взглянул во время обеда на карандаш Лео - карандаш торчал у Лео за ухом,
грифель был весь стерт и вокруг грифеля было маленькое белое колечко: так
выглядит карандаш, когда им пишут на стене. Значит, Лео был тем
невидимкой, кто писал на стене.
читать это", и обычно добавляла, чуть понизив голос: "Они и так слишком
рано узнают всю эту грязь".
пропахшем сдобным тестом подвале пекарни.
надписи, а Генрих все никак не мог набраться мужества сообщить столяру о
своем открытии.
расскажет и об этом.
уличным фонарем, тихо, едва заметно вздрагивающую фотографию, она
раскачивалась, когда мимо проезжали автомобили, и особенно сильно, когда
проезжал грузовик или тридцать четвертый автобус.
упорно хранила, заложив между детективными романами и иллюстрированными
журналами, - замызганная, тонкая, желтоватая брошюрка: "Что надо знать
автослесарю при сдаче экзамена на подмастерье". Между листками брошюрки
лежала сложенная вчетверо, истрепанная, но еще достаточно яркая,
литография, изображавшая "Тайную вечерю", - точно такая же литография есть
и у него самого с такой же точно надписью: "Генрих Брилах принял
конфирмацию в приходской церкви святой Анны в воскресенье, на Фоминой
неделе 1930 года". А у него была приходская церковь святого Павла в
воскресенье на Фоминой неделе 1952 года.
и каждую открытку кончал словами: "Неужели у вас не найдется комнатки для
меня, чтобы мне вернуться на родину?" А мать посылала ему табак и маргарин
и писала: "С жильем здесь очень плохо: все так дорого". Мать мамы умерла в
Саксонии, а отец отца покоился на здешнем кладбище - покосившийся
деревянный крест, к подножию которого они приносили цветы в день
поминовения и зажигали яркую свечу. Мать отца - бабушка была не в ладах с
мамой, она приезжала только на второй день рождества, привозила ему
подарки, а Вильме демонстративно _ничего_ не привозила и говорила точно
так же, как Карл: "порядок", "новая жизнь", "это добром не кончится". Одно
из ее изречений звучало так: "Видел бы это мой бедный мальчик".
в сторону Вильмы и ни разу не принесла ей гостинца. А ему она всегда
говорила: "Ты бы хоть когда-нибудь зашел ко мне". Но он навестил ее всего
один-единственный раз. У нее была чистота, такая же чистота, как у Лео:
пахло мастикой, его угощали пирожными и какао, дали ему денег на трамвай.
Но потом бабушка стала его выспрашивать, а он ей ничего не сказал и больше
никогда к ней не ездил, потому что она говорила то же самое, что он уже
слышал от остальных, от тех, которые находились под ледяным покровом -
"целомудренная душа, чистое сердце", и, между прочим, выспрашивала о Лео,
о Карле, о Герте и все приговаривала, покачивая головой: "Нет тут порядка,
если бы мой бедный сын, а твой отец, увидел все это", и показывала ему
карточки, на которых отец был одних лет с ним, карточку отца в день
конфирмации, а потом его карточку в комбинезоне слесаря, но к бабушке
Генрих больше не ездил, потому что не мог брать с собой Вильму.
7
он помог ей перенести спящего мальчика из ее комнаты к нему. Спящий, он
казался очень тяжелым, что-то бормотал спросонья, и они всегда боялись,
что разбудят его, но обычно он тотчас сворачивался клубочком в постели
Альберта и продолжал спокойно спать. Нелла часто приводила гостей, и
Альберт не меньше двух раз в неделю переносил мальчика к себе. Тогда ему
приходилось прерывать работу - он не хотел ни курить, ни работать, когда
мальчик у него, и как-то само собой получалось, что он уходил в Неллину
комнату и присоединялся к ее гостям. Несколько раз он пытался перейти с
работой в свободную комнату наверху, рядом с Глумом, но там он чувствовал
себя не на месте, ему не хватало тысячи привычных мелочей, необходимых для
работы, а у себя на это не нужно было затрачивать ни малейшего усилия,
стоило только выдвинуть ящик рабочего стола, и все было под рукой:
ножницы, всевозможный клей, карандаши, кисточки, и вообще ему казалось,
что не стоит устраивать мастерскую из этой комнаты. Была свободная комната
и внизу, но она тоже не годилась для работы: оранжевая кушетка, оранжевые
кресла, ковер того же цвета, на стенах - картины художника, которому
покровительствовал отец Неллы, - бесталанное выписывание мелочей - и ко
всему унылый и затхлый дух комнаты, в которой годами никто не живет, но
которую тем не менее регулярно убирают. Мальчик упорно отказывался
переселиться в одну из пустующих комнат, поэтому Альберту не оставалось
ничего другого, как уходить к Нелле и присоединяться к ее гостям. Но это
всегда приводило его в скверное расположение духа, да и скучно ему было с
ними. Иногда он уходил куда-нибудь, чтобы напиться вне дома, но в таких
случаях ему становилось жалко Неллу, когда он возвращался и заставал ее
одну среди пепельниц, полных окурков, пустых бутылок и тарелок с остатками
бутербродов.
в дороге, на каком-нибудь сборище, или они были представлены ей во время
какого-нибудь доклада. Альберт не выносил их постоянной болтовни об
искусстве. Он никогда не участвовал в этих разговорах, пил вино и чай, и
когда кто-нибудь начинал читать стихи Рая, ему становилось не по себе, но,
подчиняясь улыбке Неллы, он против воли отвечал потом на расспросы о Рае.
гостей встречались хорошенькие девушки, а на хорошеньких девушек он готов
был смотреть всегда, даже если на них был легкий налет снобизма. Он
внимательно следил за всем происходящим, время от времени вставал, чтобы
откупорить бутылку вина, а если гости засиживались поздно, он уезжал за
новым вином, новыми бисквитами и новыми сигаретами. В доме его удерживал
только мальчик, спавший в его кровати, - иногда он просыпался среди ночи
и, увидев склонившиеся над ним незнакомые физиономии, очень пугался; могло
случиться, что Неллина мать среди ночи выкинет еще какую-нибудь сцену.
Когда "кровь в моче" не стояла на повестке дня, она изобретала что-нибудь
другое, не столь для нее обычное. Она могла по целым неделям спокойно
сидеть у себя за бутылкой красного вина и тарелкой, наполненной
бутербродами с мясом, курить сигареты "Томагавк" из огненно-красных пачек
и либо перебирать старые письма, либо уточнять размеры своего состояния,
либо перелистывать старые учебники и хрестоматии 1896-1900 годов издания и
старую библию, сохранившую еще следы цветных карандашей там, где она,
десятилетняя крестьянская девчонка, более пятидесяти лет тому назад
исчеркала забрызганное кровью одеяние египетского Иосифа и горчичного
цвета львов, мирно возлегавших и уснувших вокруг Даниила.
устроить сцену. Бывало, в час ночи ей вдруг приспичит сделать салат, и,
надев черный в синих цветочках утренний капот, она спускалась к Нелле и,
стоя в дверях, размахивала пустой бутылкой из-под уксуса и вопила: "Что за
свинство, опять в доме ни капли уксуса, а мне необходимо, понимаешь ли,
необходимо сделать салат". Раздобыть уксус во втором часу ночи не так-то
просто, но Альберт на всякий случай заключил дружеское соглашение с
буфетчицей привокзального ресторана и на худой конец мог раздобыть там
разнообразнейшие продукты. Если Больде случалось спуститься ночью на
кухню, а бабушка еще не спала и у нее было настроение закатить сцену, она
набрасывалась на Больду: "Ах ты, беглая монашка - дважды вдова" и начинала
перечислять все прегрешения отца Больды, который, судя по всему, был
контрабандистом и браконьером, но вот уже более пятидесяти пяти лет
покоился на маленьком кладбище в горной деревушке. А когда у бабушки не
было настроения делать сцену, она не мешала Больде возиться или затевала с
ней самый мирный разговор. Точно так же она появлялась вдруг в комнате
Неллы с криком: "Опять шляешься? А муж твой, бедняга, спит в русской
земле!"
оставался дома, так как Нелла боялась своей матери.
охранял сон мальчика и был готов на манер огнетушителя в случае
необходимости утихомирить Неллину мать.
роль шофера такси: он подвозил гостей Неллы к трамвайной остановке, а если
было поздно, к трамвайному парку, откуда и ночью каждый час отходил
трамвай, а когда был расположен, он поодиночке развозил их домой. Альберт
старался подольше не возвращаться, рассчитывая, что Нелла за это время уже
уляжется спать.
в густой тьме, и он смотрит на волшебство, которое творят фары его машины:
беспокойные, резкие черные тени и желтовато-зеленый свет фонарей. Он любил
этот холодный свет, от которого и летом веяло ледяным холодом. Сады и
парки в этом желтовато-зеленом свете даже в пору цветения казались
холодными, безжизненно застывшими. Часто он оставлял позади город, вел
машину через спящие деревни и, выбравшись на автостраду, мчался несколько
километров на огромной скорости, потом на ближайшей развилке сворачивал и
возвращался в город. Всякий раз он испытывал глубокое волнение, когда в
луче прожектора из тьмы возникала человеческая фигура; чаще всего это
оказывались проститутки, они пристраивались в местах, освещаемых фарами,
Херберт Фрэнк
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Жюль Верн
Соломатина Татьяна
Сертаков Виталий