Чтение 17–й страницы книги ~Дар Каиссы~

на мою бедную головушку! Хорошо, папа научил меня межминистерской
мудрости, ну, а то, что я женщина, я использовала уже сама...

Я именовалась "главным инженером стройки", начальником назначили Костю.
Он ездил в свой родной город и нашел там Ивана Тимофеевича Русакова, того
самого седого дядьку, с которым мы с тобой встретились у Останкинской
телебашни.

Костя уговорил Гусакова согласиться пойти на наше строительство: Иван
Тимофеевич, когда был в армии, служил в строительном батальоне, это могло
очень пригодиться нашей молодежной стройке. Ведь сооружение
экспериментальной энерготрубы в Средней Азии стало комсомольской стройкой.
И не только мы с Костей, ее руководители, были комсомольцами, но и все
добровольцы из студенческих строительных отрядов оказались нам под стать.
И появился у нас свой дядька Черномор, в прошлом капитан Советской Армии,
а потом милиции и теперь наш парторг, Гусаков. Только был он не тем
Черномором, который летал с помощью бороды, а был он тем дядькой
Черномором, который выводил на берег тридцать витязей прекрасных... и всех
в брюках (в том числе одиннадцать девушек).

Да, на нашей стройке, как бы пышно она ни называлась, работали всего
лишь тридцать человек, комсомольцев.

Забавно, что этим воспользовался... ты знаешь кто? Верейский! Сергей
Александрович! Он вдруг заявил, что по возрасту уже не подходит к нашей
группе, и наотрез отказался ехать в Среднюю Азию. Я сочла это
предательством и высказала ему все, что о нем думаю. А он безропотно
соглашался со мной. Да, конечно, он не может и не собирается расстаться с
Москвой. Он коренной москвич, урбанист, и романтика комсомольских строек
не для него. Да, он не может обойтись без ипподрома с тотализатором, даже
если я заменю в песках скаковых лошадей верблюдами. Да, он не собирается
бросать своих учеников (и уж, конечно, учениц!) и не оставит своей
тренерской работы по шахматам.

Словом, он не намерен отказываться от привычного уклада жизни!

Он весь в этом, Сергей Александрович Верейский, умница, игрок и дамский
угодник. И даже в этом он согласился со мной, не снисходя до спора с дамой.

Сам папа не смог его убедить. В ответ на отцовские аргументы он спросил
папу, почему тот не оставит, хотя бы временно, свои пост в министерстве и
не возглавит стройку вместо неопытного инженера Куликова? Каков? Папа
ответил, что готов был это сделать, да министр но отпустит. Мама очень
рассердилась, обвинила Сергея Александровича в том, что он подпевает
всяким интриганам, которые обвиняют папу в якобы барских замашках.

И папе вовсе не следует по совету Верейского испытывать судьбу - вдруг
возьмут и пошлют в пустыню! А как быть с московской квартирой? Да и Костя
обидится...

Итак, тридцать витязей прекрасных обоего пола и с ними дядька Черномор
отправились в Высокие Пески ставить стоймя сказочный "тещин язык", о
котором я когда-то из озорства вспомнила при Косте, не представляя, куда
это меня занесет.

Как выглядели Высокие Пески, я тебе уже написала. Никогда не забуду их
с разостланной по барханам ярко-синей оболочкой нашей трубы. Ее
укладывали, как укладывают парашюты.

Это целое искусство! Руководил этим сам Иван Тимофеевич, который, к
нашему счастью, еще до армии был мастером парашютного спорта.

Девчата все охали и ахали по поводу того, как хороша и прочна гладкая
синтетическая материя оболочки и сколько из нее можно было бы сшить
брючных костюмов. Но сейчас эта материя была сшита в виде одной
километровой брючины ("по Маяковскому", как острили ребята, вспоминая его
"Облако в штанах").

"Брючину" через равные отрезки длины перехватывали легкие обручи, чтобы
препятствовать смятию трубы наружным воздухом из-за падения давления
внутри трубы, вызванного, по законам газодинамики, скоростным потоком. Эти
же обручи служили и для строп, через которые плавающие в воздушном потоке
поплавки поддерживали трубу.

Оболочку трубы тщательно уложили, чтобы обручи и поплавки не
перепутались, не зацепились бы друг за друга.

Сейчас мы должны были получить результат без предварительного опыта.
Собственно, вся наша стройка была опытная.

Никто не поднимал в небо километровых труб. Никто не мор сказать, как
все произойдет. Надо было пробовать.

Для подъема трубы прилетел вертолет с веселым летчиком, коротеньким
крепышом, который ходил, расправив плечи и расставив руки, как борец на
параде, сыпал прибаутками и всех веселил.

Однако именно с ним связан самый черный день нашей эпопеи.

Я поначалу жалела, что мама с Никитенком не успели приехать ко дню
подъема трубы, но потом была даже рада.

По мере подъема вертолет все уменьшался, а от него вниз тянулась синяя
лента. Это я настояла, чтобы материал трубы был цвета южного неба. Или, ты
думаешь, надо было другого, контрастного, цвета, например оранжевого?

Синяя змея у нас на глазах продолжала вздыматься с песков и тянулась в
небо. Там она исчезла. Но труба не оторвалась, а просто растворилась в
синеве.

Своим нижним концом труба соединялась с моей "избушкой на курьих
ножках" - это я так назвала подведомственную мне электростанцию, состоящую
всего лишь из одной ветротурбины и сидящего на одном с ней валу
электрогенератора. Под полом "избушки" была всасывающая воронка,
принимавшая нагретый в пустыне воздух.

Настала самая торжественная минута. Надо было запустить ветротурбину,
зажечь первую электрическую лампочку "от Солнца". Я махнула косынкой,
давая условный знак. Но лампочка над входом в электростанцию не зажглась.

Мы побежали к "избушке на курьих ножках", чтобы выяснить, в чем дело.

Турбина не вращалась, потому что никакой тяги в трубе не было. Все мы
стояли как в воду опущенные, боясь смотреть друг на друга.

Но Костя вдруг ударил себя по лбу:

- Идиот! Какой же я идиот! Иначе и быть не могло!

Я не сразу его поняла, но потом сообразила, что столб воздуха в трубе
был совершенно такой же, как и снаружи, нисколько не более нагретый.
Теплый воздух еще не заполнил трубы.

Вертолетчик запрашивал сверху по радио, может ли он отпустить трубу.
Она мешком повалилась бы на землю!

Комсомольцы, поняв, в чем дело, наперебой предлагали кто что. Одни -
разжечь под приемной воронкой огромный костер и таким образом заполнить
трубу теплым воздухом, создать в ней первоначальную тягу, как создают ее в
печке. Потом горячий воздух пустыни сам обеспечит устойчивую тягу. Другие
для той же цели предлагали временно превратить турбину в "вентилятор",
закрутив ее от дизеля.

Но Костя решил по-иному. Он приказал вертолетчику опустить трубу на
землю. Эксперимент продолжался.

Когда синяя змея снова улеглась на барханы, все мы бросились к
вертолету, вернее, к верхней части трубы. Нужно было установить там
заглушку, но не раньше, чем труба заполнится горячим приземным воздухом,
прогреется под лучами солнца.

Пришлось отложить подъем на сутки, чтобы поднять трубу в небо уже
заполненную горячим воздухом,

И хорошо, что отложили на сутки: успела приехать мама с Никитенком!
Наступил один из самых радостных дней нашей с Костей жизни. Замечательно,
когда с любимым человеком тебя связывает не только чувство, ребенок,
семья, но и работа, искания, огорчения, победа!

Вертолет снова приготовился к взлету. Он походил на огромную стрекозу,
и Никитенок был в восторге, бегал по песку и махал ручонками.

Время летит. Скоро он пойдет в детский сад, а давно ли только таращил
своп удивленные глазенки! У него мягкие локоны, и я готова была плакать,
когда подрезала их.

И вертолет снова осторожненько поднял трубу в небо.

Какая же радость обуяла всех нас - и "витязей" и Черномора, когда труба
уже не бессильно повисла над "избушкой", как в первый раз, а готова была
задышать, зажить собственной жизнью!

Летчик по радио сообщил, что снял с верхней части трубы "заглушку" и
воздух снизу устремился в трубу. Желанная тяга появилась! Горячий воздух
пустыни вертикальным ветром подхватил наши поплавки, натянул стропы,
прикрепленные к обручам, и синяя труба уперлась в южное небо, сливаясь с
ним, натянутая, как струнка!

И тут мы увидели, что "стрекоза" спускается. Труба же стояла сама по
себе, исполинский стебель невиданного растения, выдуманного моим Костей!

Это была победа!

Мы переглянулись с Костей, я дала условный знак первому дежурному
машинного зала - им была дочка Ивана Тимофеевича Люда, - и над входом в
"избушку" вспыхнула сигнальная лампочка. Ее свет был едва различим в
яркий, солнечный день.

Но это была первая электрическая лампочка, зажженная здесь энергией
Солнца пустыни.

Что тут было, Катя!

Началась вакханалия. Ребята превратились в исступленных дикарей на
празднике огня. Они выплясывали, прыгали, кувыркались через голову,
хохотали, падали, снова вскакивали, кружились. Ты, конечно, догадываешься,
что я не отставала от них.

И, пожалуй, была среди них главной жрицей, вакханкой, "бестией", как
сказала наблюдавшая этот "шабаш" мама.

Я схватила Костю за руки, и мы кружились как дети.

Один только дядька Черномор стоял в стороне, улыбаясь в усы.

Так и запомнился мне этот день, "день кружения". Кружилось колесо
ветротурбины (на этот раз завергелось-таки!), кружились и все мы,
строители ветростанции "ВП" (Высоких Песков).

Я знала, что у Кости уже сложилась традиция отмечать заметные дни своей