относиться к тому, что происходит вокруг, а другое - решиться на открытую
борьбу, то есть перейти на сторону тех, против кого мы воюем.
истерзала, обессилила неодолимая, слепящая ненависть. Он настолько изнемог
за эти дни поездок по лагерям, что казалось, самообладание вот-вот покинет
его.
представление об ином мире, не похожем на тот, в котором они существуют.
поведут или повезут на тачке в "санитарный блок" - так называли здесь
газовую камеру с глухими, безоконными стенами и покатым полом, обитым
жестью.
расстреливали по средам и пятницам. В эти дни дети пытались прятаться, и
взрослые помогали им прятаться. А теперь, когда муфельные печи крематория
работают беспрерывно, днем и ночью, спрятаться от них нельзя. И дети не
прячутся.
двадцати детей - сначала больных, потом чрезмерно истощенных, а если
больных и истощенных для комплекта не хватает, те, у кого на груди пришит
желтый лоскут, знают, что пришла их очередь. Знают задолго до этого дня.
Старшие дети объясняют младшим, что все это длится недолго и не так уж
больно - менее больно, например, чем когда берут кровь. Нужно немного
потерпеть, и потом уже не страшно, потому что ничего не будет - ни лагеря,
ни голода, ни свитой из телефонного провода плети. Ничего.
никто их не понимал, кроме них самих.
лицом взрослого и огромными, детски ясными глазами, - не отравляйте меня
сегодня в газовку. - И пообещал: - Я могу дать еще кровь. - Объяснил
деловито: - Прошлый раз кровь не пошла. А откуда у меня может быть кровь,
если мою пайку съели крысы?
Единственным признаком, по которому можно было отличить детей от других
заключенных, был их маленький рост, а лица у всех тут одинаковые -
старческие, высохшие, неподвижные, как гипсовые маски, снятые с мертвецов.
у детей об их прошлом. Но каждый раз, когда Иоганн угощал детей, они в
испуге отшатывались и лица их становились бледно-серыми, а те, кто не мог
устоять перед яркой оберткой, все же не решались положить конфету в рот.
когда он стал настаивать, чтобы кто-нибудь из детей тут же съел свою
конфету, кто-то из них, ростом повыше других, покорно подчинился и
почему-то лег на землю. Спустя несколько секунд Вайс услышал вопль ужаса:
подросток кричал, что ему дали плохой яд, он действует медленно и, значит,
придется долго мучиться.
развернул и стал исступленно жевать, стараясь убедить детей, что конфеты
не отравлены.
с негодованием, но даже вопросительно не взглянул на Вайса. И когда
подросток наконец поднялся с земли, в глазах у него не было ничего, кроме
удивления, что он жив и не испытывает мук.
кого-нибудь из заключенных, посещал так называемые "молодежные лагеря".
Казалось, судорога намертво скорчила все его чувства, кроме непреоборимой
жажды мщения.
душевных сил, он почти не мог общаться сейчас с Генрихом, который впал в
прострацию после первых же посещений детских лагерей и теперь, в состоянии
тупого опьянения, лепетал только, что это чудовищно, что человек - мразь
по своей сущности и всех людей на земле после такого надо уничтожить, как
гнусных насекомых.
застрелил первого же эсэсовца, который пожелает нанести ему визит
вежливости. И, когда уходил, запирал его на ключ в номере, наедине со
шнапсом.
сходит с ума. Он ловил себя на том, будто издалека, внимательно, пытливо и
презрительно наблюдает за Вайсом, слышит его голос, когда тот обсуждает с
администрацией концлагеря все детали отправки детей. Слышит, как Вайс
говорит небрежно и цинично:
исходя из этого расчета, следует комплектовать двойное количество. Плевал
я на картотеки! Я сдаю определенное количество голов. Что? Вы полагаете,
герр шарфюрер, чо эти ублюдки о чем-нибудь помнят? В таком случае, смею
вас заверить, вы больше подходите для фронтового подразделения СС, чем для
своей должности здесь. И я доложу об этом. Что? Ну, тогда отлично! -
снисходительно произносит Вайс. - Теперь, надеюсь, вы поняли, какой у вас
товар? - И уже поприятельски советует: - Но обращаетесь вы с ним, я вам
откровенно скажу, расточительно. Рекомендую умерить пыл. Вчера с вас могли
взыскать за мягкотелость, а сегодня и завтра, пожалуй, повесят за то, что
вы лишаете империю нового источника дохода. - И Вайс насмешливо заявляет:
- Ах, вы не знали? А вам и теперь не надлежит знать ничего иного, кроме
того, что вы ничего не должны знать.
человек, это говорящий манекен. И вдруг его с непреодолимой силой
охватывает желание, чтобы этот манекет поднял свою руку, затянутую в
перчатку, и с той же насмешливой улыбкой, растопырив пальцы, судорожно
стиснул их на тощей шее шарфюрера. И, повинуясь его воле, рука манекена
поднимается, но вдруг замирает у шеи шарфюрера, поднимается выше и треплет
его по одутловатой щеке. И Вайс слышит свой голос, повинующийся не ему, а
этому жесту:
Никаких хлопот.
как только Вайс-манекен произносит сухим, трескучим голосом:
расстроились желудки. Позаботьтесь и о питании в пути. За падеж до момента
доставки в эшелоны все-таки будете отвечать вы, а не я.
свиней провиантом, предназначенным для других целей. Я позабочусь, чтобы
он забыл об этом, конечно, в том случае, если вы выполните все, о чем мы
договорились.
местного начальства. Перед тем как сесть в машину, подает шарфюреру руку.
Руку манекена в перчатке.
другого Вайса. Теперь вместо двух Вайсов один - Белов-Вайс. Одно целое,
неразделимое. И теперь этому последнему уже невозможно с изумлением и
ненавистью наблюдать за Вайсом-манекеном.
пережить все, что видел Вайс-манекен. И преодолеть муку, чтобы не
повторилось больше это раздвоение, это хотя и облегчающее душу, но опасное
наваждение.
Зубов, - действовать, он находил бы в этих прямых действиях спасительную
разрядку от сверхчелоческого напряжения душевных сил, воли, нервов. Но
прямое, с оружием в руках действие стало для него запретной зоной. Он уже
несколько раз рисковал жизнью, нарушая свой долг разведчика. Больше он не
имеет права так поступать.
оружием в руках. Отказаться во имя того, чтобы Александр Белов в обличье
Иоганна Вайса мог выполнить назначенный ему высший долг перед своим
народом.
пятилетки казались героической атакой. Народ атаковал толщу времен, и она
податливо расступалась, открывая веками грезившуюся цель, о которой
говорили слова песни: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Поэтому
все, что сбывалось, все, что делали рабочие руки народа, казалось сказочно
прекрасным.
советский народ воздвигал крепости индустрии. Объятые нетерпением, они
были убеждены, что с такой же быстротой в советских людях проявятся те
качества, которые окажутся присущи человеку будущего.
ли они стать людьми будущего. Они хотели жить и работать в самых трудных
условиях, где необозримо поле для героизма, а героизм повседневности
воспринимается как обыденное явление. Любое отклонение от атаки они
воспринимали как предательство в отношении людей будущего. Нетерпеливость
рождала нетерпимость. Они были сурово требовательны к себе. Считали себя
должниками тех, кто сломал для них ограду старого мира, открыл перед ними
сияющие перспективы грядущего.
Александр Белов в канун второй мировой войны с радостной готовностью
покинул институт и пошел в школу разведки. Став разведчиком, он был
непоколебимо уверен, что ничто не устрашит его и, если понадобитс, он без