
- Хлеб - сила! На хлебе грады стоят! Не в ентом же песке да глине век
ковыряться! Олег николи того не осилит, што мы заможем! Ну, не сдюжили
воеводы наши, дак в бранях еще и не то быват! За кажну неудачу казнить,
дак и все мы тута в железа сядем!
еще поспорить, утишил собрание, перевел речь на Новгород.
на уме! О бегстве Василия из Орды знали уже все, но где он, может, схвачен
да и всажен куда в узилище? Не ведал никто. Не ведал того и сам князь, не
мог ничем утешить и захлопотанную Евдокию. Прихватывало сердце, порою
становило трудно дышать. Но князь, словно старый матерый медведь, все так
Белоусов Валерий
Трубников Александр
Корнев Павел
Контровский Владимир
Жюль Верн
Никитин Юрий