врожденные пороки - в зависимости от состава свойств, так что от природы они
становятся вспыльчивыми, сладострастными или опутанными другими
недостатками. Но, пожалуй, что и того ангела, предпочитаемого прочим в
качестве Светоносца (Lucifer), который, как вы утверждаете, впоследствии
отступился [от Бога], Бог не сотворил добрым ангелом или добрым духом; вы
соглашаетесь, что он не остался в истине, или в Божественной любви, хотя
многие из вас никогда не согласились бы упустить однажды приобретенную
любовь. Ибо ни один ангел, дух или же человек, отчужденный от Божественной
любви и истинного милосердия не называется поистине ни добрым, ни злым,
покуда они не ведают греха. Тот ангел, следовательно, не был сотворен ни с
грехом, ни с Божественной любовью: как же можно все еще говорить, сотворен
ли ангел благим или злым [45]?
потому что творится еще не владеющим разумом, оттого при творении своем люди
не воспринимались бы как добрые или злые. Некоторые из них, так как они по
природе болезненны или глупы, и рождаются окованными недугами и плоти, и
духа, да и все люди вообще рождаются смертными. На самом же деле на
основании творения субстанция человека по природе блага, [хотя и] становится
участником многочисленных зол. Как напоминает Аристотель, и в этом -
очевидная истина, благу ничто не может быть противоположно, кроме зла. Ясно,
следовательно, что как смертность, так и другие [изъяны], о которых только
что сказано и с которыми мы рождаемся, должны рассматриваться как зло,
потому что никто не сомневается, что противоположное им - благо и что
некоторые пороки или зло естественно присущи некоторым благим [людям] на
основании [факта] творения, как смертность присуща человеку, а неразумность
- лошади. Хотя ведь говорят, что смертность - не порок человека, так как ни
один человек на этом основании не хуже другого, и все люди принимают в ней
участие на равных; это естественный порок человека, поэтому из-за него
человеческая природа хуже и немощнее того, что бессмертно. Следовательно,
хотя мы соглашаемся, что любой человек, какими бы пороками он ни был
обезображен, есть благая сущность, однако мы не признаем, что он - добрый
человек, как и наоборот, мы исповедуем, что любая кара по сути зла, хотя
полагаем благой определенную кару. Итак, смотри, последовательны ли мы,
утверждая, что, если благое или праведное наказание есть высшее зло
человека, то на этом основании мы верим, что высшее зло человека есть то,
что [само по себе] благо. Ведь если та кара, как говорится, блага, то не
потому ее нужно называть просто благом, а [потому, что] это - благая
сущность.
законных основаниях, ибо ты соглашаешься, что высшее зло человека есть
благо, поскольку не отрицаешь, что высшее зло - это та кара, которая блага и
праведна. Но я еще раз спрашиваю: так как и вина, предшествующая
[наказанию], и последующее за это наказание суть зло, то о чем из них нужно
говорить, как о худшем и более важном для человека зле? Идет ли речь о его
вине, которая делает человека злым, или о каре, которую налагает на него Бог
праведным судом?
зло для человека, нежели его кара. Ведь поскольку бесспорно, что среди всех
зол хуже другого то, которое всего более неприятно Богу, и кары
удостаивается тот, кто не сомневается, что вина хуже наказания вины. Именно
виной человек неприятен Богу; потому она и называется злом - не из-за кары,
которая вменяется на основании вины. Именно вина - неправедность, кара же
есть должное следствие праведности, происходящее непосредственно из
намерения. Итак, ясно, что для человека хуже то, что определяет его как
виновного, чем [тот приговор, который] выносит по его поводу праведный суд,
для наказания.
его наказание, то как же ты называешь наказание человека его высшим злом,
тогда как говорилось, что высшее зло - вина?
хотелось бы выслушать по тому же вопросу твое решение, дабы постичь, что,
по-твоему, нужно называть высшим злом человека?
наоборот - несомненно, что его высшее благо - это то, из-за чего он
становится лучше.
Тому, Кто называется просто и собственно Высшим благом, можно быть
неприятным или угодным, следуя этой двоице [- ненависти или любви]. И
последствия их обеих обнаруживаются после этой жизни. Ведь те, кто мучится
вечными и наистрашнейшими муками, чувствуют, что они ими тяготятся тем
более, чем большей ненавистью, как огнем, они охвачены к Тому, Чьим судом
покараны, без надежды на прощение. Всем сердцем они жаждали бы, чтобы этого
суда не было, чтобы, по крайней мере, им можно было освободиться от муки, и,
таким образом, им от такой ненависти там хуже, чем, благодаря прозрению,
здесь. И наоборот, каждый, кто наслаждается видением Бога, о Котором говорит
псалмопевец: "Когда слави Твоя объявится мне, я насытюсь" [(Псал. XVII, 5)],
то есть: когда Ты Сам обнаружишь передо мной через Себя Самого величие
божественности Твоей, мне ничего более не будет недоставать; настолько
станут они тогда лучше, насколько больше любят Его и чем пристальнее
вглядятся в самих себя, так что ту высшую любовь, то наслаждение Высшим
благом, которое есть истинное блаженство, можно было бы справедливо назвать
высшим благом человека. Ибо слава божественного величия такова, что никто не
может созерцать его без того, чтобы во время самого видения тотчас не стать
блаженным; потому и сказано: Да сгинет нечестивый, чтобы не видел он Божьей
славы [(Исайя, XXVI, 10, по тексту 70 толковников)] [46]. Таким образом,
когда верующие в Него, любившие Его больше всех, познали бы такое
блаженство, какое никакая вера не позволяла им оценить, это было бы их
величайшим ликованием и вечным блаженством.
понимание, отчего человек, как ты утверждаешь, становится лучше или хуже. Но
если это касается лишь будущей жизни, если мы становимся там лучше или хуже,
чем здесь, то, кажется, мы там и заслуживаем нечто большего, чем здесь. Ведь
на том основании, что мы становимся лучше или хуже, чем прежде, нас и
принуждают к тому, чего мы достойны - к большей каре или воздаянию. Ибо если
там результат лучше, то, значит, тем больше мы познаем Бога и больше любим
Его, и наша любовь к Богу возрастает, как равно же [возрастает] и само
воздаяние так, что мы всегда становимся лучше, и наше блаженство
увеличивается бесконечно, никогда не завершаясь, оттого и может оно
постоянно расти.
заслуги, а в той - для награды, здесь - для сева, а там - для сбора
[урожая]. Как бы мы, следовательно, ни становились лучшей там, благодаря
воздаянию за заслуги, приобретенные здесь, однако нет нужды [полагать], что
там мы заслужим нечто иное. Поскольку там мы становимся лучше, чем здесь, то
именно здесь осуществляется расплата за обретенные заслуги, которая,
воздавая должное, призвана сделать нас лучше, а не обеспечить новую награду,
и она устанавливается только как награда за заслуги, не сохраняясь для
снискания признательности повторно. Ведь и у нас, [в дольнем мире], когда
кто-то получает от друга награду за дружбу и из-за этого любит его больше,
не считается, что им заслужена новая награда за эту увеличившуюся любовь,
произошедшую лишь вследствие обретенного воздаяния, будто таким образом
возможно бесконечное увеличение заслуг. Хотя любовь действительно
увеличивается из-за взыскания необходимой милостыни и воздаяния, [все же]
кажется, что она происходит не столь на основании [свободного]
волеизъявления, сколь из-за надобности; существует, однако, естественно
врожденное чувство у всякого [человека], вследствие которого само воздаяние
награды влечет за собой возрастание любви и воспламеняет в нас любовь к Нему
скорее из-за нашей нужды, принятой за любовь к нам, скорее, чем из-за
добродетели, то есть любви воздающего. Если среди людей друг получает от
друга награду [за дружбу] и из-за этой самой награды принужден любить
сильнее, то говорят, что такое усиление любви не снискивает новую
признательность; что же удивительного, если и в другой жизни, больше любя
Бога вследствие полученного воздаяния [за содеянное в мире дольнем], мы
никоим образом не обращаем такую награду снова в заслугу? Или же: что
запрещает, наконец, допустить, что слава божественного величия такова, что
всегда кто-либо из нас может преуспеть в видении Его, дабы мы могли тем
дольше ее созерцать, а она сама собою шире открылась бы нам, сделала бы нас
блаженными? Конечно, рост такого сопряженного блаженства имеет тем больше
цены, чем более велико блаженство [как таковое], сохраняясь в одном только
состоянии и никоим образом не изменяясь.
в видении Бога или какая разница между самими созерцателями, ибо, это всем
ясно, Высшее благо - просто, и его нельзя созерцать иначе как в полноте, так
что нельзя созерцать одному то, что нельзя созерцать другому?
способе созерцания, так что чем лучше постигается Бог, [тем больше] в [Его]
видении становится наше блаженство. Так, мы все неодинаково постигаем при
желании понять такие [понятия], как душа или дух, хотя, однако, считается,
что части нетелесной природы качественно не различаются по своей сущности
(essentiu). И когда какое-нибудь тело или какая-либо часть его кем-либо
рассматривается вместе, то одним человеком это познается лучше и понимается
полнее, чем другим, и хотя пониманию подвергается одно и то же, однако
сущность ее воспринимается неодинаково. Ведь одного Бог наделяет лучшим и
совершенным представлением о себе, чем другого по мере заслуг, и открывает
себя полнее [одному, нежели другому]. Ибо может случиться, что, хотя этот
[человек] знает все, как и тот, однако этот знает каждый [элемент знания]
лучше и совершеннее, чем тот, и хотя вещь познается целиком как тем, так и
этим, однако у одного познания об одном и том же не столь полны, как у
Березин Федор
Корнев Павел
Панов Вадим
Сапковский Анджей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия