Чтение 17–й страницы книги ~Д`Артаньян

- Дьявол вас побери, вы правы по-своему, - сказал д'Артаньян. - Но я-то вовсе не намерен соглашаться...

Он ждал вспышки ярости, но на лице Винтера отразилась лишь неимоверная досада:

- Ах, как благородно, как высокопарно... Да поймите вы, болван гасконский, что здесь вы целиком и полностью в моей власти! И с вами сделают все, что угодно. Если вы настолько глупы, что не хотите брать деньги, вас подвергнут пытке. Вот эти дикие ребята или кто-то вроде них. Вы все равно скажете все, что я хочу знать, - но когда это произойдёт, вы будете настолько изломаны, что, даже если вам оставят жизнь, будете жалким калекой...

- А вам не приходилось слышать о людях, которые вытерпели все пытки, да так ничего и не сказали? - спросил д'Артаньян, напрягшись. - Это случалось и в моей стране, и в вашей...

- А какая для вас разница? Вы все равно погибнете, но умирать будете долго и мучительно...

- Что делать, - сказал д'Артаньян. - Значит, такая мне печальная выпала фортуна...

- Идиот! Где она?

- Вот бы знать... - сказал д'Артаньян с мечтательной улыбкой.

- У меня осталось ещё одно средство, - сказал Винтер. - Да не шарахайтесь вы так, я не собираюсь лично сдирать с вас шкуру, для этого всегда найдутся палачи... Давайте поговорим о той миссии, ради которой вы сюда прибыли. Это ведь вы с Анной украли подвески, я совершенно уверен, можно спорить, они и сейчас при вас... - Он расхохотался, заметив инстинктивное движение д'Артаньяна. - Бросьте, я же уже объяснил свое отношение к Бекингэму и его невзгодам... На вашу добычу я не посягаю, мне нужна моя... Д'Артаньян, когда вами займутся палачи, им по старой традиции достанется и ваша одежда, и все, что было при вас, в том числе и подвески. Простонародье не знает цены алмазам, они их попросту променяют на пару бутылок... Разве за этим вас послал Ришелье? Чтобы подвески попали к лондонской черни? Вы, помимо прочего, ещё и подведете вашего кардинала, если сдохнете в пыточном подвале...

- Интересный поворот дела, - сказал д'Артаньян. - Вот только чует мое сердце, что кардинал, безусловно, не одобрит, если его люди ради успеха дела станут расплачиваться жизнями друг друга... Нет, положительно не одобрит...

- Послушайте, - тихо спросил Винтер с выражением отчаянного недоумения на лице. - Ну неужели вы не понимаете, что выхода у вас нет? Что с вами не шутят? Что это всерьез - пытки и безвестная смерть?

- Все я понимаю, - сказал д'Артаньян. - Но мы, гасконцы, своеобразный народ. Оттого, что росли и воспитывались - если это можно назвать воспитанием - в том самом бедном горном краю, о котором вы упомянули с таким пренебрежением... Знаете, как выражалась матушка великого моего земляка Генриха Наваррского, Жанна д'Альбре, о воспитании сына? "В самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей". Словно обо мне сказано - да и большей части гасконцев тоже... Нам, дорогой Винтер, некоторые вещи лучше не предлагать. И мы, знаете ли, верим в то, что справедливость на земле все же существует. Есть над нами над всеми высшая сила, право... И если она хочет моей погибели, я погибну. А если у неё на мой счет другие планы, ничего у вас не выйдет. Вот, скажем, прямо сейчас кусок потолка отвалится и проломит вам башку со всеми её гнусными мыслями, опомниться не успеете...

Винтер инстинктивно глянул на потолок, устыдился этого своего движения и, силясь вернуть себе уверенность суровостью тона, вскричал с побагровевшим лицом:

- У меня нет времени обхаживать вас, как капризную девку!

- Каин, где брат твой, Авель? - спросил д'Артаньян, глядя ему в лицо.

Он вовсе не собирался погибать безропотно, как баран на бойне: даже если окажется, что высшие силы от него все же отвернулись, следует из гасконского упрямства прихватить с собой на тот свет как можно больше попутчиков, чтобы не так скучно было ждать решения своей судьбы у врат небесных, чтобы было с кем словом перемолвиться, а то и сыграть в триктрак, если только это возможно в чертогах горних... Ну а если потусторонняя дорога поведет в другом направлении, то там тем более можно будет и в картишки перекинуться, и по стаканчику смолы пропустить в самой подходящей для этого компании...

Он уже прикинул, как выхватит шпагу у Винтера и постарается прорваться в коридор, испробовав на этом вот, слева, удар Жарнака26. Далеко уйти, конечно, не дадут, здание наверняка, как все подобные места, набито стражниками, но это означает лишь, что шпаге будет где разгуляться и будут свеженькие покойнички...

- Да я вас... - взревел лорд Винтер, уже не владея собой.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что шарахнулись даже невозмутимые обитатели северных лесов. Внутрь проскочил Марло - бледный как смерть, трясущийся - и, бросившись к Винтеру, стал что-то шептать ему на ухо с самым испуганным видом.

- И ничего нельзя сделать? - прорычал Винтер.

Марло взвизгнул:

- В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-за вас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело так вот оборачивается...

- Но я, по крайней мере, могу сам!.. - вскричал Винтер.

И, выхватив шпагу, бросился на д'Артаньяна, которому нечем было защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнул что-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворно заслонили гасконца широченными спинами.

Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенно плохи. Д'Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильной злости вскрик:

- Я с вами ещё рассчитаюсь, гасконец чертов!

Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочь из камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера и его наемных сообщников...

Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д'Артаньяну. Все его лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал:

- Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно ни при чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита?

Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену в отношении к себе, д'Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем в камере появился судья Эскью - иной, неузнаваемый. Вид его был самым подобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и без того убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившими от метко пущенных яиц...

- Господин де Касьельмор... д'Артаньян... - протянул он елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. - Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашей многогрешной и печальной работе... Вот ваше подорожное свидетельство, нисколько не помялось, ни единого пятнышка...

- Значит, я свободен? - не теряя времени, спросил д'Артаньян уже надменно.

- Как ветер, дорогой вы мой! Как солнечный свет! - Судью трясло и корежило, как висельника на веревке. - Это прискорбнейшее недоразумение разрешилось окончательно... Пройдите в канцелярию, умоляю вас! Иначе они там все разнесут...

- Извольте, судья Эскро, - сказал гасконец холодно и направился к выходу, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжеленный груз.

Судья вприпрыжку бежал впереди, чтобы д'Артаньян, не дай бог, не сбился с пути в запутанных бесконечных коридорах, преданно заглядывал в лицо и тараторил без умолку - что он сам, если разобраться, на дух не переносит чертова Бекингэма, но просит войти в его положение, пожалеть маленького человечка, вынужденного вечно обретаться меж молотом и наковальней...

В канцелярии было не протолкнуться от крайне возбужденного народа. Люди ничего пока ещё не разнесли и никого не убили, но по их виду нельзя было сомневаться, что они к этому готовы, и достаточно лишь сигнала. Впереди всех, опираясь на толстую трость, помещался пожилой осанистый господин, одетый с пуританской скромностью, а рядом с ним д'Артаньян, к своей радости, увидел молодого дворянина по имени Оливер Кромвель, встретившего его ободряющей улыбкой.

Господин с тростью, воздев её, словно маршальский жезл, разразился длиннейшей тирадой, из которой д'Артаньян не понял ни слова, но поскольку адресована она была судье Эскью, а тот, выслушав, принялся что-то жалко лепетать, о смысле можно было догадаться. Уж, безусловно, осанистый господин, суровый и несговорчивый на вид, посвятил свою речь не восхвалениям добродетелей судьи...

- Пойдемте отсюда быстрее, - сказал Кромвель, ухватив д'Артаньяна за рукав. - Не ровен час, нагрянут драгуны...

Он потащил д'Артаньяна какими-то боковыми короткими переходами, и быстрее, чем можно было прочитать "Отче наш", они оказались в том самом дворике, где бушевали те, кто не поместился в канцелярии, метко швыряясь по окнам импровизированными снарядами вроде яиц, репы и камней, вопя и размахивая руками.

Протиснувшись через толпу, они оказались на улице, где к д'Артаньяну сразу же бросился Планше, чуть ли не плача от счастья:

- Сударь, вы живы! Я боялся, они вас убили...

- Планше, Планше... - сказал д'Артаньян, приосаниваясь. - Пора бы тебе уяснить, что у твоего господина душа гвоздями прибита к телу. Рад вас видеть, Каюзак, с вами, похоже, все в порядке...

Великан и в самом деле стоял тут же, рядом с де Бардом, и вид у него был столь плачевный, словно он накануне осушил бочку доброго бургундского - весь красный и мятый, до сих пор осоловело моргавший глазами.

- Господа, не стоит терять времени, - решительно сказал Кромвель. - Если в толпе ещё нет соглядатаев Винтера и Бекингэма, они в самом скором времени появятся, а с ними могут быть и солдаты... Вон туда, в переулок...

Не раздумывая, они кинулись за провожатым по каким-то кривым и узким закоулочкам, мимо мусорных куч, сломанных тележных колес, шумных пьяниц...

- Черт возьми, как вам удалось меня вытащить? - спросил д'Артаньян на ходу.

- Благодарите вашего слугу, - ответил Кромвель, не оборачиваясь. - Он, как я убедился, верный и толковый малый...

- Да, это за ним водится, - сказал д'Артаньян. - Планше...

- Все очень просто, сударь, - сказал сияющий Планше. - Я уже достаточно тут пообтесался, чтобы знать: если хочешь в Лондоне найти управу на Бекингэма, беги к господам из парламента... Всегда помогут. Брэдбери помог мне отыскать господина Кромвеля, я ему все рассказал...

- А я, не мешкая, кинулся к своему родственнику, достопочтенному члену парламента Джону Хэмдену, - добавил Кромвель. - Вы его только что видели...

- Тот осанистый господин с тростью?

- Он самый. Помните, я вам рассказывал, как мы с ним собирались уплыть в Америку? Когда он узнал, что клевреты Бекингэма схватили ради каких-то своих гнусных интриг молодого французского путешественника, он вспылил и поклялся, что вставит фитиль герцогу, даже если ради этого придется поднять на ноги весь Лондон. Впрочем, такие крайности не понадобились - мы взяли с собой всех, кто подвернулся под руку, а потом к нам примкнули все охочие до зрелищ и беспорядков. Сэр Джон припер судью к стене и подверг сомнению законность вашего ареста - он превеликий знаток законов... Судья, как вы сами только что убедились, перетрусил и свел все к недоразумению, поскольку испугался, что толпа подожжет здание, а его самого повесит на воротах. Лондонцы любят бунтовать, с этой славной традицией ещё ни один король не справился...

Планше, семенивший рядом, рассказывал взахлеб:

- А потом хозяин какими-то нюхательными солями и литьем на голову холодной воды ухитрился поднять-таки на ноги господина Каюзака и мы все, поблагодарив его и щедро с ним расплатившись, покинули "Кабанью голову", оставаться там далее было бы неосмотрительно...

Кромвель, приостановившись, твердо сказал:

- Дэртэньен, не уделите ли мне пару минут наедине?

- Охотно...

- Я чувствую, что все это произошло неспроста, и вы не простые путешественники... Я не задаю вам вопросов, дворяне должны доверять друг другу... но я - англичанин и люблю мою страну, пусть даже ею правит такое ничтожество, как Малютка Карл со сворой своих любимчиков... Дэртэньен, вы мне кажетесь благородным человеком. Можете вы дать мне честное слово, что ваша... миссия не направлена против Англии?

- Даю вам честное слово, что она направлена исключительно против Бекингэма, - сказал д'Артаньян. - Не могу вам рассказать всего, но он и Франции изрядно насолил. Я и мои друзья, мы хотим устроить господину герцогу крайне неприятный сюрприз...

- Я верю. Вот вам моя рука.

Молодые люди пожали друг другу руки и пустились догонять остальных, поджидавших их на ближайшем перекрестке.

- У вашего дяди не будет неприятностей из-за меня? - озабоченно спросил д'Артаньян.

- Ни малейших, - твердо ответил Кромвель. - За него горой встанет парламент, так что беспокоиться не о чем. Сказать по правде, я и сам собираюсь избираться в парламент, коли уж король не выпустил нас с сэром Джоном в Америку. Мы ещё покажем этим выскочкам, торгующим Англией оптом и в розницу, - а там, с божьей помощью, дойдет и до их коронованного покровителя...

"Эге-ге, - подумал д'Артаньян, глядя на жесткое лицо собеседника, выглядевшего сейчас гораздо старше своих лет. - Чует мое сердце, этот молодой человек далеко пойдет, он упрям, как гасконец, а это кое-что да значит..."

- Как вы собираетесь выбираться из Англии? - спросил тем временем Кромвель.

- Нас ждет корабль в порту, - поколебавшись, решился ответить чистую правду д'Артаньян, вполне доверявший своему спасителю.

- Вот только порт наверняка уже кишит шпионами и соглядатаями Бекингэма, - озабоченно сказал шагавший рядом де Вард.

- Так прорвемся силой, черт возьми! - загремел Каюзак, потрясая кулачищем. - После этой штучки со снотворным меня так и тянет проломить парочку голов, а если повезет, то и дюжину...

- Не стоит этого делать, сэр, - сказал Кромвель с очень серьезным видом. - Не забывайте, чтобы выйти в открытое море, вам ещё долго придется плыть по Темзе... Верховые опередят вас берегом, и в устье реки вас встретят военные суда...

- Что же делать? - воскликнул д'Артаньян. - У нас катастрофически нет времени, нам необходимо попасть домой как можно скорее...

- Вы знаете, у меня, кажется, появилась неплохая идея, - с таинственным видом признался Оливер Кромвель. - Я дружу с Уиллом Шакспуром, частенько бываю в его театре, и за кулисами тоже... Честное слово, это нешуточный шанс! Идемте быстрее!

Глава девятая

О некоторых военных хитростях

Как ни ломал голову д'Артаньян, он так и в толк не взял, каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться из Англии - разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли автора театральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство и беспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозь идиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали среди народа, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак не могут оказаться одним и тем же лицом...

С расспросами д'Артаньян к своему проводнику не приставал, хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоит навязчиво интересоваться подробностями... Достаточно и того, что Оливеру Кромвелю можно верить, он показал себя настоящим другом...

Они подошли к театру под названием "Глобус" - несколько странному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнул заднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькими темными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи, покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стен висели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом, прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной. Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучно возгласил:

- Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные и суетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайных делах и удостойте компанией ничтожного актеришку!

Эта патетика сразу показалась д'Артаньяну странной - во время их незабываемой вечеринки в "Кабаньей голове" Уилл держался и изъяснялся совершенно по-другому, как всякий нормальный человек, - но гасконец тут же понял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимого оставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д'Артаньяна моментально уловил запах жуткой жидкости под названием уиски.

Выражаясь не сценически, а обыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса.

Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряюще кивнув д'Артаньяну, он тихонько пояснил:

- Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом. Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как он выражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется "премьера".

- Ну, я бы тоже напился, и, быть может, даже уиски, - так же тихо ответил д'Артаньян. - Если бы написал такую складную пьесу и зрители мне, как это говорится, аплодисментировали вместо того, чтобы закидать гнилыми помидорами и прогнать со сцены... Но в состоянии ли он...

- В состоянии, - заверил Кромвель. - Уилл сейчас на том участке пути, когда его рассудок ещё остается здравым и острым, вот разве что его манера выражаться обретает прямо-таки сценическую пышность... Мы успели как раз вовремя. Сейчас я введу его в курс дела и попрошу совета...

Не мешкая, он подошел к сосредоточенно наполнявшему свой стакан поэту и зашептал ему что-то на ухо. Длилось это долго. Шакспур, озабоченно хмуря густые брови и печально шевеля усами, слушал столь внимательно и сосредоточенно, что даже позабыл опрокинуть в рот полный стакан, чье содержимое в таком количестве наверняка бы сшибло с ног непривычного жителя континента.

Однако он это сделал сразу, едва Кромвель замолчал и отступил на шаг. Осушил стакан столь залихватски, что д'Артаньян завистливо поморщился: зря он столь самонадеянно полагал, что никто не умеет пить так, как французские гвардейцы, в те времена он об уиски и слыхом не слыхивал...

- Ну что же, - сказал Уилл звучно. - Да будет позволено скромному комедианту внести свою лепту в одно из тех загадочных событий, что порою будоражат...

- Уилл, умоляю вас, будьте проще! - воскликнул Кромвель. - У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон, и в первую очередь - порты...

- Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этого требует дело, - неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился на опустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. - Не хотите ли стаканчик, Дэртэньен?

- Если только маленький, - осторожно сказал д'Артаньян. - Благодарю вас... Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь?

- А это, следовательно, против Бекингэма? - спросил Уилл.

- Не то слово, - сказал д'Артаньян, отставив пустой стаканчик.

- Тогда сам бог велел вам помочь, - сказал Уилл злорадно. - Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, не гнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. И без того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеими королевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера... Когда молодая королева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответил ей нагло: "У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили..."

- Сказать это дочери Генриха Наваррского? - скрипнул зубами д'Артаньян. - Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и его ждет превеликий конфуз... не Париж, конечно, а Бекингэма чертова!

- Послушайте, Дэртэньен, - сказал Шакспур неожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. - Мы вот тут болтаем, и я к вам присматриваюсь... Вы, должно быть, ещё почти что и не бреете бороду?

Да не растет как-то, - смущенно сознался д'Артаньян. - С усами обстоит ещё более-менее пристойно, а вот борода...

- Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы...

"Эге-ге! - подумал д'Артаньян. - Уж не питает ли молодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов и пьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их..."

И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развития событий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводив в воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспур продолжал:

- Послушайте, Дэртэньен... Вам очень дороги ваши усы?

- Ну, вообще-то, они мне придают вид настоящего гвардейца...

- Усы, знаете ли, имеют свойство быстро отрастать, - сказал Шакспур, теребя свои. - Если ради того, чтобы быстро и благополучно выбраться из Англии, вам придется пожертвовать вашими великолепными усами, вы согласитесь?

- Как выражался один из наших королей, я готов потерять все, кроме чести, - подумав, произнес д'Артаньян.

- Ловлю вас на слове, - сказал Шакспур и, набрав в грудь побольше воздуха, заорал: - Чаплин, Джек Чаплин, негодяй этакий! Если ты ещё на ногах, поди сюда!

Вбежал не старый ещё человек и выжидательно остановился у стола, преданно глядя на Шакспура.

- Вот, позвольте вам рекомендовать, - сказал Уилл, сделав величественный жест рукой. - Человек из хорошей семьи, имеющей даже право на герб, но вот уже восьмой год как прибился к моей труппе. Неимоверно ему хочется быть актером - но актер из него, как из герцога Бекингэма монах-отшельник, сколько я ему это ни объяснял, все впустую. Джек, в тысячный раз тебе повторяю: если в семействе Чаплин и будут актеры, то не иначе, как твой пра-пра-правнук... Но! - он воздел указательный палец. - Зато у Джека есть и несомненное достоинство. Мало сыщется в наших театрах людей, равных ему в умении мастерски гримировать...

- Мастерски - что? - переспросил д'Артаньян.

- Сами увидите, - отрезал Шакспур. - Эй, Джек, немедленно тащи сюда все свои причиндалы, да не забудь прежде всего бритву и мыло. Молодому человеку следует сначала сбрить усы...

- А остальным? - попятился д'Артаньян.

- Насчет остальных у меня другие замыслы, - беспрекословно отрезал Шакспур. - Извольте повиноваться, Дэртэньен, если хотите незамеченным улизнуть из Англии! Если ваша компания вызовет у кого-то хоть тень подозрения, то, когда вас поведут на виселицу, потребуйте, чтобы меня повесили вместе с вами. Только, клянусь вам самым святым для меня, поэзией и театром, до такого ни за что не дойдет! Вы имеете дело с Уиллом Шакспуром и его правой рукой, Джеком Чаплином, а эти джентльмены, пусть пьяницы и бабники, но мастера своего дела! Вытащите из угла вон тот табурет, Дэртэньен, и садитесь поближе к свету... Почитать вам новые стихи ради скоротания времени?

- Охотно, - оживился д'Артаньян. - Только, бога ради, помедленнее, Уилл, чтобы я мог запомнить и прочесть потом... одной даме.

- Я, кажется, догадываюсь, кому...

Вбежал Джек Чаплин с тазом в одной руке и бритвенным прибором в другой. Подчиняясь неизбежному, д'Артаньян поудобнее устроился на шаткой табуретке и внимательно слушал, как декламирует старина Уилл:

Украдкой время с тонким мастерством

Волшебный праздник создает для глаз

И в то же время в беге круговом

Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток

Уводит лето в сумрак зимних дней,

Где нет листвы, застыл в деревьях сок,

Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз -

Летучий пленник, запертый в стекле, -

Напоминает в стужу и мороз,

О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,

Но сохранили душу красоты...

"Как ему это удается? - думал д'Артаньян, покорно подставляя лицо сверкающей бритве. - Нет, черт возьми, как ему это удается? Те же самые слова, которые мы все знаем, все до единого по отдельности знакомы - но он как-то ухитряется складывать их особенным образом, так что получается сущая драгоценность... Ну почему так не умею я?"

- Ну вот, - удовлетворенно сказал Шакспур. - Теперь ещё добавить изрядное количество театрального грима, нанесенного с неподражаемым мастерством Джека Чаплина... А платье...

Он шумно отодвинул стул, встал и прошелся вдоль ряда костюмов, задумчиво трогая то одно, то другое женское платье.

У д'Артаньяна стали зарождаться чудовищные подозрения, но он предусмотрительно молчал, помня гасконскую пословицу. Наконец Уилл хмыкнул:

- В самом деле... Платье кормилицы Джульетты как нельзя лучше подойдет, вы с Ричардом одной комплекции...

- Что? - воскликнул д'Артаньян, выпрямляясь во весь свой долговязый рост. - Мне, потомку крестоносцев, прикажете бежать в женском платье?!

- Молодой человек! - неожиданно могучим басом прикрикнул Уилл. - Я знаю по крайней мере один случай, когда король бежал из темницы в женском платье! Самый настоящий король!

- Д'Артаньян, нужно использовать любой шанс... - сказал де Вард.

- Хорошо вам говорить... - пробурчал гасконец.

- Кардинал ждет... - сказал его друг безжалостно.

- Ну хорошо, - сказал д'Артаньян смиренно. - Только пообещайте мне, господа, что эта история останется меж нами. Мало ли что там происходило с королями - у них-то есть масса средств сделать так, чтобы над ними не смеялись...

... Вот так и получилось, что в порт, где ожидало суденышко, прибыли не трое молодых дворян при шпагах, а пуританское семейство, вовсе не отягощенное орудиями убийства (надежно запрятанными в багаже). Впереди медленно, как и подобает пожилому человеку, давно отвыкшему носиться сломя голову, выступал седовласый и седоусый старец, отягощенный годами, с изборожденным морщинами лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и сам решительно не узнавал де Варда в этом старце, казавшимся современником крестовых походов, по чистой случайности зажившемся на этом свете. Этот самый Джек Чаплин и в самом деле был непревзойденным мастером, настолько, что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не обошлось без колдовства, - даже стоя вплотную к де Варду, невозможно было узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала...

Каюзак тоже подвергся разительной перемене - его, правда, не стали обращать в старика, но волосы и усы из темно-русых стали цвета перца с солью, а нарисованные морщины прибавили не менее двадцати лет к его натуральным двадцати пяти. Он тоже был одет с показной пуританской скромностью - и вдобавок покоился на носилках, закрытый до груди темным покрывалом, закрыв глаза и временами жалобно постанывая. Затея с носилками была придумана Уиллом, чтобы скрыть то, с чем не смогли бы справиться ни переодевание, ни мастерство Джека Чаплина, - великанский рост Каюзака. Трудно определить рост возлежащего на носилках под бесформенным покрывалом больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего вряд ли кто-нибудь додумался бы...

Тяжелее всего пришлось д'Артаньяну, имевшему облик скромной, немного мужеподобной - что в Англии не редкость - высокой девицы в строгом, чуть ли не монашеском темном платье давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему приходилось ежеминутно следить за собой, чтобы семенить меленько, как девицам и приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не наступать на платье - черт, как они только передвигаются в этих мешках до полу, ухитрившись ни разу не споткнуться и не запутаться?! - не смотреть дерзко на зевак и уж тем более не искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал его достаточно долго, и д'Артаньян более-менее справлялся со своей ролью, набеленный и нарумяненный (что входило в некоторое противоречие с нравами пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?).

Самыми суровыми критиками должны были стать соглядатаи - а их-то наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии в порт не менее полудюжины. Искусных среди них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по принципу "числом поболее, ценою подешевле", и эти субъекты чересчур уж преувеличенно изображали беззаботное любопытство. А другие, наоборот, не давали себе труда скрывать, что зорко наблюдают за всяким встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами.

Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на новоприбывших - и, мелкими шажками проходя в портовые ворота, д'Артаньян чувствовал себя словно бы под обстрелом дюжины мушкетов. Очень похоже, у него было не самое доброе и благостное выражение лица - но это, в конце концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то, по крайней мере, привлекательным малым - а вот девица из него получилась довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет...