Чтение 160–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

нему можно запросто...

- Нет уж, - сказал Атсон. - Я простой американский империалист. Но
я уже знаком с мистером Сартром. Хотите, расскажу?

- Конечно, хотим! - хором воскликнули мы.

- Было это незадолго до того, как Джонни неудачно съездил в
Даллас, - начал

Атсон. - Девицы мои ходили в застиранных джинсах с фабричными
дырами на жопах и все хотели приобщить своего папочку к современности.
Вот они и затащили меня в какой-то шикарный театр на Бродвее. Комедия
называлась "Мухи", и это мне сразу не понравилось. В зале воняло как
на плохой скотобойне, а я уже от этого отвык. Мух действительно было
много - должно быть, черномазые ловили их всем Гарлемом и сдавали
продюссеру по десять центов за дюжину. На сцене без всяких развешенных
тряпок валялись чьи-то потроха.

Комедианты то и дело ходили за сцену - должно быть, проблеваться.
Вместе с программкой зрителям давали гигиенические пакеты. Хорошо,
догадался я захватить свою старую фляжку, заделанную под молитвенник.
А билеты, между прочим, были по сто двадцать долларов. И публика
собралась чистая. Артур

Миллер, но уже без Мэрилин, Бартон с Элизабет, Юл Бриннер с...
э-э... ну, с дамой какой-то, университетские профессора и прочая
сволочь. И вот дают пьесу. Смотрю и чувствую - что-то знакомое. А
когда они друг друга по именам звать стали, тут-то до меня и доперло.
Это же натуральная "Орестея"! Ну, думаю, не может же такого быть,
чтобы Сартр все внагляк передрал! Должен же он от себя хоть что-то
выдумать! Девки мои объясняют - вот он мух и выдумал.

Ну, думаю, все. Должно быть, Бог умер, раз такого не видит. Закат
Европы... С горя ушел в буфет и напился. К аплодисментам возвращаюсь в
зал. Мухи как летали, так и летают. Вонять еще сильнее стало. Дамам
плохо, зеленые, но держатся. Автора, кричат, автора. И выходит не
Эсхил, как по совести положено, а этот самый Сартр. Посмотрел я на
него, и тут же понял: я тоже так могу.

Возьму "Ромео и Джульетту", представлю, что я на матрасах лежу и
всю эту историю ребятам рассказываю. Тараканов каких-нибудь подпущу...

- Так это же "Вестсайдская история" получится, - заметил Габриэль.

- Что получится? - упавшим голосом спросил Атсон.

- "Вестсайдская история", - повторил Габриэль. - Натали Вуд,
музыка

Бернстайна...

- Тогда я не понимаю, кто сидит в Синг-Синге, - сказал Атсон. -
Эсхила грабят,

Шекспира грабят... Я и говорю - закат Европы. А заодно - и
Америки. Надо выпить, ребята, душа горит.

Литературное чутье остановило Атсона не где-нибудь, а возле кафе
"Клозери де

Лила".

- Плохой писатель Хемингуэй, - сказал гарсон. - Что это за творец,
у которого все понятно? Он сказал, она сказала... Он попросил, она
отказала... Примитив.

Нобелевку взять не побрезговал. А вот Сартр со своим
экзистенциализмом взял и железно облажал Нобелевский комитет...

В кафе мы вошли с важностью и степенностью артиллерийского снаряда
на излете. Габриэль все объяснил своим коллегам, и нас "с великим
бережением" усадили за любимый столик нелюбимого гарсоном Хемингуэя.
Именно здесь, по его собственной легенде, был написан рассказ "У нас в
Мичигане" и начало "Фиесты". По стенам висели автографы и наброски
великих.

Нам подали большую менажницу с холодными закусками, по большой
порции палтуса в кляре и огромный графин белого вина.

- Здешний уксус мне надоел, - сказал Атсон. - И никогда на столах
нет кетчупа.

- И тертой редьки нет, что характерно, - сказал я.

Гарсон ничего не говорил и только шевелил челюстями, словно и не
толокся целый день возле кухни. Хотя ничего удивительного...

Я помахал рукой официанту.

- Принесите нам водки, смирновской, со льда. И пива, темного,
густого, чешского.

Глаза официанта на мгновение увеличились, но он вышколенно кивнул
и бросился выполнять заказ. Психов это кафе на своем веку повидало
больше, чем Канатчикова дача.

Секунд через шесть он вернулся, неся три рюмки и три бутылочки.

- Вы меня плохо поняли, друг мой, - сказал я. - Когда говорят
"смирновской со льда", разумеют целую бутылку, лучше литровую.
Запотевшую, со слезой.

- О-ла-ла! - обрадовался официант и добавил по-русски: - Le zapoy!

- О нет, - сказал я. - Это еще не zapoy. Это пока еще называется
guljaem!

- Guljaem! - с еще большим восторгом воскликнул официант и пропал.

Возвращался он, танцуя. Исполинская бутыль "столового вина э 21",
действительно запотевшая, была оборудована хитроумным гидравлическим
устройством, позволяющим наполнять рюмки, не тревожа всего вместилища.
На нас начали оглядываться.

- Галлон, - с тихим благоговением сказал Атсон. - Как давно я не
видел живого галлона!

На лице Габриэля отразился экзистенциальный ужас. Должно быть, он
понял в эту секунду, что выбор им уже сделан, и выбор этот роковой.

- Бесподобно, друг мой! - воскликнул я. - А теперь - не найдется
ли в вашем гостеприимном заведении хотя бы один стакан с семнадцатью
гранями?

Официант выронил поднос, но успел его подхватить.

- Да, месье. Один должен быть. Но это не простой стакан. Когда
месье Шаляпин демонстрировал мощь своего голоса, именно этот стакан из
дюжины выдержал.

Только не разбейте его.

Стакан принесли в серебрянном подстаканнике. Я осторожно извлек
священный сосуд из оправы и водрузил его на середину стола.

- Друзья мои! - я встал. - Все знают, что беспричинное пьянство
неизменно ведет к распаду семьи, частной собственности и государства.
Но мало кто знает, какой знаменательный день сегодня не отмечает
человечество. Двести лет назад в этот день великий русский ученый
Михайла Васильевич Ломоносов продемонстрировал графу Шувалову первое
изделие стеклолитейной мастерской - вот точно такой же русский
граненый стакан. Граф Шувалов взял в руки теплый стакан, прижал его к
груди и произнес исторические слова: "Сосудом сим слава Росии
прирастать будет!" Прошу выпить за славу Росии!

Мы встали и выпили - еще из тех первопринесенных маленьких
рюмочек.

- А теперь, Билл, я хочу продемонстрировать вам приготовление