Чтение 17–й страницы книги ~Клочья тьмы на игре времени~

прорези маски. Граф Кавальканти? Что ему напоминает это имя? Флоренция?
Гвельфы и гибеллины? Явление умершей возле склепа? Нет, только не это...
Ах, граф Кавальканти! Намотан красный плащ на левую руку. Стилет
по-испански. Острием к себе. Значит, удар будет сверху...

Он подымает над головой руку и что есть силы обрушивает ее на дверь.
Как быстро угасает гул удара! Кровь на костяшках пальцев. Он подносит руку
ко рту. Тоска и гнев его разбились об угрюмый чугун. Опять уйти в память.
Выскользнуть из времени, которое подобно стоячей воде гниет под этими
сводами.

И так до следующего приступа отчаяния. А пока можно холодно и трезво
все обдумать. В который уж раз, правда... Но главное - это не упрекать
себя. Мы не властны над нашим прошлым. Все равно исправить уже ничего
нельзя. Не случись это в Венеции, они настигли бы его в Мантуе или Умбрии.

И все же его арестовали именно здесь. К нему в башню постучался
капитан Святой службы. За ним стояли два стражника и высоченный гондольер.
Капитан вежливо поздоровался и предъявил приказ об аресте. Подписи.
Печать... Все законно. Никакого недоразумения быть не могло. Нет, это не
ошибка.

Кто же его обвинитель? Имена доносчиков и свидетелей не фигурируют
даже на процессе. Высочайшее милосердие Святой службы. Надо же уберечь
агнцев сих от мести еретиков! Он - еретик? Хуже! Много хуже. Нераскаянный
еретик. Таких после составления обвинительной формулы передают светской
власти. Святая служба не карает! Даже приговора она не выносит в судилищах
своих. Это дело светской власти. А там разговор короткий - костер или
удушение. Смерть посредством огня или веревки, но без пролития крови. Ах,
какое высокое милосердие! Поистине христианское милосердие! Лицемеры,
лжецы, палачи! Без пролития...

Кровь! Влага жизни. Дух, наполняющий сосуд скудельный. На Голгофе
пролита кровь за весь род людской от первых дней святой нашей церкви до
страшного суда. Земля больше не хочет крови. Посредством... но без
пролития крови.

А земля воняет от крови! Черви жиреют от трупов. Жирней становится
краснозем... А имущество отходит церкви. Богатеют монастыри. Дым костров
превращается в угодья, замки, дома и золотые слитки. Берегите доносчиков.
Размножайте их.

Но он еще не осужден! Ему даже не сказали, за что он арестован. Не
предъявили обвинения, не вменили никакой вины. Не могут же его осудить, ни
разу не допросив?

И вновь неведомый вихрь срывает его с места и кружит по каменному
полу камеры.

Фитилек под потолком дрогнул и замигал. Догорает свеча. Закатывается
солнце его маленького тесного мира. Наступает ночь. Опять он будет
метаться на влажном и горячем ложе. Подумать только! Тонкие простыни. Их
регулярно меняют. Какой гуманизм! Нововведение недавно избранного
понтифика. <Святая служба не мстит, - сказано в его булле, специально
препровожденной верховным инквизиторам. - Она спасает заблудших для вечной
жизни>.

- Пенитенциарная система корпоративного государства и месть
несовместимы, - сказал дуче на обеде, устроенном...

(Запись в лабораторной тетради: флюктуация.)

Он не помнит, когда заснул. Возможно, он вообще не спал. Промучился в
поту и кошмаре, пока невидимая рука не зажгла под потолком новую свечу. Он
не уследил, когда и как меняют свечи и белье, приносят воду и хлеб. Нет,
они не пользуются для этого дверью. С тех пор как он здесь, дверь никогда
не открывалась. Он сам выяснил это. Оторвал от простыни тонкую полоску и
привязал ее одним концом к решетке в крохотном глазке, другим - к своему
уху. Дверь открывалась наружу, и если бы ее распахнули, он бы
почувствовал. Но ее не отворяли.

Наверное, в потолке устроен тайный люк, через который можно не только
сменить свечу, но и попасть в камеру. Ему не удавалось уследить за тем,
как пользуются потайным люком. Он всегда спал в это время. Скорей всего
ему подмешивали что-то в питье. Как-то он долго не прикасался к воде. Все
подстерегал. Сидел в темноте. Но здесь ведь не уследишь за временем. Он
мог бы не спать несколько дней. Все равно они бы пронеслись, как одна
ночь. Пока он не спал - ничего не было. Потом стала мучить жажда. Потом
смирился. Перестал подстерегать. Но одно узнал наверное: за каждым шагом
его, за каждым вздохом его бдительно следили. И все же, когда страх
помрачал сознание, снова и снова мнилось, что все забыли о нем. Эта мысль
доводила до неистовства, до темной границы, за которой рассудок начинает
распадаться...

- Мирандо! На допрос!

Сердце сорвалось вниз. Забилось где-то в боку. Руки похолодели, а лоб
сделался горячим.

Наконец! Свершилось... Он слишком долго ждал этого мига. Слишком
долго. Вот почему он совершенно не готов к нему. Но все равно свершилось.
Глас судьбы.

Он переступил порог камеры. Стукнули об пол алебарды стражи. Черная
замшевая перчатка с широким раструбом легла на плечо. По гулким сырым
коридорам подземелья провели его к следователю.

Следствие было поручено двум высшим офицерам Святой службы. Вопреки
традиции были они без масок. Молча сидели за черным столом. Не начинали
допроса. Высокие свечи роняли мутные капли на серебро подсвечников.
Поблескивали на желтоватом глянце лежавшего на столе черепа. Узкая тень от
распятия пересекала библию. Изломанная, терялась на черном бархате. Один
из инквизиторов поднял на него большие грустные глаза и отвернулся. Другой
смотрел не отрываясь. Сверлил взглядом. В колючих точках его зрачков
колыхалось пламя свечей.

Он смотрел долго и равнодушно, пока узник не опустил глаза. Это была
первая, пусть и не очень большая, победа следствия. Впрочем, на поле битвы
по обе стороны следственного стола нет малых побед. Все большие.

Традиционной формулой следователь начал допрос. Велел положить руку
на библию.

- Клянусь говорить правду. Одну только правду. Ничего, кроме правды.

Валерио знал, что они нарушают закон. Только суд мог потребовать от
него этой клятвы. Только суд. Но это не смутило его. Он клялся, сознавая,
что в случае надобности прибегнет к спасительной лжи. Клялся, зная, что
закон остался по ту сторону тюремных дверей.

- Вы обвиняетесь в проповеди ложных учений, направленных на подрыв
матери нашей святой римско-католической церкви.

Слова были холодны и беспощадны, как зрачки этого абсолютно лысого
аскета, как голос его. Мирандо подумал, что этот следователь здесь
главный. Другой инквизитор глядел куда-то в сторону. Думал о чем-то своем.
Карие глаза его иногда останавливались на лице Мирандо. Казалось, он
взглядом хочет загладить жестокость слов главного следователя. Время от
времени он доставал большой батистовый платок и вытирал тонзуру,
обрамленную мягкими на вид каштановыми кудряшками. Был он полон и внешне
доброжелателен. Иногда морщился, словно речи главного следователя и ему
причиняли боль. Но молчал. Только все чаще ловил Мирандо его сочувственный
взгляд.

- Вы написали несколько богопротивных книг. Нелегально издали и
распространили их, - продолжал перечислять обвинения главный следователь.

Мирандо слушал его, лихорадочно отыскивая слова оправдания. Он не
знал, что действительно известно о нем Святой службе, и готовился на
крайний случай к самому худшему, хотя и не верил, что они могут знать о
нем все.

Пока он сидел в каменном мешке, следствие основательно поработало.
Беспощадный аскет сыпал именами и датами, не заглядывая в бумаги.
Некоторые эпизоды он знал, по-видимому, не хуже, чем сам Мирандо.

- Вы не раз высказывали словесное одобрение учениям ересиархов
Савелия и Ария. Подобно последнему, усомнившись в догмате Святой троицы,
истолковали священный атрибут треугольника не как триединство Отца, Сына и
Духа Святого, а в качестве некой взаимообусловленности мира физического,
мира духовного и астрального зрения, символа власти над временем и
пространством. В нечестивом сочинении своем <Новый Астрофел>*, следуя
тайным доктринам сатанистов, называли обращенный вверх треугольник знаком
огня...

_______________

* Влюбленный в звезды (греч.).

- Может быть, мы дадим возможность подследственному ответить на эти
обвинения, прежде чем предъявить ему другие? - наклонившись к самому уху
главного следователя, тихо сказал другой инквизитор.

Мирандо расслышал эти тихие слова молчавшего до сих пор доминиканца.
Заметил он и то, как зло сжались в ниточку губы главного следователя. Тот
замолчал, потом, не глядя на коллегу, кивнул головой.

- Оправдайтесь, если можете, в предъявленных вам обвинениях.

Мирандо собрался с мыслями. Долго молчал, опустив голову на грудь.
Потом тихо сказал:

- Меня оклеветали, святой отец. - Но смотрел он при этом не на
главного следователя, а на того, другого.

И тот, как бы прочитав тайные мысли Мирандо, поспешил прийти на
помощь:

- Можете ли вы назвать имя обвинителя вашего или причины, толкнувшие
его ложно обвинить вас перед лицом церкви?

- У меня есть недоброжелатели, - медленно протянул Мирандо. Потом,
словно решившись на что-то, назвал имя. - Граф Кавальканти один из них.
Полагаю, что это он очернил меня.

- Почему вы так думаете? - спросил главный следователь, заполняя
протокол. Писал он медленно, перо его скрипело и брызгало. Он посыпал
кляксы песком и брезгливо морщился.