Чтение 17–й страницы книги ~Очищение огнем~

поднималась по склону холма.

Появилась кирпичная стена, новая, аккуратно сложенная. За ней виднелись
верхушки кипарисов. Фу прошел вдоль стены и скрылся за воротами. Только
дойдя до этих ворот, я понял, что мы пришли на кладбище.

Я следовал за ним, минуя часовни и ряды надгробий. "Семья Ломера". "Здесь
лежит...", "Прохожий, помолись за него..." фу прошел по центральной аллее,
потом свернул направо. Я был метрах в 20 от него, когда он остановился перед
могилой, которая казалась свежее остальных. Я видел, как он склонился над
ней, осторожно поставил свои горшки и стал выдергивать из земли погибшие
цветы. Потом собрал опавшие листья и вместе с мертвыми цветами выбросил их в
мусорное ведро. В конце концов перед надгробием осталось лишь три горшка.
Потом он застыл, опустив глаза в землю и молитвенно сложив ладони. И тогда я
почувствовал, что мое сердце бешено колотится, его удары передавались
дереву, к которому я прислонился.

Как она тогда сказала? Нет, это я спросил: "Кто умрет, когда я уеду?" И
она ответила: "Я". Внезапно мои нервы превратились в клубок взбесившихся
гадюк. Едва сознавая, что делаю, я побежал и схватил садовника за плечо:

- Что случилось, Фу?

Когда он увидел меня, его глаза так округлились, что стали похожими на
две лупы, и голова откинулась назад, словно уберегаясь от моего безумия. Но
я настаивал:

- Скажи мне правду! Внезапно в его глазах вспыхнула ненависть, и он
ударил меня, сначала в ухо, затем по шее - он целил в нос, но я наклонил
голову. Потом он попытался убежать, но я поймал его за куртку, которая тут
же порвалась. Когда он обернулся, чтобы высвободиться, я повалил его с ног и
начал бить ногами. Вдруг я почувствовал, что моя правая нога оказалась
словно в капкане. Острая боль пронзила все тело, и я упал. Некоторое время в
голове стоял довольно странный шум. Потом я уже ничего не чувствовал. Старик
послал меня в нокаут.

Я смутно сознавал, - было ли это сознание или мое астральное тело гналось
за садовником? - что он бежит по каменистой дорожке. Моя голова была
прислонена к надгробию, и мне достаточно было слегка скосить глаза, чтобы
прочесть вырезанную на нем надпись: "Семья Дув". Я осторожно положил руку на
камень, ощущая физическую потребность погладить его и согреть своим живым
теплом. Потом я открыл глаза - разве я уже не открыл их? Повсюду: вокруг и
внутри меня - царил ужас. Подняться на ноги было так трудно, словно пришлось
собирать себя по частям. Но как ни странно, оказалось, что ноги меня еще
держат. Я побрел к кладбищенским воротам.

- Беги, - повторял я, - ты должен бежать. В тишине мой голос звучал очень
странно. Я надеялся встретить кого-нибудь у ворот - сторожа, крестьянку,
кого угодно. Мне просто хотелось задать вопрос и получить на него ответ. Но
Господь, дабы испытать меня, сделал утро совершенно безлюдным. Лишь далеко в
поле кто-то работал на тракторе. И справа высился собор, презиравший
преходящие людские страдания. Потом я вспомнил, что в сквере стоит моя
машина, и тогда наконец побежал.

Выехав на тополевую аллею, я увидел такое же скопление народа перед домом
Бонафу, как и в первый день. Они наблюдали за мной с нескрываемым
любопытством, потому что я совершенно не был похож на обычного посетителя.
"Острый приступ", - вероятно, решили они. Я прошел прямо к дому и постучал в
дверь. Никто не отозвался. Я опять принялся стучать. Сзади что-то сказали на
местном диалекте, но я не понял. Наконец дверь открылась, и на пороге
появился Бонафу, он был в ярости. Потом он узнал меня.

- Ах, это вы, - сказал он, - заходите. Целитель был, как обычно, в
рубашке без пиджака. В маленькой пыльной прихожей он как будто заколебался.
Там в ожидании приема сидели четыре человека, в том числе женщина в черной
соломенной шляпке, украшенной искусственными фруктами; трое мужчин держались
поодаль. Бонафу огляделся, словно ища, куда бы меня усадить, и не имея силы
или смелости заговорить первым. И вдруг где-то на втором этаже раздался
неистовый вопль, и его раскаты казалось сотрясли весь дом до основания.

- Серж!

Сразу послышался топот бегущих ног. Она прижалась ко мне радостно и
страстно. И я опять держал ее в своих объятиях. Это продолжалось около часа.
Где-то в глубине моей души из боли, отчаяния, пустоты рождалась новая жизнь.
Тепло вновь разлилось по моим жилам.

Глава 10

- Все вверх дном, - повторяла она, - Что случилось? Она ходила из комнаты
в комнату, всплескивая руками, словно маленькая школьница, потерявшая свой
пенал.

- Во что ты тут играл?

Я медлил с ответом и в конце концов решил пока не говорить правду. Мне
показалось, что дом стал необитаемым. Я хотел найти какие-то признаки жизни.
Тереза не обратила внимания на мое абсурдное объяснение. Решив, что вечер
холодный и нам нужен огонь, она запихала в камин несколько старых досок,
добавила немного скомканной бумаги и придавила все это тяжелым бревном.
Казалось маловероятным, что подобное сооружение загорится. Однако через
минуту пламя взметнулось вверх, как джин, и дерево весело затрещало. Тереза
села, очень довольная собой.

- Я переселилась к дяде. На время. Я иногда так делаю... Что там
произошло на кладбище?

Я подробно рассказал ей, как преследовал садовника, как подумал, что он
ведет меня к ее могиле, и как фу набросился на меня со всей страстью
маньяка. Она засмеялась своим ленивым смехом. О, этот смех! Я готов был
триста раз умереть ради этого томного, ласкающего смеха.

- Не обижайся на него, - сказала Тереза. - Он старый солдат.

Это не повод. Я тоже был солдатом. Даже проиграл войну - и это достаточно
хорошая рекомендация. Потом я спросил:

- Почему он набросился на меня?

Из ее рассказа я понял, что когда-то давно - как давно, мне не удалось
установить, поскольку у Терезы было довольно слабое чувство времени, - фу
был безумно влюблен в ее мать. После аварии - впервые она упомянула аварию
свет навеки померк в его глазах, и он стал каждый день носить свежие цветы
на ее могилу.

- Вот почему он выращивает эти ужасные цветы. И старается, чтобы никто не
узнал.

Тогда - поскольку маленький Фрейд дремлет в каждом человеке - я ухватился
за возможность расспросить Терезу о матери:

- Она была красива?

- Ну...

- Ты ее очень любила?

- Я никого особенно не любила, кроме тебя, - сказала Тереза. Но она
упомянула еще одну вещь: у ее матери была страсть к цветам.

- В этом доме всегда было много цветов. Только мать не могла вынести,
когда они увядали. Цветы меняли каждый день, и всегда их не хватало.

Огонь умер с приходом ночи. Тереза умолкла. В темноте она дышала глубже,
как растение. Я наклонился и нежно поцеловал ее глаза. Делая это, я
испытывал блаженное чувство полной свободы. Где-то далеко были Верни, Ким. Я
сам оказался где-то далеко. Она медленно повернула голову - медленнее, чем
вращались зубчатые колеса в настенных часах, что висели в прихожей. Эта
маленькая королева тишины могла пробыть в таком состоянии лет триста и не
проронить ни звука.

- Когда ты молчишь, мне страшно.

- Мне тоже страшно, - призналась она и добавила, как будто этот вопрос
интересовал ее чисто теоретически:

- Почему нам страшно, когда мы вместе?

- Потому что мы любим друг друга.

- Что с нами будет?

Я не ответил. Тема была столь неопределенна, что я решил отложить ее на
потом - как проблемы Юго-Восточной Азии. И я заявил, что хочу есть. "Сейчас
охотничий сезон. Я просто мечтаю о куропатке". Она моментально исчезла и
вернулась с блюдом бисквитов, которым на вид было несколько недель.

- Нет, я по-настоящему проголодался. Целый день ничего не ел.

Тереза приложила кончик указательного пальца к губам - жест, означавший,
что она думает.

- Хорошо, - сказала она наконец, - мы отпразднуем твое возвращение. У нас
будет паштет и много-много красного вина. Прекрасно. И у нас будет кукуруза
в початках.

Последнее я воспринял без энтузиазма, но ничего не сказал.

Потом примерно полчаса я мог вдыхать шедший из кухни пресный аромат
кукурузных початков, варившихся в воде. Но паштет был великолепен, и вино
незабываемо слой пыли в палец толщиной покрывал принесенную из погреба
бутылку. Поскольку Тереза выпила совсем мало, почти все досталось мне. Когда
мы встали из-за стола, я был пьян. Потом она засмеялась и сказала, что хочет
покурить. Меня восхитило, как Тереза зажгла мою сигарету, и еще больше - как
она держала ее между большим и указательным пальцем, осторожно вынимая изо
рта после каждой затяжки, словно это был какой-то драгоценный предмет. Потом
я предложил помыть посуду.

Когда мы стояли перед раковиной - Тереза мыла и полоскала, а я вытирал, -
на четвертой тарелке я вдруг набрался храбрости и сказал:

- Я тут искал кое-что.

- О чем ты?

- Сегодня днем я искал здесь фигуру из воска с воткнутыми в нее иголками.

- Не понимаю. Объясни.

- И еще я искал пропавшую фотографию моей жены и прядь волос.

- Зачем?

- Я думал, что найду их здесь.

- Здесь?.. Почему здесь?

- Когда я вернулся в Париж, жена заболела, и я думал, что кто-то наложил
на нее заклятье.