Чтение 17–й страницы книги ~Силайское яблоко~

-- Попробуем?

-- Не хочется. А впрочем...

Стол тронулся тихо, и люк отворился бесшумно, и рельсы вели не по
темному штреку, а по широкому ко-ридору со сводчатым потолком. Пол,
свободный от рель-сов, был застлан пластковровой дорожкой с изрядно потертым
ворсом -- по дорожке часто ходили.

Шанин надкусил небесно-синее продолговатое ябло-ко с некоторой опаской
-- фрукты на Свире по вкусу мало отличались от земных, но этот сорт он
пробовал впервые.

Голубая мякоть обожгла рот пряным холодом, как ледышка. Шанин
приготовился жевать ее долго и тща-тельно, ибо ломтик казался упругим и
твердым. Но едва зубы его успели коснуться яблочной плоти, как она брызнула
во все стороны жгуче-сладким пенистым со-ком, а во рту осталась скользкая
желеобразная масса, которую можно было глотать не жуя.

Шанин съел одно яблоко, второе, третье -- что же, вкус у правителя
недурен, однако...

Казалось, рельсы уходят в тупиковую стену, и стол неизбежно наткнется
на нее, но в последний момент стена поднялась и опустилась уже за спиной
незваных гостей. Стол замер. Шанин, слегка обалдевший от всех этих
путеше-ствий по шахтам, мусоропроводам, кухням-автоматам, внутренне
подобрался и напрягся. Сомнений быть не могло -- теперь они находились в
самом жилище пра-вителя, в его интимном приюте, в его личной столовой.

Очень богатая, точнее -- невероятно богатая ком-ната, обшитая
сандаловым деревом. Картины, золотая люстра на потолке. Инкрустированный
каменьями стол и тяжелый стул с высокой спинкой. И даже имитация окна с
кружевными пышными занавесками. Словно ты не-понятным образом очутился
далеко от Дромы н ее беза-лаберной жизни, в старом королевском замке,
брошен-ном правителями.

На Бина напала какая-то оторопь. Он застыл, тяже-ло опираясь на свою
рогатину, белая маска вместо лица -- и неотрывно смотрел на дверь в коридор.

-- Шан... Можешь меня презирать, можешь надо мной издеваться, но я не
могу... Не могу... Сейчас он войдет... Он войдет в эту дверь... Я не могу...
Это выше меня.

Шан положил ему руку на плечо, успокаивая.

-- Тебе смешно, Шан? Это должно быть очень смешно...

-- Мне не смешно, Бин. Я понимаю тебя.

-- Это невозможно понять. Это можно только чув-ствовать. Это не страх,
нет -- другое... Мне кажется - он войдет, и все кончится -- я, ты, Свира,
Вселенная, -- потому что мы узнаем что-то, что убьет саму жизнь... Все
лопнет, взорвется, исчезнет... Потому что ни в чем не останется ни капли
смысла...

-- Разве Кормчий дает смысл жизни, Бин?

-- Я знаю, что я говорю чушь... Но я не могу...

-- Давай перекусим, Бин, в ожидании хозяина... Эти кухонные запахи
разбудили во мне зверя...

Шанин переставил подносы на деревянный стол. Бин взял несколько яблок,
землянин решил подкрепиться по-основательней: налил себе чашку густого кофе
и с аппе-титом уничтожил какую-то птичку в приятном сладко-вато-кислом
янтарном соусе. Поскольку, кроме стула, в комнате не было другой мебели,
пришлось есть стоя. За-нимать хозяйское место было невежливо. Время шло. В
столовую никто не входил.

-- Первый завтрак остался нетронутым. Судя по всему, второй постигнет
та же участь... Или хозяин слишком поздно встает, или... Или он вообще не
ест...

-- Ты забываешь, Шан, о втором столе. Если одно-временно сервируется
два стола, значит, есть две столо-вые, и две... не знаю, как назвать...
квартиры, что ли. Может быть, хозяин сейчас в другой столовой?

-- Пойдем, Бин? Ты готов?

-- Да. Прости за слабость. Только... иди вперед, Шан. Так будет лучше,

За дощатой дверью оказалась небольшая прихожая, набитая изысканными
вещами, если не считать вешалки из саблевидных рогов двугорбого козла. На
вешалке ви-сел долгополый голубой плащ с меховой оторочкой и зо-лотым
топором на рукаве.

А под вешалкой -- совсем некстати -- валялись стремянка и заступ.

Кроме двери из столовой, в прихожей было еще две. За одной из них
оказалась кабина лифта на все два-дцать четыре уровня. А за другой...

-- Он здесь... Это его плащ.

Шанин шагнул было к двери, но Бин задержал его.

-- Подожди. Теперь я. Я должен. Я должен побе-дить в себе раба. Иначе я
никогда не прощу себе. Име-нем деда, именем отца, именем матери... Я пришел!

Бин рывком распахнул дверь и шагнул в комнату.

Шанин не понял, что заставило Бина остановиться на полушаге. Эта
комната тоже напоминала пустую двор-цовую залу. Но когда, обежав глазами
резную деревянную кро-вать под кружевным покрывалом, роскошный письмен-ный
стол с золотой настольной лампой и большую, во всю стену, картину, он
перевел взгляд вниз, -- по спине пробежал холодок.

У ног в полу чернело квадратное отверстие. А на дне ямы, на глубине в
полтора человеческих роста, лежал скелет в парадном хитоне Великого
Кормчего.

Бин опустился на колено, осматривая пол. Тронул что-то коричневое,
окаменевшее.

Яблоко... Силайское яблоко...

x x x

Оксиген Аш думал о Кокиле Уране.

Он расхохотался в лицо смертнику, услышав угрозу. Он не поверил
художнику. Как все мелкие и подлые люди, Великий Кормчий был убежден в
мелочности и подлости всех живущих. Он верил во всемогущество страха,
лишающего сопротивления, и делал все, чтобы страх перед именем Кормчего не
ослабевал. Он не боял-ся суда совести, ибо считал совесть синонимом
слабости.

Он не боялся даже таинственных посланий, хотя и знал, что за подсказки
рано или поздно придется пла-тить, -- он был уверен, что в последнюю минуту
сумеет перехитрить проницательных.Встранномслоге безымянных записок он
чувствовал нечто родственное -- не по крови, а по системе ценностей, по
взгляду на жизнь, по стилю поступков. В минуты хорошего на-строения он даже
симпатизировал своему безликому врагу-союзнику. Он ценил тех, кто понимает
вкус предательства.

Получив от Кокиля Урана Вечный Дворец со ска-зочной Башней и похоронив
его секреты вместе с ге-ниальным архитектором, Оксиген Аш упивался своим
всемогуществом и неуязвимостью. Из своего рабочего кабинета он мог видеть и
слышать все, что происходит в самых тайных закоулках Дворца. Скрытые
телекаме-ры переносили хозяина на площади и улицы Дромы. Лифты в двойных
стенах и электрокары в подземных коридорах могли в несколько минут сделать
мнимое присутствие истинным. Ему нравилось неожиданно воз-никать за спинами
заседающих министров или на ска-меечке городского сквера и бесследно
исчезать на гла-зах подданных, окаменевших от ужаса и благоговения.

Правда, ему все больше и больше докучали дела. Но тут помогла детская
любовь к оригинальным само-делкам. Из трех "вечных маятников", табулятора и
пишущей электромашинки он соорудил себе "механи-ческого секретаря", который
лихо шлепал подписи на всем, что приносил в кабинет конвейер пневмопочты.
Это освободило Кормчего от черной работы, оставив время для всепланетных
мыслей и проектов, а также для отдыха и развлечений.

Оксиген Аш набил Башню личной охраной из отбор-ных фанатиков и
замкнулся в ней. Внешний мир приоб-рел безопасную форму телевизионной
картинки, а пра-витель 0'бщался с ним только на языке донесений и при-казов.
Он разработал для своих министров и мини-стерств единый образец решения,
который единообразно визировал -- "да", "нет", "отложить".

Это было мрачное и скучное могущество, но все же могущество.

Однажды в Правителя выстрелил спятивший тело-хранитель, которому начали
являться привидения. Окси-ген Аш был ранен в плечо, а телохранитель укокошил
двенадцать своих коллег, пока его самого не изреше-тили очередью из
пулемета. Человеческая психика ока-залась ненадежным элементом в системе
защиты. А не-истребимое племя проницательных, видимо, решило под-вести черту
и взыскать плату по векселям.

В Башне снова закипела работа. Казармы опустели. На место солдат пришли
специалисты по электронике и автоматике.

Шаг за шагом, метр за метром, уровень за уровнем они превращали обитель
правителя в удивительный, за-мкнутый механизм, в компактную квази-Вселенную
на одного человека, где Великий Кормчий мог не зависеть от людской ненависти
или любви.

Специалисты делали свое дело и куда-то исчезали. Только Оксиген Аш знал
куда. Но он молчал. Главная Шахта регенерации тоже не выдавала секрета.

Пришел день, и правитель остался один. Казалось, теперь он мог быть
вполне уверен, что роковой выстрел не прозвучит никогда.

Но теперь он все чаще и чаще думал о Кокиле Уране.

Башня была неприступна. Ничто живое не могло проникнуть внутрь. Но если
бы случилось невероятной и злоумышленник сумел просочиться сквозь запретные
стены, он неизбежно заблудился бы в безвыходных ла-биринтах переходов или
сгорел в мгновенном плазмен-ном разряде коварных электроловушек.

И все-таки каждый раз, уходя из рабочего кабинета на самом верху Башни,
на двадцать четвертом уровне, где телеокна рисовали круговую панораму Дромы
с вы-соты орлиного полета, Оксиген Аш останавливался в не-решительности.

За двумя одинаковыми дверями было два одинако-вых лифта.

Внизу, на первом уровне, у правителя было два ло-гова, повторяющих друг
друга, как зеркальные отраже-ния, -- каждым углом, каждой линией, каждой
кар-тиной на стене, каждой пылинкой. В близнецах-жили-щах стояли
близнецы-столы, близнецы-стулья, близ-нецы-кровати. В близнецах-прихожих
висели близне-цы-плащи.