погрустнев. - Моя благодетельница сказала, что из страха перед дядей не
может скрывать меня у себя. А потому она, пойдя на хитрость перед
возчиками, выпустила меня где-то у Северных ворот, отдав все свои наличные
деньги и даже два перстня.
но, когда я добралась до порта, я обнаружила, что о моем бегстве уже
известно в "Дикой Утке" и люди с собаками обыскивают корабли именем
Сиятельного князя. В общем, я решила придумать что-нибудь получше, путая
следы. Я даже намазала свои туфли специальным снадобьем, которое, по
уверениям бабки, продавшей его, отбивает след, когда на тебя охотятся с
собаками. Но этим собакам, видно, все нипочем. Или снадобье оказалось
липовым, - вздохнула Овель.
что там было за снадобье, но то, что эти псы взяли наш след, когда мы шли
по сточной канаве, говорит о том, что...
такое зло на всех - на Вербелину, на Хорта оке Тамая, на Гастрога, - что
он поспешил сменить навязчивую собачью тему на любую другую. - Неважно.
Так что было дальше?
человек и двух, ну этих.... Собственно, это были те, которым
посчастливилось уйти от вас живыми. Они заперли меня в гостинице, в
которой я остановилась, и позвали за своими. Это было полдня тому назад.
Прошлым вечером...
воскликнул Эган.
- Я ведь не очень толстая... Но, к сожалению, мне опять не повезло. Меня
поймали!
подробностями этого дознания. Овель снова заревела, уронив голову на руки.
"Ну и плакса эта госпожа!" - вздохнул Эгин, поглаживая Овель кончиками
трепещущих пальцев по блестящим черным, а быть может, каштановым - в
сумерках не очень-то разберешь - волосам. В первый раз в жизни ему выпало
сыграть роль утешителя столь прекрасной, столь плаксивой девушки.
становятся предвестниками страстной ласки. Да Эгин и не собирался этого
делать. Рах-саванн умер в нем вместе с пробуждением чувства, столь
мощного, что оно, пожалуй, смогло бы умертвить и осознание того, что отец
"...назвал его Эгин".
она не протестовала. Он обнял ее и поцеловал в батистовое плечо - правда,
она стала реветь еще более прочувствованно, но, по крайней мере, не
сопротивлялась и не отстранялась. Затем он освободил от прядей ее
мраморную, белую шею и поцеловал ее со всей нежностью, на которую вообще
был способен, а она лишь благодарно хлюпнула носиком. Он вытирал ее слезы,
а она лила их вновь и вновь. Соленые капельки стекали по ее лицу и падали
на пол, на сундук, набитый воинственным барахлом, на горячие ладони Эгина.
Он ловил эти слезы, как дети ловят капли долгожданного дождя. И он
благословлял их, как земледельцы благословляют грозу, нагрянувшую после
долгой засухи.
в упоении лаская ее тело. Но она не отвечала ему. А может, и отвечала, но
разве разберешь что-нибудь, когда слезы шумят, словно дождик, а длинные
влажные ресницы щекочут твою щеку.
была не у дел. Она валялась на полу, напоминая о затянувшейся прелюдии.
Туда же отправилась и батистовая рубаха Эгина, скрывавшая скульптурную
наготу Овель исс Тамай. Казалось, Овель не была смущена, а лишь прятала
лицо среди прядей, чтобы не показаться распущенной. Ее ручки, маленькие
белые ручки обвили шею Эгина с трогательной, доверительной нежностью, а ее
губы уже отвечали поцелуем на поцелуй. Ее огромная серьга в виде клешни
какого-то гада, усыпанной сапфирами, покалывала Эгина в щеку, не принося
ему боли, но лишь остроту изысканной пряности. Он провел языком внутри
ушной раковины своей красавицы. Пусть эта сладкая боль, боль комариного
укуса повторится еще и еще.
сделать решительный шаг, после которого возврата к стыдливым поцелуям уже
нет и быть не может.
навести на эту девочку порчу, узнай она о том, какая пропасть лежит между
тем успокоением, которое дарит мне ночь с ней, и блаженством, которое
приносит мне один жасминовый запах белоснежной шеи Овель исс Тамай", -
подумалось Эгину, когда тесное объятие слило их тела воедино. "Так и
навеки", - говорили молодые офицеры в конце клятвы быть верными Своду
Равновесия. "Так и навеки", - пронеслось в голове у Эгина совсем по
другому поводу.
Быть может, сутки, и на дворе уже рассвет следующего дня.
кисейным балдахином его собственной спальни. Глаза Овель были грустны, а
ее трогательные губки с крохотной родинкой в излучине улыбки были сложены
в чуть плаксивый бутон. Но она больше не плакала. Прильнув к Эгину, она
молчала, время от времени роняя трогательные вздохи. "Я хочу тебе что-то
сказать на ушко", - зардевшись, прошептала Овель минуту, а может быть,
вечность назад. "Я слушаю тебя, милая", - улыбнулся Эгин, заранее
потворствуя любому ее желанию. "Я люблю вас, офицер", - сказала она и
спрятала лицо в подушках. Эгин поцеловал ее в плечо.
которого, быть может, завтра заживо сдерут шкуру, не имеет права. Он,
Эгин, даже не из захудалых дворянчиков. Даже не из купцов. Он, Эгин, -
никто, милостью Свода и гнорра ставший кем-то, Ате-ном оке Гонаутом,
например. Он не имеет права произносить слова "страстная любовь" и всех
подобных слов. Как не имеет права сочетаться браком. Даже если бы
родственники Овель отдали ее за него. Поцелуй. Вот единственный ответ,
который заслужило трогательное признание Овель. Понимает ли она, в чем
причина такой сдержанности Эгина?
больше сдерживать себя. Не мог более думать об Уложении Жезла и Браслета.
А не плевать ли ему на Сочетания и Обращения? А не плевать ли ему на Тэна,
на Амму, которые, не исключено, наблюдают за их играми через Зрак
Добронравия? Плевать! Язык Эгина прохаживался по белоснежному боку Овель с
такой жадностью, как будто ее кожа была спрыснута сладчайшим нектаром
беспечной богини любви. Его руки, которые ничто и никто не мог теперь
удержать от святотатства, раздвинули ее худенькие бедра, и поцелуй,
сбросив маскарадные одежки разре-шенности, стал запретным, безнадежным и
непостижимым. То есть таким, каково Второе Сочетание Устами. В тот миг
Эгин думал лишь о том, чтобы доставить Овель удовольствие, никак не
оплаченное ее телом. Ее трудом. Ее слезами, жалостью и благодарностью. Он
хотел сделать ей такой же смелый подарок, какой сделала она, признавшись в
любви ничтожному офицеру.
любовниц, более всего заботящихся о том, чтобы мимоходом не нарушить
какое-нибудь из Уложения Жезла и Браслета. Но только слетев с уст Овель,
она приобрела смысл, который не уместить в узеньком ящичке удачно
проведенной ночи. Только в устах ласковой и трогательной Овель эта
салонная банальщина прозвучала признанием. Овель металась на постели,
уносимая ураганом запретного наслаждения, а Эгин, прильнув к ее плоскому
шелковому животу, зажмурился. "Нет, рассвет нужно отложить, по меньшей
мере, до завтрашнего вечера".
еще далеко, и Эгин умолял Овель отдохнуть перед дорогой, которая обещала
быть долгой и утомительной. Но тщетно. Умиротворение так и не воцарилось в
их душах. Шестикрылый призрак неутолимой страсти не желал покидать
спальный покой чиновника Иноземного Дома Атена оке Гонаута.
на нее, в сотый раз скользя восхищенным взглядом по ее груди, по ее
сладким бедрам и упоительному животу, по ее покатым плечам и лебединой
шее, по ее лицу, покрытому смешными веснушками, по ее точеному носику и
перепутавшимся каштановым, о да, каштановым волосам. И по ее ушам,
отягощенным массивными клешнеобразными серьгами, которые оставались
единственным предметом женского туалета, которым не пренебрегли они в
своем не объяснимом никакими рациональными доводами порыве обнажить друг
перед другом не только тела, но и души.
Обращение. О да, магия, будь она неладна, рождается именно так. Именно в
такие минуты Тонкий Мир отверзает свои ворота, и потусторонние силы -
добрые или злые - вливаются мощным всесокрушающим потоком. Так рождается
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Самойлова Елена
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий