поседеет. Я не усматривал ни малейших возможностей от него отделаться и,
провидя будущее, свыкся с мыслью о том, какой он будет для нас обузой, когда
станет стариком.
злополучное происшествие. Он стянул часы Доры, которые, как и все наши вещи,
лежали где угодно, но только не на своем месте. А обратив эти часы в деньги,
он истратил их (мальчишка он был всегда слабоумный) на безостановочное
путешествие на крыше кареты, курсировавшей между Лондоном и Аксбриджем.
Сколько я помню, он кончал свой пятнадцатый рейс, когда был взят и отведен
на Боу-стрит * и при нем нашли четыре шиллинга шесть пенсов и подержанную
флейту, на которой он не умел играть.
мне столько неприятностей, если бы он не принес покаяния. Но он покаялся, да
к тому же весьма своеобразно - не оптом, а в розницу.
него, он сделал некоторые разоблачения насчет корзины в погребе - мы
полагали, что она полна бутылок с вином, а нашли только пустые бутылки и
пробки. Тут мы решили, что теперь он облегчил свою совесть, сообщив самое
худшее, что знал о нашей кухарке, но дня через два совесть снова стала его
угрызать, и он открыл наличие у кухарки маленькой дочки, которая являлась
ежедневно рано утром и уносила наш хлеб, а сам он за некоторую мзду снабжал
молочника нашим углем. Еще дня через два власти уведомили меня о том, что он
рассказал, будто лучшие куски говядины припрятывались среди кухонного хлама,
а простыни попадали в мешок для тряпья. Немного погодя он устремился совсем
в другом направлении и сознался, что ему известен замысел трактирного слуги
ограбить наш дом, вследствие чего этот слуга был немедленно взят под стражу.
Я так был сконфужен своей ролью жертвы, что готов был заплатить ему сколько
угодно, только бы он держал язык за зубами, или щедро одарить тюремщиков,
лишь бы ему дали возможность удрать. Досаднее всего было то, что он не имел
об этом никакого понятия и считал, будто каждым новым разоблачением
заглаживает передо мной свою вину и вдобавок делает меня своим должником.
который приходил с новым сообщением, и мне пришлось чуть ли не скрываться,
пока мальчишку не приговорили к ссылке за океан. Но и тогда он не
утихомирился и непрерывно писал нам письма, а перед отправкой так упорно
хотел увидеть Дору, что она пошла к нему на свидание и упала в обморок,
когда очутилась за железной загородкой. Короче говоря, у меня не было покоя,
пока, наконец, его не увезли и он не сделался, как я потом узнал, пастухом
где-то там, "на севере", но где именно - не ведаю.
предстали передо мной в новом свете, и в один прекрасный вечер я не
удержался и заговорил об этом с Дорой, невзирая на всю мою нежность к ней,
беспорядок в нашем хозяйстве отражается не только на нас (мы к нему уже
привыкли), но и на других.
мою серьезность, но, не преуспев в этом, прогнала Джипа в его пагоду,
сложила ручки и с покорным видом посмотрела на меня.
заражаем всех и вся вокруг.
не стало ясно, что она ждет, не предложу ли я какой-нибудь прививки или
другого лекарства для излечения нашего заболевания. Поэтому я стал
выражаться более ясно.
теряем много денег и не имеем необходимых удобств, и даже не в том, что это
отражается на нашем расположении духа... Но мы несем серьезную
ответственность за то, что портим каждого, кто поступает к нам на службу или
как-то с нами связан. Мне начинает казаться, что виноваты не только они: все
эти люди становятся дурными потому, что мы сами поступаем не очень хорошо.
золотые часы! Ох, - вскричала Дора, широко раскрывая глаза.
золотых часах?
сказал, что я поступаю нехорошо, и сравнил меня с ним!
свою любящую жену с мальчишкой-каторжником. Отчего ты мне не говорил этого
прежде, чем мы поженились? Какое у тебя жестокое сердце! Отчего ты мне не
сказал, что считаешь меня хуже мальчишки-каторжника? Ох! Какого ты ужасного
обо мне мнения! О господи!
носовой платок, который она прижала к глазам. - То, что ты говоришь, не
только смешно, но и дурно. И прежде всего это неверно!
говоришь то же самое обо мне. О, что мне делать! Что мне делать!
я говорю. Если мы не научимся исполнять свой долг по отношению к тем, кто
нам служит, они никогда не научатся исполнять свой долг по отношению к нам.
Боюсь, мы предоставляем им возможность поступать дурно - возможность,
которую не следовало бы им предоставлять. Даже если бы мы пожелали так же
беспечно относиться к нашему хозяйству, как относимся теперь - а этого мы,
конечно, не желаем! - даже если бы нам это нравилось и такой образ жизни был
нам приятен - а это не так! - я убежден, что мы не имеем права так
поступать! Мы просто-напросто портим людей! Об этом мы обязаны подумать. От
этих мыслей я не могу отделаться, и потому мне иногда бывает очень не по
себе. Вот и все, моя дорогая! Ну, довольно. Не будь дурочкой!
она без конца всхлипывала и бормотала. Зачем я женился на ней, если мне с
ней так плохо. Почему же я не сказал, хотя бы у входа в церковь, что мне
будет очень не по себе и что лучше мне не жениться? Почему же я не отсылаю
ее в Патни к тетушкам или к Джулии Миллс в Индию, если не могу ее выносить?
Джулия будет так рада ее видеть и никогда не назовет ее преступным
мальчишкой-каторжником. Джулия никогда не назовет ее как-нибудь в этом роде.
Одним словом, Дора была так удручена, и это меня так огорчило, что, по моему
мнению, бесполезно было продолжать в том же духе, как бы мягко я ни говорил,
и мне надлежало пойти другим путем.
говорить, это звучало превосходно и многообещающе, и я решил развивать ум
Доры. ??? (Ольге прочитать)
бесконечно хотелось развеселить ее еще больше, я старался быть серьезным
и... приводил в полное расстройство и ее и себя. Я говорил с ней о том, что
занимало мои мысли, читал ей Шекспира и... утомлял ее до последней степени.
Я приучил себя сообщать ей, как бы случайно, кое-какие полезные сведения и
прививать здравые суждения, и... она шарахалась от них, как от хлопушек.
Старался ли я развивать ум моей маленькой жены методически или мимоходом, я
всегда замечал, что она инстинктивно чувствует, к чему клонится дело, и
ужасно пугается. В частности, для меня было ясно, что она считает Шекспира
страшным человеком. Развитие ее ума шло весьма медленно.
он приходил к нам, я изощрялся перед ним вовсю, чтобы таким путем поучать
Дору. Не было числа изречениям, полным житейской мудрости, да к тому же
самого лучшего качества, которыми я засыпал Трэдлса. Но добился я только
одного: Дора приходила в крайнее уныние и начинала очень нервничать, со
страхом ожидая, что вот-вот я примусь за нее. Я походил на школьного
учителя, на западню, на капкан, я стал пауком для мушки Доры, готовым в
любой момент вылезти из своей норы к ее несказанному смятению.
вперед, в будущее, предвкушал наступление того момента, когда между Дорой и
мной воцарится совершенная гармония и, к полному моему удовлетворению, я
"разовью ее ум". Однако, несмотря на то, что я все это время как бы
щетинился решимостью, подобно ежу или дикобразу, я не добился ровно ничего и
стал подумывать, не развился ли ум Доры до крайних своих пределов.
свою затею, которая была куда более многообещающей на словах, чем на деле, и
отныне решил быть довольным моей девочкой-женой и не пытаться ее изменить
каким бы то ни было способом. Да мне и самому надоело быть рассудительным и
благоразумным и видеть, как удручена моя милая крошка. Поэтому я купил ей
хорошенькие сережки, а для Джипа ошейник и, возвращаясь домой, решил держать
себя с нею как можно ласковее.
поцеловала; но между нами было какое-то легкое облачко, которое я решил
рассеять. А если уж такому облачку суждено где-то быть, то лучше пусть будет
оно в моем сердце.
что в последнее время мы не были так дружны, как бывало раньше, и что в этом
виноват я. Я говорил это искренне, да так оно и было на самом деле.
полураскрытый ротик.
зазвенели. - Ты ведь знаешь, что я маленькая девочка... Помнишь, как с
самого начала я просила тебя меня называть? Если ты этого не можешь, боюсь,
Лондон Джек
Василенко Иван
Лукин Евгений
Лукин Евгений
Никитин Юрий
Шилова Юлия