может, со временем поручат ей воспитание своих дочерей. Она думала о том,
как странно и грустно стать седовласой женщиной, уносящей свою тайну в
могилу, когда Флоренс Домби будет забыта. Но все это представлялось ей
теперь туманным. Она знала только, что нет у нее отца на земле, и много раз
повторяла это, когда, оставшись одна, обращалась с мольбой к отцу на
небесах.
следовало потратить на покупку белья и платьев, потому что у нее было только
то, что на ней надето. Она была слишком опечалена, чтобы думать о том, скоро
ли ее деньги иссякнут, и по-детски неопытна в житейских делах, чтобы из-за
этого чересчур огорчаться, даже если бы других огорчений у нее не было. Она
постаралась успокоиться и осушить слезы, привести в порядок мысли, убедить
себя в том, что события произошли всего только несколько часов назад, - а не
месяцев и недель, как ей казалось, - и, наконец, спустилась вниз к своему
доброму покровителю.
в кастрюльке; при этом он с живейшим интересом поливал жиром курицу, в то
время как эта курица подрумянивалась на вертеле над огнем. Обложив Флоренс
подушками - а диван для большего ее удобства был уже передвинут в теплый
уголок, - капитан продолжал с изумительным мастерством заниматься стряпней,
приготовил горячую подливку во второй кастрюльке, сварил несколько
картофелин в третьей, не забывая при этом о яичном соусе в первой и не
переставая поминутно поливать жиром и поворачивать курицу. Помимо этих
забот, на капитане лежала еще обязанность присматривать за небольшой
сковородкой, на которой в высшей степени музыкально шипели сосиски; и не
бывало еще на свете такого сияющего повара, каким казался капитан в разгар
этой работы: немыслимо было определить, что блестит ярче - лицо его или
глянцевитая шляпа.
не меньшей ловкостью, чем состряпал. Затем он нарядился к обеду, иными
словами - снял свою глянцевитую шляпу и надел фрак. Покончив с этим, он
придвинул стол к дивану, на котором сидела Флоренс, прочитал молитву,
отвинтил свой крючок, ввинтил вместо него вилку и приступил к исполнению
обязанностей хозяина дома.
хорошенько покушать. Держитесь крепче, милочка! Вот крылышко. Вот соус. Вот
сосиски. И картофель!
подливкой, поставил тарелку перед своей дорогой гостьей.
заметил капитан, - и все в полном порядке. Постарайтесь покушать, моя
красавица. Если бы Уольр был здесь...
Он был вашим испытанным другом, правда, милочка?
капитан, глядя на ее поникшую головку, - почитал не меньше, чем вечно
жаждущий чтит ручьи и источники. Я как сейчас его вижу в тот день, когда его
занесли в судовой журнал Домби, и за обедом он говорил о ней, и лицо его
сияло, словно только что распустившаяся роза, - если не от росы, то, во
всяком случае, от целомудренных чувств. Если бы наш бедный Уольр был здесь,
моя маленькая леди... или если бы он мог быть здесь... но ведь он утонул, не
так ли?
говорил, что, будь он здесь, он бы вас просил и умолял, мое сокровище, чтобы
вы немножко покушали. Итак, крепитесь, моя маленькая леди, как вы крепились
бы ради Уольра, и держитесь носом против ветра.
кусочек. Тем временем капитан, который как будто совсем позабыл о своем
собственном обеде, положил нож и вилку и придвинул свой стул к дивану.
который в течение некоторого времени молча потирал подбородок и смотрел на
нее. - И он был славным парнем, добрым парнем?
капитан.
сначала вы были словно двое ребятишек, не правда ли?
утешения, но, казалось, он служил таковым для капитана Катля, ибо капитан
задавал его снова и снова. Флоренс, отказавшись от обеда и откинувшись на
спинку дивана, протянула ему руку, чувствуя, что она его огорчила, и всей
душой желая ему угодить после всех его хлопот. Но он, удержав ее руку в
своей (которая при этом задрожала) и словно забыв об обеде и об отсутствии у
нее аппетита, время от времени принимался бормотать глубокомысленным и
сочувственным тоном: "Бедный Уольр! Да, да! Утонул. Не правда ли?" И каждый
раз ждал ее ответа, словно этот вопрос он задавал только для того, чтобы
услышать ответ Флоренс.
чем капитан вспомнил о том, что они поданы на стол, и прибег к помощи
Диогена, после чего они вдвоем быстро покончили с пиршеством. Восторг и
изумление капитана при виде Флоренс, которая как ни в чем не бывало стала
помогать ему убирать со стола, приводить в порядок гостиную и выметать золу
из очага, - с этими чувствами мог состязаться лишь пламенный его протест,
когда она принялась ему помогать, - постепенно возросли до таких пределов,
что он только и мог, сложа руки, стоять и смотреть на нее, словно на
какую-то фею, грациозно исполнявшую за него эту работу: красный ободок у
него на лбу снова воспламенился от неописуемого восхищения.
попросила закурить, добрый капитан был потрясен ее вниманием до предела, и
держал эту трубку с таким видом, словно первый раз в жизни держит в руках
трубку. Когда же Флоренс, заглянув в маленький буфет, достала
четырехугольную бутылку и, не дожидаясь его просьбы, приготовила ему стакан
превосходного грога и поставила подле него, капитан почувствовал себя столь
возвеличенным, что даже багровый его нос побелел. Пребывая в блаженном
состоянии, он набил трубку, а Флоренс подала ему огня закурить - капитан не
в силах был возражать или помешать ей - и, заняв прежнее свое место на
диване, посмотрела на него с нежной и благодарной улыбкой, столь ясно
говорившей, что ее одинокое сердце обратилось к нему так же, как обращено ее
лицо; тогда дым от трубки забился капитану в горло, и заставил его
раскашляться, и попал капитану в глаза, и заставил его заморгать и
прослезиться.
ее, будто причина, вызвавшая такие последствия, сокрыта в самой трубке, и
как он в поисках этой самой причины заглядывал в чашечку трубки и, не найдя
ее там, сделал вид, будто выдувает ее из мундштука. Как только трубка была
приведена в порядок, он погрузился в блаженное состояние, приличествующее
завзятому курильщику, но глаза его были устремлены на Флоренс, и с
неописуемо добродушной и сияющей физиономией он время от времени выпускал
облачко дыма, которое, вырываясь из его рта, медленно развертывалось,
подобно свитку с надписью: "Да, да, бедный Уольр! Утонул, не правда ли?",
после чего он продолжал курить с величайшим благодушием.
нежной юности и красоты и капитан Катль с его усеянным шишками лицом,
грузной, закаленной бурями фигурой и грубым голосом, - но что касается
простодушного незнания жизни, ее трудностей и опасностей, - в этом отношении
они стояли почти на одном уровне. Ребенок не мог бы превзойти капитана Катля
в полном неведении того, что не касается ветров и ненастья, в наивности,
легковерии и великодушной доверчивости. Вера, надежда и доброта владели всем
его существом. К этим качествам присоединялся какой-то странный романтизм,
отнюдь не питающий воображения, но чуждый реальности и не тревожимый
размышлениями о житейском благоразумии или выгодах. Когда капитан сидел,
курил и смотрел на Флоренс, одному богу известно, какие рисовались ему
фантастические картины, в которых она занимала первое место. Не менее
туманны и расплывчаты, хотя и не столь жизнерадостны, были мысли Флоренс о
будущей ее жизни; и подобно тому, так слезы преломляли свет, на который она
смотрела, так и сквозь новое и тяжкое свое горе она уже видела радугу, слабо
мерцающую в далеком небе. Странствующая принцесса и доброе чудовище из книги
сказок могли бы сидеть так у камелька, и беседа их соответствовала бы мыслям
капитана Катля и бедной Флоренс, - причем между ними было бы и внешнее
сходство.
Флоренс, или ответственность, с этим связанная. Закрыв ставни и заперев
дверь, он совершенно успокоился на этот счет. Будь она даже малолетней,
опекаемой Канцлерским судом *, это не имело бы ни малейшего значения для
капитана Катля. Такого человека, как он, меньше всего могли обеспокоить
подобные соображения.
каждый по-своему. Когда трубка была выкурена, они напились чаю, а затем
Флоренс попросила проводить ее в какую-нибудь лавку по соседству, где бы она
могла купить самые необходимые вещи. Было уже совсем темно, а потому капитан
дал свое согласие, но сначала выглянул осторожно на улицу, как привык делать
в то время, когда скрывался от миссис Мак-Стинджер, и вооружился большою
Максимов Альберт
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Шилова Юлия