что дети являются в мир, не спрашивая у тебя соизволения.
с длинными блестящими волосами цвета воронова крыла и умными глубокими
глазищами, домашние стали относиться к нему несколько лучше. Правда, когда
за него впервые предложили хорошую цену, родители продали его, не
задумываясь и не жалея. Младший сын в семье -- это всегда обуза. И лучше
если за эту обузу некий заморский богач готов заплатить серебром.
которая пробовала для приличия пореветь перед тем, как сказать покупателю
"да".
вонючим извращенцам? -- без особого воодушевления осведомилась у мужа мать
Лагхи, ломая руки и размазывая слезы по своему морщинистому лицу.
по происхождению ее мужа, Саина окс Ханны, отца будущего гнорра Свода
Равновесия.
Замешанный в растрате казенных денег, ненавидимый всеми и вся, немой от
страха перед Сводом Равновесия, он избрал конечным пунктом своего бегства
Багряный Порт.
таких же, как он, "путешественников". Но было нечто, что выгодно отличало
его от невольных компаньонов. В полых каблуках сапог Саина окс Ханны были
заточены четыре небольших алмаза. Камни чистейшей воды и немалой цены. В
этих четырех еще неограненных "слезинках неба" сосредоточились вся
наличность и недвижимость, которыми владел Саин в Варане. Очень скоро он
продаст их и купит небольшой дом с верандой на окраине Багряного Порта. Тот
самый, в котором пятнадцать лет спустя будет рожден его младший сын.
Ан-Эгера еще не успел окостенеть и начать медленное умирание. Тогда он бурно
разрастался и проходимцы со всего мира смешивались там в пеструю
разноголосую толпу законопослушных граждан империи Тер. В этой толпе
затерялся и Саин окс Ханна. В этой толпе он нашел себе жену по имени Стимна,
которая показалась варанцу красивой. Южанку, зарабатывавшую себе на хлеб...
нет, не торговлей телом, как можно было бы подумать, глядя на ее роскошные
формы и миловидное смуглое лицо. Но плетением корзин и корзинок.
красуясь перед ней своими щедрыми тратами, отменными лошадьми и широкими
взглядами на жизнь.
Лагхи Коалары будет гордиться всю жизнь. "Мы из благородных!" -- будет
бросать она, споря из-за бельевых веревок с соседками. Но это будет позже,
позже, когда деньги, бывшие некогда четырьмя алмазами дивного
светло-голубого цвета, а еще раньше -- варанским поместьем и содержимым
тугого кожаного кошелька, когда эти самые деньги кончатся. Совсем.
единого давным-давно получили расчет, последняя лошадь в конюшне, на которой
Саин ездил на службу, околела за месяц до его зачатия. Его трое братьев и
трое сестер донашивали друг за другом обноски. Лагхе казалось, что если бы
они шили себе одежду из коры деревьев, они и то выглядели бы более
изысканно.
заплетали вымоченную ивовую лозу, ее язык беспрестанно произносил одну и ту
же фразу. "Куда они подевались? Ну куда же, Хуммер их раздери, они
подевались?!" Еще не умея говорить, маленький Лагха догадался, что мать
имеет в виду деньги.
постаревший и сильно поглупевший Саин, почти старик, завязывая поутру штаны.
Лагха не спрашивал, что это за служба, в надежде, что его вопрос разрешится
сам собой.
за отцом. Тайком, разумеется. Увиденное не поразило и не возмутило его. Он
лишь флегматично пожал плечами. Мол, служба как служба.
Игральной площади в той ее части, где в тени роскошных платановых деревьев
располагались столики для игры в кости. А еще точнее -- там, где стояли
столики для богатых игроков, которым улыбались и подносили прохладное пиво
миловидные девушки. Саин ждал момента, когда за одним из столиков возникнет
ничейная ситуация. И тогда, согласно старым магдорнским правилам, один из
игроков должен будет бросить "длинную руку". То есть зашвырнуть кость так
далеко, как только сможет. То есть очень далеко.
центр площади и смотреть, что за комбинация выпала на этот раз. За них эту
работу делал высокородный варанец. Делал, сверкая ляжками и тяжело пыхтя,
покрываясь потом и наливаясь желчью. Словно гончая, он добегал до костей,
делал стойку и орал на всю площадь: "Четыре виноградины и простой Гэраян!".
беспризорных мальчишек, промышлявших тем же. Но он не был жесток. Он никогда
не пропускал базарных дней. Он всегда кланялся тем, кто кидал ему в оплату
услуг пару мелких монет. Иногда, в хороший день, когда Саин приносил
заезжему грютскому магнату доброе известие, сообщавшее о баснословном
выигрыше, он получал неплохие деньги. Тогда Саин с удовольствием выбрасывал
прочь пару мелких монет -- в точности как кости в броске "длинная рука". И
Саин никогда не подсуживал игрокам, хотя порою ему представлялась такая
возможность.
плетеное кресло и погружаясь в сумерки веранды. Супруга согласно кивала.
тем же.
как должное. Уже став гнорром, гораздо позже, он понял, что любить чужака --
дело трудное и мало кому по силам. В своей семье он всегда был чужаком. И
подтверждал это ежедневно.
наизусть "Геду об Эррихпе Древнем", услышанную поутру в порту в исполнении
слепого галерного гребца. Разумеется, Лагха запомнил "Геду" с первого раза и
полностью. Запомнил на харренском языке, который слышал первый раз в жизни.
В этой жизни, по крайней мере.
увиденного ею ночью сна. "Ты хочешь, чтобы отец поскорей умер, потому что
тогда ты смогла бы продать этот дом, выдать сестер замуж, отдать братьев в
войско и уйти жить к своей семье." Разумеется, такие откровения не нравились
ни матери, ни отцу.
путешествия в столицу. Так оно и случилось -- спустя шесть месяцев они
получили известие о его смерти.
и сыну Лагхе Коаларе. Да и звали его тогда совсем не так. "Дайл окс Ханна"
или просто Дайл. Именно под этим именем знал его Багряный Порт.
Кафайралаком, уселся в плетеное кресло на веранде дома семейства окс Ханна и
предложил купить у них Дайла, родители вздохнули с облегчением, в истинных
причинах которого они боялись сознаваться даже самим себе.
смышленый и миловидный как Лагха, стоит гораздо меньше. Но господин
Кафайралак не мелочился. Правда, он поставил одно условие -- они не станут
болтать когда и кому продали мальчика и никогда, ни за что не станут искать
его. "Ну уж это как пить дать не станем", -- странновато усмехнулся Саин окс
Ханна.
теребя косу.
рыбье, лишь вежливо улыбнулся. Дескать, подумайте-подумайте. Сомнений в том,
что они согласятся, у него не было.
Несмотря на туман неизвестности, застивший его будущее, он был скорее
обрадован, чем опечален. "Когда за тебя дают аж целых триста серебром -- это
большая честь. За отца вон и десяти не дали бы", -- вот о чем думал будущий
гнорр в день, когда река его жизни была повернута вспять Ибаларом, сыном
Бадалара.