хозяев. Бегали от одного к другому, выбирали, какой больше платит, иногда
служили двоим, а то и нескольким властелинам, как это делал Иероним
Ласский, никто и не удивлялся этому, а если кто страдал от этого, то
прежде всего сами же послы, рисковавшие собственной жизнью, в особенности
когда отправлялись к какому-нибудь деспоту. Селим Явуз, отец Сулеймана,
казнил нескольких иноземных послов, а когда великий муфтий обратил его
внимание на то, что шариат не велит убивать посла не в его земле, султан
ответил: <Тогда пускай повесят его на веревке, сплетенной в его же земле,
и мы соблюдем шариат!>
оберегал турецких людей от всех охочих. Дан был еще и писарь, заботившийся
о еде и всем необходимом, а также помогавший сноситься с великими людьми,
как называли царских вельмож и дьяков по приказам. К царю Гасан пробиться
не мог, ему сказано об этом твердо и недвусмысленно. Ибо кто он такой?
Беглец и предатель? Бежал от турецкого султана, вот и все. Хочет что-то
сказать важное? Пусть скажет. Должен просить милости у царя, но упаси боже
надоедать ему своим домогательством. Заявил ли о своих товарах, которые
вез в Москву, и уплатил ли пошлину? Нет у него товаров, а только золото
для пропитания? Золото тоже товар. С рубля следует заплатить по семь денег
пошлины.
ожидания. Он писал и писал царю, зная, что дальше дьяков его писания не
идут, но другого выхода у него не было. Угрожал, что султан вскоре
возвратится в Стамбул и тогда хан, тихо сидевший в Крыму, пока высокий его
покровитель воевал с шахом, снова начнет налеты на окраины Московского
государства и попытается ударить и на Москву. В своих письмах Гасан
ссылался на свой собственный опыт служения при султанском дворе и знания
обычаев всех окраинных санджаков Османской империи. На султаншу ссылаться
не решался, брал все на себя, давно смирившись с мыслью, что принесен в
жертву делу намного более высокому, чем его жизнь.
принес, к счастью, лазутчики, посланнные вниз по Дону, тоже принесли вести
о злых намерениях крымчаков, - и наконец свершилось: Иван Васильевич
послал дьяка Ржевского с людьми далеко за московские заставы на Оке и на
Дону, вплоть до Путивля, чтобы изготовил там за зиму струги и спустился по
реке Псел, а потом по Днепру на низ, поближе к улусам крымским для
разведки и добычи <языков>, то есть пленных. Так далеко на юг московское
войско еще никогда не ходило, люди Ржевского подвергались огромной
опасности. Поэтому в качестве проводника и назначен был Гасан, но все его
люди были оставлены в Москве как заложники, да и за самим велено было
всячески присматривать в течение всего похода, чтобы не допустить измены,
не дать ему втянуть войско в подготовленную западню.
даже имя носил чужое. В летописи остается упоминание: <Выбежал из Крыма
пленный и сказал...> Нет имени, и не вся правда сказана - так перепутаны
пути людские.
помогать его людям сколачивать струги, но не умел, только мешал.
Единственное, чему он мог научить, - рубиться на саблях да стрелять из
ружей, которые называются здесь пищалями. В этом деле он был
непревзойденным мастером, а поскольку огненного припаса у дьяка было
больше, чем харчей для войска, то Гасан имел возможность передать свое
удивительное янычарское умение и завоевал немалое уважение даже у самого
Матвея Ивановича.
в темноте возле затухающего огня, разомлев от подогретых медов травяных,
хвалился дьяк своей родословной, которая корнями уходила в давние времена,
чуть ли не к истокам государства Киевского. Родом из князей Смоленских.
Его предок Федор Федорович был удельным князем города Ржева. До сих пор
еще часть Ржева на правом берегу Волги так и называется Князь-Федоровская.
Самый счастливый из князей Ржевских, Родион Федорович, погиб в битве
Куликовской. Стоял, защищая плечо Дмитрия Донского, пал, не отступив, ибо
это было поле чести всей земли Русской. И после битвы Куликовской татары
откатились далеко за Перекоп.
верил, что эти посудины будут держаться на воде, но его опасения были
напрасными, в струги садилось по двадцать и по тридцать воинов, и они
плыли. Войско не вызывало особенного восторга у бывшего янычара. Оружие -
луки, копья, топоры да басалыки*, пищаль одна на десятерых, правда,
огненного припаса было достаточно. Сабли только у дьяка да у боярских
детей, у них же стальные латы и кольчуги, а все прочие одеты были в
стеганые ватные кафтаны, которые вряд ли могли защитить от татарских
стрел. Поражала Гасана нищенская еда этих людей. Хотя и сам, сколько
помнил себя, жил впроголодь, потому что янычары наедались только во время
ограбления захваченных городов, но все же привык иметь каждый день горсть
риса в котелке. Эти же люди могли не есть день и два и терпели, не
жаловались, еще и напевали свои веселые песни:
воровали, иногда находили припасы на пасеках, разбросанных по берегам
Псла; на тот случай, когда уже нигде ничего не могли захватить, каждый
имел сумочку пшена и щепотку соли, чтобы сварить себе какое-нибудь
<хл"бово> и перебыть тяжелые дни. У боярских детей были с собой запасы
солонины. У дьяка к мясу нашлась даже приправа - лук и перец.
богатствах, он рассказывал, порой осторожно упоминая и о своих встречах с
султаншей, его слушали с восторгом, и никто не верил тому, о чем он
рассказывал. Слишком уж несовместимой была их жизнь с тем далеким и
недостижимым миром заморским.
не могли, ни даже показать кому-нибудь это свое мизерное серебро, разве
что друг другу. Земля лежала притихшая, напуганная ордой, люди
разбежались, прятались где-то в крепостях - в Киеве, в Каневе, в
Черкассах, сюда спускались разве лишь на лето, а потом снова убегали на
зиму в свои укрытия.
топот орды, впереди которой летят тучи птиц, вороны зловеще вьются в той
стороне, откуда она надвигается, по ночам тревожные вскрики дрожат в
воздухе, и земля содрогается от страха.
кулак, твердая, неожиданная; шла плывным ходом, чего здесь еще никогда не
слыхивали.
и взором. Дьяк Матвей Иванович, прикладывая ладони ко рту, покрикивал на
соседний струг, чтобы не отставали, перекличка катилась дальше и дальше,
гремела весело и мощно: <Гей-гей-ого-го-го!>
разливалась мощная и безбрежная, как небо, чем дальше плыли, тем шире
становились воды, крутой правый берег снова и снова надвигался на реку
каменными замшелыми скалами, а левый простирался полого чуть ли не до
самого горизонта, зеленел молодыми лозами и вербами, чернел могучими
дубами, которые еще не оделись листвой, плескался в водах огромной реки
раздольно, свободно, первозданно.
Гасан в забытом детстве? Кто же это знает?
сазанов. Трепыхалась между ними стерлядь и белорыбица. Уток падало на воду
столько, что их ловили руками. Настороженные гуси не подпускали к себе
людей, их доставали стрелами.
весенними водами острова, иногда приставали и к берегу. Выставив дозоры,
отъедались и отсыпались, чтобы набраться сил, потому что дорога была
далекой, опасной и тяжелой.
черкасского старосту князя Вишневецкого, так не послать ли к нему людей,
чтобы дал он проводников по Днепру и перевозчиков на порогах. Но тут у
дьяка ожили подозрения, он начал выпытывать у Гасана, откуда да и как он
знает этого князя, и что это за человек, и почему это необходимо им
сноситься с этим человеком именно теперь. Гасан только рукой махнул.
морду надувать да напускать на себя неприступность! Ты человек с поля да с
боя, должен бы больше верить людям, которые хотят добра этой земле. Откуда
я знаю этого князя Вишневецкого? Живешь на свете, вот и знаешь то да с".
Прибегал князь в Стамбул, хотел служить султану. Но султана не застал, а
султанша встретила его не очень приветливо. Подержали мы его в самом
паскудном караван-сарае, покормил он блох и не вытерпел, побежал назад к
Белов Вольф
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Распопов Дмитрий
Распопов Дмитрий