Чтение 17–й страницы книги ~За веру, царя и социалистическое отечество~

- Не имел чести быть представлен вам прежде, - как всякому воспитанному кавалеру, Баркову полагалось стоять перед венценосной особой навытяжку, но, пытаясь сохранить равновесие, он все время выделывал ногами какие-то замысловатые коленца, отдаленно напоминавшие гопак. - Зовут меня Иван Семёнович Барков. Происхожу из духовного звания. Некоторое время подвизался в академической канцелярии.

- Ладно уж, присядь, - сжалилась Екатерина. - Не тот ли ты Барков, который срамные вирши сочинял? Они ещё потом по рукам среди праздной публики ходили и даже в девичьи спаленки попадали.

- Отрекаться не смею. Хотя не всё, что приписывается мне молвой, является таковым на самом деле.

- Хотела я тебя за покушение на общественную нравственность в крепость заточить, да ты куда-то пропал. Сказывали, что помер от водки.

- Я, матушка, по свету странствовал.

- На чей счет?

- Пииту в просвещённых государствах все двери открыты. А мне ведь много не надо. Кусок калача да стакан винца.

- Кому теперь служишь?

- Высшей справедливости.

- И как же ты сию высшую справедливость изволишь понимать?

- Про то вам месье Дидро куда более доходчиво поведает. - Барков кивнул на сафьяновые тома.

- Ко мне зачем пожаловал? - Екатерина вновь прибегла к услугам лорнетки. - Добрых людей сюда не принято допускать.

- Скажу прямо, что свидания с вами я добился обманным путём, выдав себя за другую персону. Опять же, придерживаясь сугубой откровенности, сообщаю, что ни в коем разе не являюсь сторонником форм правления, употреблявшихся вами, а тем паче не отношусь к вашим приверженцам. Однако уже упоминавшаяся здесь высшая справедливость требует восстановления прежнего порядка вещей, сиречь самодержавия, достойной представительницей которого вы успели зарекомендовать себя.

- Хитро говоришь, Иван Семёнович. Не иначе как академическая муштра сказывается. Затемнять суть вещей - любимое тамошнее занятие. Посему говори без околичностей - чего от меня хочешь?

- Хочу вернуть вас, матушка, на трон. Короче не скажешь.

- Благодарить наперёд не буду. Я не статс-дама, к реверансам не приучена... А не есть ли это очередная уловка недоброжелателей моих? Открыто казнить меня не решаются, а тут вдруг такая оказия подвернулась. Сбежала императрица из-под стражи, да и сгинула неведомо где. Сама, значит, виновата. Бог наказал. И на узурпаторах нынешних царской крови нетути. Складно получается?

Ощущалось, что русскому языку Екатерина обучалась не столько у профессоров изящной словесности Штелина и Бецкого, сколько у простого, как медный пятак, Гришки Орлова, да у любимой своей приживалки Марии Саввишны Перекусихиной.

- Вам не откажешь в прозорливости, матушка, - ответил Барков. - Такое развитие событий вовсе не исключено. Ну, а с другой стороны - на что вам остается надеяться? Кто бы в конечном итоге ни пришел к власти - бунтовщик Пугачёв или республиканец Радищев, - ваша участь предрешена. Так уж повелось у нас на Руси, что храм новой власти строится на костях и крови старой. Сами-то вы тоже не мошкой безвинной на трон вспорхнули.

- Стоит ли об этом вспоминать нынче? - Екатерина ожесточила голос. - Хватит и того, что тень моего убиенного супруга реет над Кремлём.

Облаченная в пышный батистовый чепец и ночной капот, Екатерина весьма напоминала иллюстрацию к сказке о Красной Шапочке. Только не ту, где прихворнувшая бабушка дожидается в кроватке внучку, а другую, где коварный волк-людоед уже напялил на себя наряд съеденной старушки.

- Простите великодушно. - Барков приложил руку к груди. - К слову пришлось... Но однажды вы уже рискнули, поставив свою судьбу на весьма сомнительную карту. И выиграли. Рискните ещё разок.

- Ты сам-то в картишки балуешься? - поинтересовалась Екатерина, исподлобья глядя на Баркова.

- А чем же ещё заниматься в академической канцелярии? Почитай, полдня за вистом проводили. Руку набил.

- Тогда ответь мне как бывалый игрок. Риск два раза подряд удаётся? Я не про копеечный риск говорю, а когда на банк всё твое состояние поставлено.

- Кому как. Есть счастливчики, особо отмеченные фортуной. Они и по пять раз подряд банк срывают... Но сейчас, прошу заметить, ход будут делать совсем другие люди. Вы в этой игре всего лишь козырная карта. Так что подножек судьбы можете не опасаться.

- Вот уж ты меня обрадовал, Иван Семенович! Была я самодержицей всероссийской, а стала игральной картой. Хорошо хоть, что не разменной монетой... А кто главный игрок? Не ты ли сам?

- Да пусть хоть и я. Напоминаю, что партия эта будет разыгрываться во имя торжества высшей справедливости. Частные интересы здесь никакого значения не имеют. Когда вы, матушка, вернетесь на трон, меня и в помине не будет.

- И куда же ты денешься?

- Туда, куда позовёт меня высшая справедливость.

- Не много ли мнишь о себе, канцелярист академический? - Екатерина презрительно поджала губы.

- Матушка, если нам с вами и не следует чего-то делать, так это пикироваться. Ни ко времени сие да и ни к месту. Высшей справедливости многое позволено. Но известно ей ещё больше, - вспомнив о склонности Екатерины к мистике, Барков решил слегка припугнуть её. - Я, например, могу легко назвать всех ваших побочных детей, заодно увязав их с отцами. Могу напомнить текст записки, хранящейся в вашей сокровенной шкатулке, где один из главных заговорщиков кается в смерти "проклятого урода" Петра Третьего. Или следует назвать дату вашего тайного венчания с Потёмкиным?

- Небось, мой камердинер Никита Зотов на дыбе разоткровенничался?

- Зотова и словом никто не обидел. Тем более что вашей шкатулки он не касался... Ладно, оставим прошлое. Давайте немного поговорим о будущем. Вам, несомненно, известно пророчество о скорой гибели династии Бурбонов. Оно ходило по рукам при дворе. Так вот, могу подтвердить, что в самом скором времени ваш венценосный брат Людовик и его супруга будут казнены восставшей чернью. И уже через двадцать лет после этого трагического события, в царствование вашего внука Александра, другой французский император, выходец из самого низшего сословия, приведёт на нашу землю невиданную рать и даже спалит первопрестольную столицу.

- Стало быть, после меня будет править Александр? - Похоже, что семейные проблемы волновали Екатерину куда больше, чем судьбы державы.

- Не сразу. Вам наследует Павел Петрович.

- А как же... - дабы не проговориться, Екатерина прикрыла ладонью рот.

- Вы хотели сказать: а как же завещание? Его выкрадут ваши приближённые. Но правление Павла Петровича будет недолгим. Он тоже станет жертвой заговорщиков. С молчаливого согласия императорской семьи, кстати сказать.

- Про меня... ты ничего не скажешь?

- Мог бы. Только зачем? Все люди смертны, матушка. Придет и ваш черёд. Но случится сия беда ещё не скоро.

- А дальше... после Александра? Каково будет его детям и внукам?

- Ну, во-первых, Александру наследует не его сын, а брат. И случится это в момент великой смуты. Дальше больше... Не хочу кривить душой, но судьба почти всех ваших потомков будет трагична. Прервется династия Романовых в пятом колене после вас.

Эти мрачные, но весьма правдоподобные пророчества отбили у Екатерины всякое желание пререкаться. Баба, она и есть баба, даже венчанная на царствование, даже наевшая восемь пудов тугих телес.

Перекрестившись и наскоро прошептав молитву, она спросила:

- Как мне располагать собой дальше?

- В самое ближайшее время вас освободят и доставят в Санкт-Петербург. Там уже все будет готово к перевороту. Используйте своё былое влияние, дабы вдохновить сторонников. В дворянстве я не сомневаюсь, но надо привлечь на свою сторону и простолюдинов, изрядно наголодавшихся при республиканцах. Все правительственные войска будут заняты борьбой с Пугачёвым. Об этом я сам позабочусь. Вмешиваться в их конфликт вам не следует. Пусть уничтожают друг друга. Одержав верх в столице, вы потом легко приберёте к рукам и все остальные губернии. Только не будьте впоследствии излишне жестоки.

- К заблудшим я проявлю снисходительность, а зачинщиков накажу примерно. Да и как иначе? Помню, Колька Новиков на посту стоял, когда я в Семёновский полк прибыла, дабы на Гатчину его вести. Какими глазами он на меня тогда смотрел! Будто бы ангела небесного узрел! А нынче под арест меня, гадёныш, посадил. Разве такое прощается? Сашка Радищев в пажеском мундирчике по дворцу бегал. Стишки свои мне читал. Надежды на него большие возлагались, поелику был в заграничное обучение отправлен. Вот и отплатил злом на добро, иуда!

- Вина Радищева только в том состоит, что сердце его чрезмерно ранимо, - возразил Барков. - Не мог он взирать без слёз на несправедливость, повсеместно творившуюся. Даже умом от чужого горя повредился.

- Про какую несправедливость ты здесь, Иван Семёнович, упоминаешь? - возмутилась Екатерина. - Я ли о моих подданных не радела, я ли о них денно и нощно не хлопотала, я ли их заботами не жила?

- Матушка, полноте, - поморщился Барков. - Мне пули лить не надо. Я не Дени Дидро. Он хоть и философ-энциклопедист, да подлинной жизни не нюхал. В Европе, возможно, и поверят, что русские крестьяне курятиной объедаются, как вы изволили сообщать. Только я другое видел. Уезды от голода опустевшие. Детей, солому и кору жующих. Людоедство. Знали бы вы, как башкирцы и калмыки под вашим милосердным правлением стонут. Как людям на каторге носы клещами вырывают. Как чиновники у сирот последнюю скотину в счет подати отбирают. Как за пять лет шестой рекрутский набор проводят.

Как ваши верные дворяне крестьянами торгуют, будто бы бессловесной скотиной. Не благами вы одарили подданных, а нищетой и бесправием... Только не подумайте, что я к реформам призываю. Хотя бы малое послабление народу дайте. А бунт пугачёвский вы вместе с Сенатом и Военной коллегией просто проспали. Чирей следует лечить своевременно, когда он величиной с просяное зерно. А уж если с кулак вырос, остается у бога спасения просить.

- Не заслужила я на старости лет подобных упреков! Впрочем, а что иное от русского человека ожидать можно? Неблагодарные! Ошиблась я в вас. Даже Григорий Александрович от меня отвернулся.

- Потёмкин вам ничем помочь не может. Его по Малороссии казаки гоняют, как волка. Вам совсем на другую персону надобно надеяться.

- На кого же это, позвольте узнать?

- На генерал-поручика Александра Суворова.

- Знаю такого. Да ведь он пока, кроме сумасбродных выходок, ничем не прославился. Польских инсургентов потрепал, да у турок несколько баталий выиграл. Григорий Александрович о нем с сомнением отзывался.

- Потёмкин его славе завидует. Непрост, конечно, генерал-поручик. Весьма непрост. С изрядной придурью. Да и какой истинно русский человек покуражиться не любит? Иноземцу нашей души не понять. Зато по части стратегии он прямо Ганнибал. Да и в армии его боготворят. Далеко пойдёт, аж за самые Альпы.

- Сначала пущай бунтовщиков приструнит, - буркнула Екатерина, чью женскую душу разбередили воспоминания о Потёмкине.

- На это ему одной стычки будет предостаточно, можете не сомневаться.

- От твоих посулов у меня просто голова кругом идет. Нынче до утра не усну, словно юница восторженная.

- Нет уж, матушка, отсыпайтесь, пока такая возможность имеется. А то потом даже перекреститься времени не будет. Я же, с вашего позволения, откланяюсь... Эх, как подумаю, что опять по морю предстоит плыть, душа в пятки уходит. - Барков встал, цепляясь за всё, что было намертво привинчено к стенам.

- Боишься... - усмехнулась Екатерина. - А ведь говорил, что тебя высшая справедливость хранит.

- Не говорил я, матушка, ничего подобного. Высшая справедливость - она вроде волшебного цветка. Существует сама по себе, избранников на подвиг вдохновляет, но в такие мелочи, как человеческая жизнь, не вникает. Богиня, одним словом. Какие у меня, смертной твари, могут быть с ней отношения. Поскользнусь на мокрой палубе - и поминай как звали! Другое дело, что вместо меня сюда явится совсем другой человек и все начинания доведёт до конца. Но что это будет за морока...

- Наговорил ты мне, Иван Семёнович, всякой чепухи с три короба! - Екатерина замахала на него руками. - К мартенизму вашему и прочим ересям я дурно отношусь. Ступай себе, не смущай душу...

- А ведь и в самом деле пора... Увидеться, матушка, нам больше не суждено. Стало быть, каждый останется при своем интересе. И всё же слова мои на досуге вспоминайте. На память вам я свой стишок презентую.

- Не смей! - Императрица снова пришла в беспокойство. - И слушать не хочу твою похабщину.

- Побойтесь бога, матушка! Стишок самый невинный. А главное, верноподданнический. Разъясняет взаимоотношения державы нашей и её славной правительницы Екатерины Алексеевны, то бишь Софьи Фредерики Августы Ангальт-Цербстской.

- Эва, вспомнил... Ладно, читай, - смилостивилась Екатерина. - Только учти, хоть одно неприличное слово ввернёшь - я уши заткну.

Тяжко вздыхало холодное море, поскрипывал бот, шумел ветер, хлопали паруса, и на фоне этой унылой какофонии голос Баркова звучал едва ли не соловьиной трелью:

Вопрос лелею я в душе

Не на забаву

К какому полу отнести

Сию державу?

Что там имеется у ней

В причинном месте -

Дыра бездонная? Сучок?

Иль оба вместе?

Открыться истине дано,

Увы, не сразу.

То, что под носом у тебя,

Не видно глазу

Страна моя есть кавалер,

А не паненка.

Иначе как святую Русь

Сношала б немка?

На следующий день Барков опять был в Петербурге, наспех подкрепился жидкими щами и отправился на лихаче по тайным квартирам, где проживали его наёмные агенты. За последнее время число их заметно поубавилось, и пришлось срочно вербовать новых, благо что при общем росте цен стоимость человеческой жизни заметно упала.

Все агенты, как ветераны, так и неофиты, получили предельно точные инструкции и средства для их исполнения.

По пути Барков заглянул и на Миллионную, но в бывшей греческой кофейне как на грех располагались теперь прислужники железного Тадеуша, пока ещё вовсю упивавшегося своею недолгой властью. Хозяина кофейни, по слухам, уличили в связях с балканскими монархистами, призывавшими на престол Потёмкина, а все буфетчики состояли в Первом народном полку имени тираноборца Брута. Можно было легко представить себе боеспособность этой воинской части, где капитанами служили трактирщики, а капралами - кухмейстеры.

В гостиницу Барков явился довольно поздно, но его там, оказывается, ждали, что стало ясно из многозначительного покашливания швейцара.

Правительственных ярыжек он не опасался - все бумаги были в порядке, и не только фальшивые, но и подлинные, выправленные в канцелярии Новикова, - однако на всякий случай взвел курок пистолета, гревшегося за пазухой.

Мельком подметив, что гость выбрал для ожидания весьма удачную позицию - в дальнем углу, под фикусом, рядом с чёрным ходом, - Барков громко осведомился:

- Кто здесь спрашивал Ивана Семёновича Баркова?

В ответ из-под фикуса раздался знакомый невозмутимый голос:

- Прости, что беспокою тебя. Имеешь для меня пару свободных минуток?

- Лёгок на помине, брат Михайло, - обрадовался Барков. - Прошу ко мне в номер.

Единственный стул, полагавшийся гостиничному жильцу, Барков уступил Крюкову, а сам поместился на койке, под которой хранилась не только вся его касса, но и смертоубийственное создание лейб-механика Кулибина, по вине которого (создания, а не Кулибина) в комнатке пахло оружейной смазкой и пороховой гарью.

- Позволь изложить суть дела, которое привело меня сюда, - сказал Крюков.

- Излагай.

- Так случилось, что родной город встретил меня ничуть не лучше, чем Москва. Посему нуждаюсь в средствах.

- Я тебе их прежде чистосердечно предлагал и нынче не откажу.

- Беда в том, что я поклялся покойной матушке не брать у посторонних людей в долг, а тем паче безвозмездно. Это одно из немногих жизненных правил, пренебречь которыми для меня невозможно.

- Тогда заработай эти деньги. Что тут зря голову ломать!

- Именно такое предложение я и хотел тебе сделать. Да только в камердинеры не гожусь, а кучер из меня, сам знаешь, неважный. Давай лучше в картишки перебросимся.

- Почему бы и нет? - Ситуация уже начала забавлять Баркова. - Только как ты собираешься играть без денег?

- Залог поставлю.

- Дядюшкино поместье в Тамбовской губернии? Али собственную душу?

- А ты душу в залог примешь? - сразу оживился Крюков.

- Принял бы по старой дружбе, да не берусь с лукавым соперничать. Души мы касаться не станем.

- Тогда на мое тело сыграем, - предложил Крюков и, видя недоумение Баркова, пояснил: - Не на всё сразу, конечно, а на отдельные члены.

- И как ты прикажешь, к примеру, с твоей рукой поступить, ежели я её выиграю? Отрубить?

- Распоряжаться ею будешь, как собственной, - ответил Крюков.

- Собственной я в носу ковыряю.

- И моей сможешь ковырять, - молвил Крюков на полном серьёзе. - Но лучше её как-то иначе использовать. Застрелить кого следует. Зарезать. Отколотить на худой конец.

- С руками понятно. А ноги на что могут сгодиться?

- Ноги для посылок.

- Не лучше ли тогда сразу голову выиграть? - поинтересовался Барков. - Она ведь всем заправляет.

- Увы, но основные части моего тела голове подчиняются далеко не всегда, - честно признался Крюков. - Отсюда и все мои несчастья... А голова сама по себе умеет браниться, давать советы, петь песни. Бритву на ней можно испытывать. Согласись, это немало.

- Соглашаюсь. Руки, ногу и голову мы уже обсудили. Тему детородного органа пока опустим, хотя он ничуть не дешевле головы. Какие ещё части тела предлагаешь поставить на кон?

- Да что угодно, кроме сердца. - Крюков строго глянул на Баркова. - Сердце мое навечно отдано одной прелестной особе.

- Что же, я согласен. Залог приму. Со своей стороны выставлю... э-э-э... скажем пять тысяч ассигнациями.

- Лучше сто рублей звонкой монетой, - решительно возразил Крюков.

- Как пожелаешь... Судя по всему, в исходе игры ты не сомневаешься?

- Иначе я не пришел бы сюда. Кому охота зря терять ногу, а тем более голову.

- Игра предполагается честная?

- Окстись, Иван Семёнович, - искренне возмутился Крюков. - Это ведь карты, а не бильярд. В них без некоторых ухищрений не обойтись.

- Тогда хотелось бы заранее взглянуть на твою колоду.

- Ты меня, похоже, за шулера принимаешь, - нахмурился Крюков. - Носить карты при себе свойственно только людям этой породы.

- Как же нам тогда быть? Не от руки же карты рисовать.

- Вели коридорному, тот мигом расстарается. - Крюков сам подергал витой шнур звонка.

Мигом явился ловкий малый в ситцевой косоворотке до колен и смазных сапогах. По тому, с каким душевным участием было произнесено сакраментальное: "Чего господа желать изволят?" - сразу сделалось ясно, что он готов исполнить любую просьбу постояльцев, тем более что среди ночи все эти просьбы были на диво незамысловаты и однообразны.

- Подай дюжину карточных колод и шампанского, - велел Барков.

- Будет сделано. Только шампанское нынче по четвертному за бутылочку идёт, - предупредил коридорный.

- Неси, - небрежно махнул рукой Барков. - Да прихвати ещё молоток и горсть гвоздей.

- Гвозди какие требуются - кузнечные или фабричные? - уточнил коридорный. - Я это потому спрашиваю, что фабричные красивше, а кузнечные прочнее.

- Без разницы. Но чтобы не меньше трех дюймов длины.

Дожидаясь заказа, Барков и Крюков развлекались анекдотами, которые в восемнадцатом веке выглядели скорее как краткие поучительные истории, взятые из жизни известных людей.

Рассчитавшись с оборотистым коридорным (молоток обошёлся в гривенник, а каждый гвоздь - в грош), Барков распечатал первую попавшуюся колоду и тщательно осмотрел несколько карт, взятых наугад.

- Какого рожна, сударь, ты их так рассматриваешь? - не без ехидства поинтересовался Крюков. - Лучшего товара на этой улице всё равно не сыскать. Да и ассигнации твои, надо полагать, сходного происхождения.

- Карты, ясное дело, краплёные, - констатировал Барков. - За дурачка меня держать не надо. Но уж если я заранее согласился играть, то слово своё исполню.

Банк выпало держать Крюкову, к чему, похоже, он был готов.

Ператасовав карты и позволив партнёру снять, Крюков уже приготовился было метать, но тут Барков схватил молоток и несколькими лихими ударами пригвоздил колоду к столешнице.

- Теперь сдавай, - молвил он как ни в чём не бывало.

- Признаться, я с таким способом игры дела прежде не имел, - произнес Крюков с сомнением.

- Правилам это не противоречит, - заверил его Барков. - А в портовых кабаках Лондона только так и играют. Карты в негодность приходят, зато всякие шулерские штучки исключаются.

- Умственные люди англичане, ничего не скажешь, - усмехнулся Крюков и принялся метать карты, одну за другой срывая их с гвоздя.

Этот проклятый гвоздь (не круглый, фабричный, а квадратный - кузнечный, весьма грубый на вид) разом лишил его всех ожидаемых преимуществ. Мало того что пропала возможность манипулировать картами, ловко срезая или передёргивая любую из них, так ещё нельзя было прощупать условные знаки, выдавленные на рубашке. Всё теперь зависело от воли случая, который хоть и зовётся слепым, но в любимчики себе почему-то выбирает людей, меньше всего этого желающих (а таковым был как раз Барков, ничего не терявший при любом исходе игры).

Спустя час, когда шампанское кончилось, пол в номере устилали зверски изорванные карты, а в собственности Крюкова, кроме неотчуждаемого сердца, остались только такие малозначительные органы, как желудок, кишки и мочевой пузырь.

Играть на них Барков категорически отказывался.

- Сам посуди, - убеждал он Крюкова. - Зачем мне твой мочевой пузырь, если я головой владею. Не позволю ей употреблять жидкость, и мочевой пузырь останется не у дел.

Поскольку Крюков, разгоряченный шампанским, продолжал отстаивать свою точку зрения (игра до последнего, то есть вплоть до шкуры и ногтей), Барков шутки ради приказал:

- Велю, чтобы твои легкие, ныне мне принадлежащие, перестали сотрясать воздух!