подходить ко мне. Я не осмелился приблизиться к ней, она казалась
исполненной неверия и ужаса; сама она выглядела почти страшной.
чувствуют животные, тепло моего тела, запах чего-то живого. Она издала
приглушенный звук и остановилась, как будто земля не пускала ее. А затем
ее глаза оторвались от моего лица мимо меня, в лунную темноту за палаткой,
почти как глаза Чулы, только глаза моей матери расширились и застыли, как
будто незрячие, и она упала на землю.
только моя лошадь и Демиздор, которую едва можно было различить на фоне
сверкающего неба, только сияние ее серебряной маски и распущенные волосы,
отбеленные луной до снежной бледности.
пошевелилась. Она крепко схватила меня за руку и пробормотала:
я ничего не видел. Тебе стало плохо, потому что я вошел слишком быстро. Я
пойду за Коттой.
Она, должно быть, умерла в диких долинах двадцать лет назад и завидует
твоей жизни. Выбрось маску рыси, Тувек, она принесет тебе несчастье.
о Демиздор. Я думал, Тафра успокоится, поплачет, и ей станет лучше, но ее
глаза были сухими, а рука как лед холодна.
себя богинями. Они едят душу мужчины, чтобы получить его силу.
новость, и она сама подумала о Тафре. Целительница не обратила на меня
особого внимания, как будто восставшие из мертвых воины были обычным
явлением в крарлах; она просто вежливо попросила меня выйти, поэтому я
ушел и был рад сделать это. С меня было достаточно женских страхов и
заклинаний. Я не такого приветствия ждал.
молчаливая, как луна. На секунду я подумал, что она околдовала Тафру, но
обозвал себя дураком и отогнал страх.
оттого, что я вернулся. Вдовья доля редко бывает сладкой, а они были
по-своему хорошими женщинами, как я теперь осознал, всегда готовы были
угождать мне и радоваться, когда угодили. Некоторые представители мужской
половины тоже были там, моя родня со стороны жен, Доки и Финнуки и братья
Моки, даже Урм Кривая Нога. Они снабдили нас мясом, зерном для хлеба и
пивом, о чем они не преминули мне тут же сообщить. Я поблагодарил их и
обещал вознаградить из моих трофейных сундуков, куда они несомненно уже
заглянули, считая меня пирогом для ворон.
или другое, но сама при этом почти ничего не делала.
приятное, хотя в скором времени они будут в состоянии буйного опьянения, а
я трезв, как стеклышко. Потом я повел Демиздор в палатку моих жен, так
называемый курятник, где они спали, когда не были со мной, и где содержали
также младенцев, и позвал Чулу, оторвав ее от распекания других.
племени. У нее есть драгоценности под мехами, они мои, но ты можешь взять
себе серебряную маску, если хочешь. Проследи, чтобы она носила вместо
маски шайрин.
что?
качестве платы за мясо, которое он приносил мне, пока тебя не было?
для этих танцев уже прошла. Не торопись, моя любящая жена. Она окажется
полезной тебе, сняв часть рабочего груза с твоих усталых плеч. Если она
будет лениться, можешь побить ее, но не уродуй и никогда не выпускай ее
залавливать детей в живот. В будущем я, возможно, смогу выгодно сменять
ее, так что будь осторожна.
как кошка подкрадывается к птичке, потом схватила ее за руку и втолкнула в
курятник. Я старался смотреть на это с юмором, но привкус был кислый.
которые не очень-то сильно меня любили, все же сочли целесообразным
нанести мне визит.
жеманясь, как девицы при получении букета, но я видел, что им хотелось
заполучить еще и городского коня. Только Урм заворчал и сказал, что у него
уже есть от меня подарок и показал на свою покалеченную ногу.
собак лежала среди мясных костей, а бессонные городские лошади
переминались с ноги на ногу на сторожевой линии.
на меня, как пантера, обвившись вокруг меня конечностями и рыжими
волосами. Она набросилась на меня так, словно хотела заполучить еще троих
сыновей за одну ночь.
другая, не она.
сумраке палатки, и на ней было чешуйчатое платье и изумрудный корсаж
Демиздор, которое было слишком узко для Чулы в талии и слишком широко в
груди. Она также надела маску оленя, и ее ржавая грива косматилась сзади.
Эго была такая пародия, что я только молча уставился.
Финнука. - Я видела ее обнаженной. Ты ни за что не смог бы оставить ее в
покое, мой сладострастный муж.
Когда Чула подкралась ко мне снова, я не хотел ее.
испытание. Если оно чему-нибудь и учит, так это тому, что не следует
доверяться своим познаниям, лучше строить на сыпучих песках, чем на скале,
которая может раздавить тебя в тот день, когда рухнет.
признать этот факт или не научен. Почти двадцать лет ты буйствуешь на
земле, слепой на один глаз, глаз сердца. Потом этот глаз раскрывается.
вцепятся в нее своими когтями, и она прибежит ко мне как к спасителю. Я
никогда не встречал гордости в женщине, настоящей гордости, или если
встречал, не понимал.
воинами, стрелял по мишеням, занимался городскими лошадьми, ходил на охоту
с собаками, спал с Чулой или Асуа, или еще с одной-двумя женщинами крарла,
и вскоре палатки были разобраны, и мы опять были на старой дороге Змеи,
направляясь на восток, и надо было приводить в порядок копья, стрелы и
оружие для сезона битв. И то тут, то там в перерывах между видами этой
мужской деятельности племени я замечал женщину в черном прямом платье и
черном шайрине, идущую с кувшинами к пруду, склоненную над стиркой или у
кухонного костра (она никогда не была без дела, Чула следила за этим), и
ее волосы струились по весеннему ветру, как золотая волна.
первый вызов к войне пришел на Змеиную Дорогу, пять палаток Эттука,
которые я освободил из крепости, сплотились вокруг меня, как старые
товарищи, снова рассказывая ту историю и клянясь, что я должен поразить
скойана в печенку, если они бросили нам копье войны. Теперь, когда мне
предстояло драться, я надеялся, что таким образом избавлюсь от своей
занозы. Рукопашный бой, когда на тебя со всех сторон летят вражьи копья,
не способствует размышлениям о женских бедрах. Но следующей частью моего
испытания было то, что я понял, я потерял свою одержимость боем, потерял