Чтение 17–й страницы книги ~Призвание варяга~

ненавидит за то, что я сослала ее от детишек в Европу. И, кажется мне,
хотелось бы ей мне подгадить.

Я вызвала ее из Европы. Пригласи ее в Ригу. Поговори с ней. Она из
польских евреек -- наври ей, что ты хочешь кончить вражду меж евреями
польскими и немецкими.

Она потребует от тебя каких-то гарантий. Тогда ты предложишь ей голоса
немецких евреев на выборах Президента Академии, которые состоятся сразу
после смерти Леонарда Эйлера.

Тебе тяжело это слышать, но -- деду твоему недолго осталось, а Эйлерам
и прочим "немецким" не хватит голосов, чтоб удержать этот пост в вашей
семье. Но если голоса немецких и польских евреев об(r)единятся, у вас -
большинство в Академии.

Без тебя ей не выиграть. После ее "Писем в Россию" с критикой
флогистона, для академиков старой закалки она -- красная тряпка быкам и они
с радостью оботрут об нее ноги. Она же -- не дура и ухватится за твое
предложение.

За это ты потребуешь у Дашковой заполнить штат Дерпта. Она не решится
сдать тебе никого из своих родичей. (Поляк и суток не проживет на
лифляндской земле.) Так что штат будет набран из ненавистников моего
царствованья и тех, кому обрыдло академическое рифмоплетство. Прими всех.
Изучи. Пойми, кто -- чего стоит.

Из тех, кто приедут, одни -- ненавидят Россию, другие -- Русскую
Академию. Вторых поставь во главе кафедр.

Первых же -- надо убить. С кровью. С потрохами, выпущенными по улице. С
пышными похоронами и уликами против меня. Якобы несчастных убили за их
статьи против русских.

Когда кончишь всех, Университет надо закрыть. Вход только по пропускам.
Сторожа только из латышей, особо обозленных на русских. Если кого поймают --
называть русским шпионом и вешать на месте. Моих там не будет, а наши кузены
никогда не признают, что шпионили за тобой. К тому же... Больше повесишь,
мне - меньше мороки.

Поверишь ли, - поймаю подонка почти что с поличным, так крику сразу на
всю Россию -- "Немка вешает русского патриота!" А если ты сделаешь --
отбрешусь, что не могу начать войны с Ригой.

Если вешать по-настоящему, да кишки выпускать на всю Европу, бритоны с
тевтонами сами повезут тебе станки, да паровые машины. Лишь бы ты быстрей
Восстала против России".

Матушка внимательно слушает старческий шепот, нос ее заостряется, а
глаза странно суживаются. Тетка с племянницей вдруг становятся очень похожи
и в их облике вдруг проступают черты Рейнике Лиса -- предка фон Шеллингов.

Маленькая бледная лисанька еще больше приласкивается к седой, мудрой
лисе и тихонько воркует:

- "Но, Ваше Величество... Я не могу родить от мужа -- от Бенкендорфа.
Вы же сами сказали, что верность Бельгийского дома равна их родству с домом
Франции. Пока у меня нету первенца, все это -- умозрительные прожекты".

Старая лиса разве что не облизывает худенькую племяшку и басит тихонько
в ответ:

- "Я надеялась. Я очень надеялась, что в нашем роду не все девочки
носят "проклятие". Увы, я ошиблась. Ура, ибо "проклятые" в нашем роду рожают
более умных детей, нежели мы -- идиотки. Я родила Павлушу без осложнений и
вырос он -- дурак-дураком..."

Государыня долго молчит, потом отворачивается, смотрясь в зеркало и
кусает полные губы. Видно, что ей неприятен сей разговор, но она продолжает:

- "Мы не можем нарушить лифляндских традиций, а по ним пост бургомистра
передается меж Бенкендорфами. К счастию, у Карла Бенкендорфа было много
женщин и сыновей. Боюсь ошибиться и обнадежить тебя, но...

Один из сих сыновей - просто латыш. Я сейчас позову его. Ты слышала
мнение юного Боткина об этом... Как его... "Гене кавказцев"? Когда войдет
этот парень, - смотри ему прямо в глаза. Глаза в мужике самое главное. А
потом приглядись к носу и чертам лица... Не хочу тебя обнадеживать. Ну так
что, - звать?"

В первый миг матушка вскакивает, молча раскрывает и закрывает рот,
силясь что-либо вымолвить, а багровые пятна ярости затопляют ее лицо. Затем
багрово-синюшный цвет постепенно спадает, кулаки разжимаются, и урожденная
баронесса фон Шеллинг начинает беспокойно ходить взад и вперед, то и дело
бросая полные злости и ненависти взгляды на Государыню. Потихоньку походка
ее успокаивается. Ей приходится проходить мимо большого зеркала рядом с
креслом Ее Величества, и взгляд молодой женщины все чаще задерживается на ее
собственном отражении.

Наконец, она останавливается, поправляет кружевные воротничок и манишку
ее мундира и быстро взбивает разлохматившиеся от ходьбы и переживаний
коротко стриженые волосы. Племянница протягивает руку к пудренице Ее
Величества, вопросительно смотрит на Императрицу, та благосклонно кивает, и
матушка чуточку пудрит нос и щеки.

Не переставая вертеться перед зеркалом, она вежливо интересуется:

- "Но как Вы это себе представляете? Я не смогу отдаться рабу!
Пожалейте меня. Да я и в глаза не видела этого мужика! Может он какой
кривой, или - горбатый? Как я могу..."

На это тетка смеется, обнимая племянницу, подводит к окну и,
приподнимая тяжелую занавесь, говорит:

- "Так и думала, что тебе захочется поглядеть на юного деверя. Так я
приказала супружнику твоему отправиться на юг - в Крым, на переговоры с
турками, да татарами. Пусть поносит бумажки, да перья поточит. А в Ригу тебя
повезет вон тот молодой человек. Его зовут Карл Уллманис, и он необычайно
похож на твоего мужа. Разве что - помоложе, покрасивее, да - поумнее, хоть и
- просто мужик. Поверишь ли, - когда увидала, у самой сердечко екнуло, но
остерегла себя, - "Нельзя. Это -- Дочкино". Когда войдет, смотри на самое
главное - на глаза. Глаза в мужике - самое важное".

Матушка рассказывала, что смотрела и не могла оторвать взгляда от
гиганта в простом партикулярном платье, который сидел на порожке матушкиной
кареты и о чем-то смеялся с латышскими кучерами. Карлис был чуть пониже
Кристофера, но шире в плечах, коренастее и по-мужицки - плотней генерала.
Так что чуть меньший рост даже придавал всему его телу большую мощь.

Но когда юноша вбежал в комнату, матушка ахнула. Там, где она ждала
видеть лицо обычного деревенского увальня, она увидала необычайно тонкие
черты лица, будто влажные -- на восточный манер миндалевидные глаза и
по-орлиному острый нос. Впрочем, все это не слишком-то замечалось на
веснушчатом светлом лице. А волосы цвета соломы и голубовато-серый цвет глаз
совсем сбивал с толку. Если б не теткин намек, матушке и на ум не пришло б
смотреть на сей нос, да глаза.

К счастию, матушка могла рассмотреть деверя во всех тонкостях, ибо
тетка ее стояла в тот миг у стола, делая вид, что что-то там пишет. Матушка
же сидела в углу, прикрытом тем самым прозрачным с одной стороны зеркалом, и
с увлечением обрабатывала пилочкой свои ногти. При виде юноши Государыня
обернулась к нему и воскликнула по-немецки:

- "Ба-ба-ба! Вылитый батюшка! Давно тебя не видела, как дела в Риге?
Как вам новая власть?"

Юноша галантно кланяется, не замечая притаившейся матушки. Он целует
царице руку и с достоинством отвечает, сперва по-русски с сильным немецким
акцентом, а потом, после разрешительного жеста Императрицы, говорит
по-немецки:

- "Фашими мольпами, Фаше Феличестф! Данке шен... В Риге все хорошо. В
первые дни мы весьма боялись, что новый наместник подтвердит наши худшие
опасения. Но, к счастью, все дела в Риге теперь вершит Госпожа Баронесса,
которая управляет нами выше всяких похвал:

Она уменьшила налоги и возглавила работу городского суда. Новые поборы
- справедливы, так же как и ее решения, и простой люд - счастлив.

Она отремонтировала Домский собор, и теперь все пасторы за нее и на нее
- молятся.

Она отстроила Ратушу, разрушенную еще Петром Великим, и теперь все
бюргерство - на ее стороне.

Она возводит первый театр во всей Империи, и уже выписала в него
артистов со всей Германии. Вся Рига только и говорит о предстоящем
театральном сезоне и о том, что ни у курляндцев, ни в Санкт-Петербурге этого
- нет. Мы горды и счастливы такой госпожой, и если бы еще Ваше Величество
забрало от нас ее мужа, наше счастье стало бы -- безграничным".

Молодая женщина за большим зеркалом слушает сии похвалы, затаив дух,
она кусает губы и кончиками пальцев промокает уголки глаз, чтоб не
расплакаться. Тут Государыня благосклонно кивает и говорит ласковым голосом:

- "Я рада, что моя племянница пришлась так по душе моим верным
подданным. Да, кстати, она - здесь рядом. Шарлотта, девочка моя, выйди,
покажись такому блестящему кавалеру!"

Матушка нервно вскакивает, чуть ли не роняя на пол пилочку для ногтей.
Но сразу же успокаивается и только, выходя из-за зеркала, на мгновение
приседает, чтобы незаметно для глаз молодого человека еще раз посмотреться в
зеркало и поправить что-то в своей прическе.

Вблизи юноша оказывается совершенным гигантом, - матушка достает ему
лишь до груди, хоть и сама считается высокою женщиной. Он тут же припадает
на одно колено и протягивает руку за матушкиной рукой. Та осторожно, будто
боясь обжечься, протягивает руку для поцелуя и юноша пылко целует ее много
раз. В первый миг племянница готова выдернуть руку назад, но потом она
виновато смотрит на тетку, в глазах ее возникает шкодливое выражение и, чуть
пожимая плечами, она подставляет руку для еще более крепких поцелуев.
Государыня грозит племяннице пальцем, а затем, чуть кашлянув, об(r)являет:

- "Я хочу вас представить. Вот это моя племянница - Шарлотта,
урожденная фон Шеллинг. Ей двадцать три года и... сам все видишь. А это сын
моего лучшего генерала - Карла Бенкендорфа, - Карлис Уллманис. Не смотри на
то, что он - Уллманис. Его мать не была венчана с его батюшкой, но разве в
том дело!? Для меня этот мальчик - сын моего верного генерала и с меня
хватит. Вот его родной брат, к примеру - законный сын у родителей, но если