информации, человека берут и начинают его раскручивать согласно ихнему
прейскуранту. Все очень просто.
[Волков:]
стихов в "Синтаксисе"?
[Бродский:]
[Волков:]
вашем процессе. А в чем именно оно заключалось?
[Бродский:]
когда мне было лет восемнадцать, а Шурке Уманскому, наверное, лет
двадцать. Мы познакомились с человеком по имени Олег Шахматов. Он был
старше нас, уже отслужил в армии, был там летчиком. Из армии его
выгнали -- то ли по пьянке, то ли потому, что он за командирскими
женами бегал. Может быть, и то, и другое. Он мотался по стране, не
находил себе места, потом каким-то образом сошелся с Уманским и
устроился на работу в Ленинграде -- кажется, в геофизическую
обсерваторию имени Воейкова. А Уманский больше всего на свете
интересовался философией, йогой и прочими подобными делами. Дома у него
была соответствующая библиотека. Шахматов начал читать все эти книжки.
Представляете себе, что происходит в голове офицера советской армии,
военного летчика к тому же, когда он впервые в жизни берет в руки
Гегеля, Рамакришну Вивекананду, Бертрана Рассела и Карла Маркса?
[Волков:]
[Бродский:]
человеком весьма незаурядным: колоссальная к музыке способность, играл
на гитаре, вообще талантливая фигура. Общаться с ним было интересно.
Потом произошло вот что: он отлил в галоши и бросил их в суп на
коммунальной кухне в общежитии, где жила его подруга,-- в знак протеста
против того, что подруга не пускала его в свою комнату после двенадцати
часов ночи. На этом Шахматова попутали, дали ему год за хулиганство. Он
загремел, потом освободился, опять приехал в Ленинград. Я к нему хорошо
относился, потому что мне с ним было очень интересно. Когда вам
двадцать лет, вам все интересно. А тут -- пестрая биография, летчик.
Все как полагается.
[Волков:]
[Бродский:]
собственной свадьбы, стал учиться игре на гитаре в местной
консерватории и жить со своей преподавательницей, которая была довольно
замечательная дама, армянка. Одновременно он преподавал музыку в
местном Доме офицеров. И вот он стал призывать меня в гости -- знаете,
эти цветастые письма из Средней Азии?
[Волков:]
[Бродский:]
деньги на телевидении, фотографиями, и смог отправиться в Самарканд. Мы
с Шахматовым были там крайне неблагополучны: ни крыши над головой не
было, ни черта. Ночевали где придется. Вся эта история была, между
прочим, чистый роман-эпопея. Короче, в один прекрасный день, когда
Шахматов в очередной раз жаловался мне на полное свое неблагополучие (а
он считал, что очень натерпелся от советской власти), нам пришла в
голову идея -- не помню, кому именно... скорее всего мне. Короче, я
говорю Шахматову: "Олег, будь я на твоем месте, я бы просто сел в один
из этих маленьких самолетов, вроде ЯК-12, и отвалил бы в Афганистан.
Ведь ты же летчик! А в Афганистане дотянул куда бензину бы хватило, а
потом пешком просто дошел бы до ближайшего города -- до Кабула, я не
знаю".
[Волков:]
[Бродский:]
покупаем билеты на один из этих маленьких самолетиков. Шахматов садится
рядом с летчиком, я сажусь сзади, с камнем. Трах этого летчика по
башке. Я его связываю, а Шахматов берет штурвал. Мы поднимаемся на
большую высоту, потом планируем и идем над границей, так что никакие
радары нас бы не засекли.
[Волков:]
[Бродский:]
всерьез. Шахматов все-таки был старше меня лет на десять, да вдобавок
был летчиком. Так что он должен был знать, о чем идет речь.
[Волков:]
только подготовка к нему. Что же вас остановило?
[Бродский:]
конечно, подонок и негодяй. Потому что, когда мы уже купили билеты на
этот самолет -- все четыре билета, все три сиденья, как полагается,-- я
вдруг передумал.
[Волков:]
[Бродский:]
рубль остался -- купил грецких орехов. И вот сижу я и колю их тем самым
камнем, которым намечал этого летчика по башке трахать. А по тем
временам, начитавшись Сент-Экзюпери, я летчиков всех обожал. И до сих
пор обожаю. Вообще, летать -- это такая моя сверхидея. Когда я приехал
в Штаты, я в первые три или четыре месяца даже брал уроки
пилотирования. И даже летал -- садился и взлетал! Ну это неважно...
Колю я, значит, эти орехи и вдруг понимаю, что орех-то внутри выглядит
как...
[Волков:]
[Бродский:]
голове? Что он мне плохого сделал, в конце концов? И, главное, я этого
летчика еще увидел... И вообще, кому все это надо -- этот Афганистан?
Родина -- не родина -- этих категорий, конечно, не было. Но я вдруг
вспомнил девушку, которая у меня об ту пору была в Ленинграде. Хотя она
уже была замужем... Я понял, что никогда ее не увижу. Подумал, что еще
кого-то не увижу -- друзей, знакомых. И это меня задело, взяло за
живое. В общем, домой захотелось. В конце концов -- вокруг Средняя
Азия, а я все-таки белый человек, да? Словом, я сказал Олегу, что никак
не могу пойти на этот номер. И мы разными путями вернулись в
Европейскую часть СССР. Потом я видел Шахматова в Москве, где он более
или менее бедствовал. А через год его взяли с револьвером в
Красноярске.
[Волков:]
[Бродский:]
один срок -- заявил, что объяснит факт хранения револьвера только
представителю госбезопасности, каковой представитель был ему немедленно
предоставлен, потому что в России ничего проще нет. Там это -- как
здесь quick coin Laundry.
[Волков:]
"план измены Родине", или что-то в этом роде. То есть властям об этом
было все известно, так?
Доставалов Александр
Якубенко Николай
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Белогорский Евгений