над деревьями, травами и рекой, нависало бирюзовое небо, и яркий диск Тисуйю
застыл в нем круглым ослепительным зрачком, словно некий любопытный демон
рассматривал все творившееся на поляне - там, где другие демоны лязгали сталью
и оглашали воздух боевыми криками.
Ветра под водительством Чоча было ровно сорок, а Холодных Капель - почти вдвое
больше, но воины Чоча мчались на скакунах, а враги их были пешими и скорее
всего не ждали нападения. Еще он помнил, как перекатывались меж колен сильные
мышцы его скакуна, как мчался навстречу пологий речной берег, заросший
непроходимым хиашо, а перед зеленой стеной кустарника прыгали и потрясали
оружием десятки фигур в пятнистых плащах, схваченных под грудью плетенными из
стальных колец боевыми поясами. Он врезался в эту плотную рычащую и ревущую
массу, ударил мечом и топором, кого-то сбил с ног, кого-то поднял на рога
скакун, кто-то метнул в него дротик, целясь в лицо, и он прикрылся широким
лезвием секиры. Воин с дротиками рухнул под ударом Чоча - Чоч, как помнилось
Дику, мчался справа, а слева скакал Читари Одноухий, в полном снаряжении о
кара, то есть с двумя длинными копьями и двумя изогнутыми клинками,
расширявшимися на конце. Уха Читари лишился в молодые годы, но с тех пор в
воинском искусстве преуспел, и былая потеря лишь прибавляла ему свирепости.
Всадники прорубили широкую просеку в толпе, и Дик знал - знал сейчас, а не
тогда, во время боя, - что этот первый натиск стоил его клану шестерых.
Холодных Капель было перебито втрое больше, и они стали отступать: неопытные
бросились к деревьям чои, где конный всегда нагонит пешего, поскольку чои не
любят тесноты и глушат любой подлесок, а умудренные опытом нашли укрытие в
кустарнике, куда ни один скакун не полезет, как его ни понукай. Часть отступив-
• ших заняла оборону, грозя раздвоенными лезвиями пик, а остальные принялись
прорубать тропинку в зарослях хиашо, чтоб выбраться к реке. Это было не
трусостью, а точным расчетом: в поле и в редколесье пеший против всадника не
устоит, а в кустах на скакуне не проедешь - тут нужно спешиться и принять бой
на равных, на узкой тропе, где в ход пойдут не мечи и секиры, а рукавицы с
когтями и ножи. Капель оставалось все-таки больше, чем Теней, и был у них шанс
если не выиграть схватку, так отбиться с честью.
сказать, сразил ли кого-нибудь во время той первой атаки или лишь погремел
железом о железо. Вроде бы меч и топор были чистыми, без крови... Он не помнил.
Умение все замечать, заложенное в нем уроками Наставника, пришло потом,
проявилось, точно картина на видеопленке, опущенной в необходимую среду. Но
тогда он не помнил - и значит, приходилось считать, будто первую кровь он взял
в кустах хиашо, среди упругих ветвей, сплетенных и сросшихся так, что не было
места размахнуться и нанести удар.
зарослей, не спешили - каждый выбирал противника, а кое-кто пел уже боевую
Песню Вызова или изощрялся в оскорблениях. Чоч подтолкнул Дика к кустам, губы
его беззвучно зашевелились, как полагается во сне, но сказанное тут же всплыло
из неких глубин памяти, и Дик услышал - или будто услышал - хриплый рев сына
Чочинги:
Дика. Наверное, не встречались ему досель двурукие, а если и встречались, то не
такие - не с тяжкой секирой, не с быстрым клинком и не в серой повязке Теней
Ветра. Дик, чтоб рассеять его недоумение, дрыгнул ногой, будто давая пинка
невидимой крысе, грозно ощерился и запел. Сейчас, пребывая во сне и понимая
это, он как бы повторил свою песню, слово за словом, фразу за фразой, -
повторил на тайятском, непроизвольно подергиваясь и кривя рот. Для
оскорбительных жестов конечностей у него не хватало, и оттого приходилось
скалиться, дергать щекой и скрипеть зубами.
Голос, Я - Дик, чьи матери Елена Прекрасная и Флоренс Костяной Палец, Я - Дик,
чей Наставник Чочинга Крепкорукий, Я - Дик из клана Теней Ветра, воин, убивший
саблезуба!
он еще никаких подвигов не свершил, и не числилось за ним ни отрубленных
пальцев, ни отрезанных ушей, ни иных нанесенных врагам увечий. Противник,
кажется, это понял и, не отвечая на песню (что было самым тяжким оскорблением),
сплюнул Дику под ноги и неторопливо, с оттяжкой, ткнул копьем. Целился он
пониже пупка, повыше колена, и удар этот был позорным, будто намекавшим Дику,
что он - чужак, не защищенный обычаями и ритуалами; не воин-тай, а пятнистая
жаба, с которой не взять ни пальцев, ни ушей.
руках противника распалось. Враг не успел ни отдернуть копье, ни отбить удар,
ни прикрыться щитами, ни выбросить навстречу атакующему свой длинный прямой
клинок: Две Руки, Тень Ветра, был уже рядом, промелькнув меж гибких ветвей как
самая гибкая ветвь, пролетев над ними птицей, проскользнув змеей... Это
свершилось помимо сознания Дика; ноги его сами ведали, куда ступить, мышцы -
где расслабиться, где окаменеть в мгновенном усилии. Время вновь выкинуло свой
старый фокус, провалившись в никуда, растворив ту долю секунды, что разделяла
прошлое и настоящее. Казалось: вот он стоит перед кустом хиашо, вот тянется к
нему двузубое копье, вот падает перерубленный наконечник... А в следующий миг
он был уже в зарослях, с мечом, прижатым к бедру, с секирой наперевес - так,
чтоб ударить топорищем пониже щитов, повыше кольчужного пояса.
Впрочем, не слишком далеко - кусты не пустили. Воин Холодных Капель повис на
них, выронив оружие, и был он на вид скорее мертв, чем жив. Но Дик не
сомневался, что ему еще рано в Погребальные Пещеры.
огляделся в поисках Чоча. Он помнил, как огляделся, но сейчас - быть может,
потому, что видел все происшедшее во сне, - время опять растворилось, и Дик
внезапно очутился в плотном кольце воинов-тай. Разгоряченные битвой, они махали
руками, крутили в воздухе клинки и кричали, кричали, кричали... Дик не слышал
ни слова, но знал, что они кричат.
сновидений, но прошлое крепко вцепилось в него, не отпускало, держало мертвой
хваткой. Он должен был все увидеть и пережить; увидеть еще раз, пережить снова,
ужаснуться и шагнуть за ту грань, где ожидала его последняя метаморфоза, где
Дик Саймон, сын Филипа Саймона, превращался в тайского воина Две Руки из клана
Теней Ветра. И сейчас, пребывая в сонном забытьи, он смирился с этим - как
смирился тогда, на заваленной трупами поляне, у медленных темных вод лесной
реки.
нож, ритуальный клинок тимару, короткий, узкий и заточенный до бритвенной
остроты. Он стоял, слушал и ждал. Чего же? Чуда? Что пленник, валявшийся перед
ним без сознания, внезапно вскочит и, перепрыгнув через кусты хиашо, обернется
рыбой и скроется в реке? Или взлетит в небеса, точно посыльный орел с четырьмя
крылами? Или...
ножом.
уважения тай и тайя. Нам надо показать, что мы не уступаем им ни в чем...
Понимаешь? Я говорю не о наших машинах и зданиях в сорок этажей, не о Пандусе,
вертолетах и монорельсовой дороге, не о ружьях, глайдерах и телевизорах, а о
вещах, которые ценят тайят. Ты не должен им уступать, Дик! Хоть мы, по их
мнению, калеки..."
и подводя им итог, еще звучал раскатистыми переливами, но врата в мир
сновидений уже захлопнулись. Над ним белел потолок, в распахнутое окно вливался
свежий утренний воздух, и где-то вдали вызванивали к заутрене соборные
колокола. Он был в Смоленске, в коттедже на речном берегу, окруженном яблонями
и кустами крыжовника, и от тайятских лесов его отделял широкий быстрый поток и
невидимый барьер Периметра. Он был в своей комнате, лежал в своей постели -
впервые за семь последних лет.
разом три Дика. Первый был десятилетним мальчишкой, буйным и непоседливым,
коего пестовали суровые руки тетушки Флори; второй - подростком и юношей,
жившим в Чимаре, учеником Чочинги, возлюбленным темноглазой Чии; третьим был
Дик Две Руки, воин Теней Ветра, возвратившийся из тайятских лесов. Собственно,
уже не Дик, а Ричард Саймон, чей Шнур Доблести лишь на ладонь не доставал
пояса. И висели на этом ожерелье отнюдь не крысиные клыки!
относился к нему спокойно. Вот только эти сны... Проклятые сны... Там, в лесах,
он не видел снов. А может, видел, да не запомнил... Во всяком случае, они не
доставляли ему неприятных переживаний.
Дика стремительно уменьшаются, отступают в прошлое, исчезают. Он вновь был
Ричардом Сай-моном, цельной личностью, воином и мужчиной, хоть по законам своей
расы едва достиг совершеннолетия. Но возраст измеряется не годами, а опытом.
Когда-то - тысячелетие назад! - отец спросил, твердо ли его намерение
спуститься в лес. Отец не пытался его отговорить или подтолкнуть к
определенному решению, он лишь сказал: тебе жить с людьми, сынок, все-таки с
людьми, а не с тайят. Ты должен сделаться настоящим человеком...
настоящим тай". Что ж, он добился своего... Несомненно, лес был рубежом,
разделявшим не только два мира, но и жизнь Ричарда Саймона. Теперь он понимал
это с пронзительной ясностью и, размышляя о том, что потерял и что приобрел,
почти не испытывал сожалений. Правда, потери значили, что он все-таки не
сделался настоящим тай - ведь они не теряли ничего. Утраты же Дика Саймона
доказывали, что он в какой-то части, пусть малой, но весьма ощутимой, остался
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Курылев Олег
Шилова Юлия
Шилова Юлия