вопросов, коротко сообщила все, что было нужно.
замысловатыми для непосвященных кривыми, полистал историю болезни,
успевшую разбухнуть от консультаций узких специалистов, дневников,
анализов. Нашел запись нейрохирурга: "...данных за гематому нет".
лицо незнакомки, неподвижное, бледное, с закрытыми глазами.
раньше. Моя первая, единственная. Без имени... Как ты жила раньше? Я
помню, тебе было плохо, Еще вчера. И утром, в автобусе, разлучившем нас.
Не навсегда, нет. Все впереди".
привычную ясность мышления. Время для Оленева никогда не текло линейно и
однородно. Он представлял его в виде тугой струи, пронизывающей
пространство, то текущей ровно и призрачно, то завихряющейся узлами,
вплетающей в себя людей и события в самых непостижимых сочетаниях. И то,
что лишь вчера наступил День Договора, а сегодня лавина непредвиденных
событий обрушилась на Оленева, еще ничего не значило. Время непостижимо,
как сама Вселенная, и предсказывать будущее берутся далеко не самые мудрые
люди.
восстанавливать рухнувшее здание без чертежей и фотографий, ясно и четко
представить себе извилистый путь человека из вчера в сегодня, ведь завтра
может и не наступить.
разъезды, сожженные мосты, опаленные крылья, опустошенные души, надежда и
отчаяние, переплетение судеб, непосильная ноша, хмельной полет над
облаками, вечное стремление отдалиться от полуночи в сторону рассвета,
ожидание солнца, которое вот-вот выглянет из-за горизонта, согреет лес,
травы, разгонит туман, возродит день и новую жизнь...
приборов, следя за ритмичными всплесками кардиограммы, Оленев не мог
спокойно и отстранение смотреть на лежащего перед ним человека, как на
невероятно сложный, но почти познанный набор белковых веществ,
электролитов, воды, энергии, мерцающей в нейронах, бегущей по ниточкам
нервов и неслышно управляющей телом и духом человека.
человеческого тела, никогда не задумывается именно об этом - что перед ним
не просто вышедший из строя организм, а живой, страдающий, верящий и
отчаявшийся человек, прошедший долгий путь перед тем, как оказаться на
койке в палате реанимации. Он знал это, но, не умевший никого осуждать,
смотрел на Грачева спокойным и равнодушным взглядом.
пустоте, которую привык именовать мудростью, равномерным восприятием добра
и зла. Он понял, что двадцать лет своей жизни именно он, Юрий Оленев,
пребывал в анабиозе, бесчувственном и бессмысленном, как в долгом полете
через космическое пространство, и вот он ожил и видит перед собой Землю,
породившую его, и начинает вспоминать детские годы, когда умел любить,
страдать, ждать и надеяться.
знал и в слепоте своей брел наугад с глазами, обращенными внутрь.
общепризнанные суждения о нем оказались лживыми и несправедливыми.
своей, фамилией, тоже повернулся неизвестной стороной - мужчиной, умеющим
взять на себя ответственность за совершенный поступок.
или просто забыл.
женщины, незаведенные часики давно остановились, стрелки их сошлись на
цифре двенадцать. И перед Оленевым вдруг зримо, как в кадрах неизвестно
кем снятой кинохроники, то мелькающих неразличимо, то растянутых на годы,
прошла жизнь этой неизвестной женщины. И это была не привычная утренняя
игра в автобусе, о которой забываешь легко и беспечно. Оленев сам жил в
чужой непридуманной жизни, шел к этой женщине через ее детство, юность,
зрелость в параллельном стеклянном коридоре, и в конце он услышал звон
разбитого оконного стекла, короткий крик. Их судьбы сомкнулись,
переплелись, чтобы уже не размыкаться до конца.
Любовь. Я спасу тебя".
действия. Грим не в порядке, костюм, из другой пьесы, роль позабыл, суфлер
пьян, режиссер, спятил, зато драматург гениален! Третий звонок, господа
актеры, прошу на подмостки!
смотреть. Начальства набежало! Всяк со своей идеей. Когда меня казнят,
Юра, передай последнюю волю - пусть отдадут мое грешное тело на
возлюбленную кафедру анатомии. Пускай салажата об меня скальпели тупят. А
тебя решили обмазать дегтем, обвалять в перьях и выставить в актовом зале
в назидание, чтоб с армейским уставом в монастырь не лез. Заходи!
Юру собравшимся.
каша, сознавая свою ненадобность, они расходились кто куда. И правильно
делали. Оставалась только Мария Николаевна, оба профессора, больничная
администрация и кое-кто из вышестоящего начальства.
клинической смерти? - спросил профессор. - Расскажите подробнее.
как было.
добавить, что пошел за ребионитом, но профессор счел ответ исчерпывающим и
задал новый:
ответственность, почему помешали действиям коллег? Ведь рядом были опытные
товарищи.
сегодняшнего дня я ничего плохого сказать не могу об Юрии Петровиче.
Грамотный, опытный реаниматолог, чрезвычайно уравновешенный. Может, у него
какое-нибудь личное потрясение?
- Если врач допускает ошибку, то его личное самочувствие в расчет не
принимается. Нездоровится - скажи об этом честно. В конце концов, на более
позднем этапе могли обойтись без него.
душе Марии Николаевны, в своем отделении она могла без обиняков высказать
все, что считала нужным, но когда кто-либо начинал обвинять ее коллег, она
смело бросалась в бой. Оленев невольно стал не только подсудимым, но и
подзащитным. Он стоял, слушал, отвечал односложно, если спрашивали, а сам
думал о том, что весь этот спор уже равно ни к чему не приведет. Обычная
история - случилась беда, и нужно найти виновного. Найти и наказать. Будто
бы этим можно исправить непоправимую ошибку. Ну ладно, влепят им с
Веселовым по выговору, предложат уволиться с глаз долой, но почему-то все
говорят о судьбе Грачева как о чем-то решенном и законченном. Ведь он еще
жив, а его похоронили заживо.
донеслась до Оленева чья-то фраза.
речь. Грачев не умер.
абсурдность применения так называемого ребионита. Это большая трагедия, и
наша общая вина, что мы не смогли вовремя остановить его. Надо было
запретить любую деятельность в этом направлении, изъять документацию,
отправить, в конце концов, Матвея Степановича на психическую экспертизу.
Да, это жестоко так говорить о мертвом, но он был явно не...
снова перебил его.
хирурги, а узкие специалисты. Грачев жив, и я лично беру на себя всю
ответственность и не позволю относиться к нему как к умершему. Если вы
будете настаивать на своем, то именно вы окажетесь преступником.
Чумаков, к этому давно привыкли, но чтобы Оленев, рядовой врач второй
категории, полусонный тихоня, всегда обходящий острые вопросы стороной,
вступил в спор... В ординаторской замолчали. Из открытого окна донеслось
пение малиновки, поселившейся в больничном парке.
ординаторскую открылась, и вошла жена Грачева.
мужа? Почему вы не спросите моего мнения? По закону и по совести мое слово
должно быть решающим.
Березин Федор
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Суворов Виктор
Бажанов Олег
Майер Стефани