Чтение 17–й страницы книги ~Горец 4~

И случилось так, что разношерстный отряд тех, кого в еще ненаписанных
вестернах будут называть "ковбоями" (получающие жалование от правительства
рейнджеры, разорившиеся скотоводы, да и просто молодцы, не владеющие
никаким ремеслом, кроме умения быстро стрелять и точно попадать в цель), -
прижал к холму объединенное племя Кайова и Могауков.

Численность нападавших и обороняющихся была примерно равна, но оружие
было лучшим у ковбоев.

Да к тому же - слишком по-разному понимали они задачу войны...

Белые стреляли, чтобы одержать победу. А индейцы...

Даже сейчас, защищая свою жизнь и жизнь племени, они прежде всего
стремились проявить воинскую удаль.

Лихо проносились вплотную к врагу, стремясь коснуться его оперенной
палочкой без острия (это было большей честью, чем убить); гарцевали в
пределах прямого выстрела - мол, не боимся вас!..

Результат был понятен...

Ковбои знали, что где-то здесь, на кургане, обитает странный
индеец-отшельник. Прозвище у него было почему-то такое же, как у солдат
регулярной кавалерии.

А кавалеристов индейцы звали "Большие Ножи" - потому что те носили
сабли...

Но мало кто из ковбоев помнил об этом в горячке битвы. А те, кто
помнили, уж конечно, не собирались менять свои планы из-за какого-то
краснокожего отшельника.

В конце концов, за его скальп выплатят премию не хуже, чем за любой
другой!

Вот тут-то и появился он - отшельник - из-за венчающего курган
валуна.

Когда ступил он вперед, не остерегаясь выстрелов, - пули шли сквозь
него, как сквозь облако: насквозь, но без результата...

Когда "Большой Нож" в его руке, описав сверкающий полукруг, надвое
развалил одного из оторопевших ковбоев... как их позже назовут, но этого
уже не назовут никогда...

Тогда, наверное, не было в отряде человека, который не пожелал бы,
чтобы руки его, обретя легкость птичьих крыл, унесли его прочь от этого
жуткого места.

Но каждый почувствовал, как страх отяжеляет его ноги, словно
прикрепляя к ним грузные бизоньи копыта, непригодные для бегства...

И вспомнили все тогда о проклятии, связанном с этим холмом. Именно
все вспомнили, даже те, кто вроде бы и не слыхал о нем никогда. А точнее -
не осознал услышанное, счел его дикарским суеверием.

Вспомнили - но поздно. И не было им уже никакого проку от
воспоминаний.

Много могли бы порассказать потом ковбои, - если бы было кому
рассказывать.

Но когда дрогнули их ряды, - с леденящим душу воем, потрясая на скаку
луками и копьями, устремились в погоню Кайова и свирепые Могауки -
признанные мастера ближней схватки, с томагавками наперевес.

Уж они-то не видели в происходящем ничего необычного. Так все и
должно быть! Ведь именно так гласило пророчество...

А в самом центре боя раз за разом вздымался длинный, слегка изогнутый
клинок - взлетал и опускался с мокрым хрустом.

И когда под владельцем этого клинка убивали лошадь, - кто-нибудь из
краснокожих, спешившись, тут же подавал ему своего коня, чтобы ни на миг
не прекращалась погоня.

И ни один из бледнолицых не сумел уйти, чтобы поведать своим
собратьям о том, что произошло...

Впрочем, слухи вскоре действительно распространились.

Слухи о том, что какой-то вождь сумел сплотить вокруг себя всех
индейцев Аппалачской возвышенности и повести их в бой...

Слухи, что вождь этот носит на груди щит не из трех слоев бизоньей
кожи - как обычные щиты Кайова - а легкий, сотканный из перьев...

Но будто бы семь лучших шаманов Аппалачей читали свои заклятья над
ажурным, словно веер, плетением этого щита - и стал он с тех пор
непроницаемым для пуль.

Будто бы...

Но лишь насмешливо пожимали плечами те, кто не видел Донна Канна,
идущего в атаку: ох, уж эти индейские суеверия!

А те, кто видел, - как правило, уже не могли рассказать...

Говорили в старину: порой даже монаху приходится творить крестное
знамение левой рукой - потому что правая рука его занята мечом.

...И - кончилось все. Кончилось, как будто и не было.

Впрочем, ведь действительно - не было...

Для Дункана эти события происходили... будут происходить три века
спустя - в девятнадцатом столетии.

(Конечно, если он полностью повторит свою прошлую жизнь. А это не
может быть так - потому что уже не так).

А для Конана все это было два века назад - потому что он прибыл в
шестнадцатое столетие из двадцать первого, не затратив на это ни мгновения
своего времени...

А по времени Вселенной это было...

Впрочем, у Вселенной - свои мерки времени. И понятий "было", "есть",
"будет" - для нее не существует.

Точно так же, как не существует разницы между понятиями "тогда" и
"теперь"...

Дункан дважды моргнул, прежде чем с глаз его спала пелена.

Он сидел, уставясь на камень. Стебли трав колыхались перед его лицом,
словно волны.

Вереск это? Или пыльная, жесткая трава прерий?

Дункан всмотрелся - и увидел, что надпись на камне состоит из рун. Из
рун, а не из иероглифов.

Вереск.

Гористая Шотландия. Шестнадцатый век от рождества Христова.

Несколько часов назад он простился с девушкой. Имя ее - Дженет, а не
Белый Цветок...

И Дункан, оторвав глаза от валуна, посмотрел в лицо Конану.

Не было больше в глазах у него ледяного, смертельного спокойствия.
Вместо него - была тоска.

Тоже смертельная.

- Учитель... - позвал он.

- Слушаю тебя, ученик мой.

- Тяжело мне, Учитель...

- Что ж - неси эту тяжесть!

- А стоит ли? Стоит ли нести, если нет исхода мукам? Если даже на
Священной Земле нет спасения от них?

- И чего же ты хочешь? - Конан пристально уставился ему в зрачки.

(Он уже догадался, о чем сейчас пойдет речь...)

- Я хочу... Вернее, не очень-то хочу я этого, но - сделай это для
меня...

- "Это" - что?

(Теперь Конан уже знал, а не догадывался - "что". Догадкам не
оставалось места).

Не ответив, Дункан стал на колени. Откинул спускавшуюся на плечи
косицу длинных волос в сторону, обнажив шею:

- Правы были мои братья по племени из ТОЙ жизни. "Ветвь, отломленная
от дерева..." Зачем мне жить, если незачем жить?

Дункан помолчал немного.

- Сделай это с одного удара, Учитель... - бесстрастно попросил он. -
Сможешь?

По сути, последний вопрос мог быть воспринят как оскорбление, - будь
они обычными смертными людьми.

Конан мог одним махом рассечь напополам рыцаря, закованного в полную
броню, - вроде той, которую носили сыновья Форгейма. А уж шею
перерубить... Все это он мог. Но не сделал.