платья, тоже покидают постоялый двор. Они садятся в четыре экипажа, уп-
ряжка белая, упряжка вороная, садятся по шестеро, но не вперемежку - за-
чем, когда головами они уже и так обменялись? - и уезжают из притихшего
городка, однако мостовая под ними снова грохочет.
зловещие кареты в другие места, где те и по сей день останавливаются пе-
ред часовнями и замками, - еще и сейчас в заброшенном трактире, где ник-
то жить не хочет, по ночам из камина раздается благочестивое пение впе-
ремежку с богохульными молитвами на восемь кошачьих голосов.
сразу же отправиться в Тигенхоф. Но сколько ни пытались они осуществить
эту затею, им удавалось добраться только до Штегена, в крайнем случае -
до Ладекоппа. Зато следующей зимой, которая, разумеется, для строителя
птичьих пугал и должна быть самым творческим временем года, Эдуард Ам-
зель все же нашел возможность побывать на заколдованном месте и снять с
безголовых привидений все нужные мерки: так он создал свои первые меха-
нические пугала, хотя на это и ушла изрядная доля его состояния из за-
ветного денежного мешочка.
Двадцатая утренняя смена
стучит по оцинкованному оконному карнизу. Поскольку в конторе у Брауксе-
ля есть и помещения вовсе без окон, он мог бы от этой весенней терапии
отказаться. Но Брауксель остается, он явно хочет заиметь в башке дырку:
цел-лу-лойд, цел-лу-лойд, - коли уж кукла, то обязательно с дырочкой в
аккуратном целлулойдовом лобике. Ибо Брауксель однажды уже пережил отте-
пель и превращался в невесть что под талой водицей с худеющего снегови-
ка; но еще раньше, за много-много оттепелей до того, Висла текла под
толстым, изрезанным санными следами ледяным покрывалом. А юношество всех
окрестных рыбацких деревень вовсю забавлялось катанием под парусом на
закругленных коньках, называемых попросту "снегурками". Катались по
двое, брали в руки сколоченную из досок раму с натянутой на нее просты-
ней - это и был парус - и, поймав ветер, неслись вперед, аж дух захваты-
вало. У всех изо рта пар. Снег, конечно, мешал, его сперва разгребали
лопатами. Там, за дюнами, все земли без разбору, что плодородные, что
нет, укрыты сугробами. Сугробы на обеих дамбах. Прибрежный снег незамет-
но переходит в снег на льду, который укрыл под собою бескрайнее море со
всеми его рыбами. В скособоченной снежной шапке, наметенной с востока,
на округлом белом холме стоит на своих скрещенных козлах матерновская
ветряная мельница, стоит посреди белых полей, которые не убегают с глаз
долой лишь благодаря прочным заборам, и мелет, мелет. Засахаренные напо-
леоновские тополя. Прибрежный лес почти не виден, словно художник-люби-
тель густо замазал его белилами прямо из тюбика. Когда снег начал се-
реть, мельница сказала себе "Кончай работу!" и отвернулась из-под ветра.
Мельник и его работник отправились домой. Кривобокий мельник по пятам за
своим работником. Черная псина Сента, нервная с тех пор, как у нее отня-
ли и продали всех щенков, рыщет по своим же следам и кусает снег. А пря-
мо напротив мельницы, на заборе, с которого они предварительно ногами
оббили снег, сидят в своих теплых зимних одежках и варежках Вальтер Ма-
терн и Эдуард Амзель.
нятный, одним словом - технический. Про мельницы с одним мельничным пос-
тавом, про голландские мельницы, хоть и без козел и без седла, но зато с
тремя поставами да еще с поворотным ветряком, о хитроумном устройстве
мельничных крыльев, со всеми их иглицами, рычагами и щитиками, позволяю-
щими регулировать скорость вращения в зависимости от силы ветра. Помина-
ются мельничные веретена и мельничная параплица, мельничные балки и
мельничные валы. Сложные взаимоотношения между седлом и тормозным прис-
пособлением. Это только мелюзге лишь бы горланить: "Крутится мельница,
вертится мельница..." А Вальтер Матерн и Амзель не горланят Бог весть
что, они знают, почему и когда мельница крутится то быстрее, то медлен-
нее, это зависит от того, насколько выпущены тормозные башмаки. И даже
когда падает снег, если ветер дает свои восемь метров в секунду, мельни-
ца мелет равномерно, невзирая на беспорядочную снежную круговерть. Ничто
в мире не способно сравниться с мельницей, которая мелет в метель, - да-
же пожарная команда, которая под проливным дождем тушит загоревшуюся во-
донапорную башню.
выпиленные лобзиком, замерли в снежной круговерти, Амзелю вдруг показа-
лось, может, оттого, что он на секундочку то ли прищурил, то ли смежил
веки, что мельница вовсе не остановилась. Бесшумно мела метель, надувая
с Большой дюны мельтешащую бело-черно-серую рябь. Терялись вдали тополя
у шоссе. В корчме Люрмана яичным желтком зажегся свет. Не слышно пыхте-
ния поезда из-за поворота узкоколейки. Ветер вдруг сделался колючим.
Взметнулись и застонали кусты. Амзелю жарко, как в печке. Его друг клюет
носом. Амзель видит нечто. А его друг ничего не видит. Пальчики Амзеля
трутся друг о дружку в рукавицах, потом выскальзывают наружу, рыщут и
нашаривают в левом кармане тулупчика правую лаковую туфельку с пряжкой -
и сразу как электричеством! На руках и на лице у Амзеля ни снежинки -
сразу же тают. Губы сами приоткрылись, а слегка прищуренные глазки видят
сразу столько всего, что словами и не расскажешь. Они подъезжают друг за
дружкой. Без кучеров. И мельница как мертвая. Четыре кареты на полозьях,
две упряжки белых - на снегу почти скрадываются, две вороных - эти, нао-
борот, как нарисованные, а из них вылезают и помогают друг другу двенад-
цать и двенадцать, все безголовые. И вот уже безголовый рыцарь ведет
безголовую монашенку на мельницу. А всего их было двенадцать пар - каж-
дый рыцарь вел свою монахиню, и каждый нес свою голову, рыцари под мыш-
кой, монахини перед собой, и все они зашли в мельницу. Однако в расста-
новке процессии возникли явные сложности, ибо - несмотря на одинаковые
вуали и одинаковые доспехи - старые распри, еще со времен рагнитского
лагеря, навязли у них в зубах. Первая монахиня не разговаривает с чет-
вертым рыцарем. Что не мешает обоим весело болтать с рыцарем Фицватером,
который знает литовские земли, как дыры в своей кольчуге. Девятая мона-
хиня в мае должна была разродиться, но не разродилась, потому что вось-
мой рыцарь - его зовут Энгельгард Ворон - ей и шестой монахине (той, что
каждое лето объедалась вишнями), схвативши меч толстого, десятого рыца-
ря, того, что уселся на балке с закрытым забралом и, со смаком отдирая
мясо от костей, уплетал курицу, снес головы вместе с шестой и девятой
вуалью. И все это только из-за того, что хоругвь Святого Георгия еще не
была соткана, а река Шяшупа меж тем уже замерзла и годилась для перепра-
вы. И покуда оставшиеся монахини тем поспешнее ткали хоругвь - последнее
багряное поле уже почти было закончено, - третья монахиня, та, что с
восковым лицом всегда тенью следовала за одиннадцатым рыцарем, сходила и
принесла лохань, дабы было что подставить под кровавые струи. И тогда
седьмая, вторая, четвертая и пятая монахини облегченно рассмеялись, отб-
росили в сторону свое рукоделие и склонили перед восьмым рыцарем, черно-
кудрым Энгельгардом Вороном, свои головы вместе с вуалями. Тот, не будь
лентяй, сперва снес голову десятому рыцарю, который, расположившись на
балке, уплетал курицу, - снес вместе с курицей, шлемом и забралом, после
чего вернул ему меч, а уж этот толстый, безголовый, но тем не менее жую-
щий десятый помог восьмому чернокудрому, помог второй, третьей - воско-
волицей, что всегда держалась в тени, а уж заодно и четвертой и пятой
монахиням избавиться от своих голов и вуалей, а Энгельгарду Ворону - от
головы и шлема. Со смехом подставили лохань. Теперь ткачих-монахинь ос-
талось совсем немного, а хоругвь все еще не была закончена, хотя Шяшупа
все еще была подо льдом и годилась для переправы, хотя англичане со сво-
им Ланкастером уже встали лагерем, хотя лазутчики уже разведали дороги и
вернулись, хотя князь Витовд решил не вмешиваться, а Валленрод уже поз-
вал всех к столу. Но лохань уже была полна и даже переплескивалась. И
тогда настал черед десятой, толстой монахини - ибо, раз был толстый ры-
царь, должна быть и толстая монахиня - подойти вразвалку и трижды под-
нять лохань, в третий раз уже тогда, когда Шяшупа освободилась ото льда,
а Урсуле, восьмой монахине, которую все и всюду ласково кликали Туллой,
пришлось опуститься на колени и подставить свою нежную, покрытую пушком
шею под меч. А она только в марте приняла обет и уже двенадцать раз ус-
пела его нарушить. И не помнила точно, когда с которым по счету, потому
как все с закрытым забралом; а тут еще англичане с Генрихом Дерби во
главе - не успели лагерь разбить, а уже туда же, и всем невтерпеж. Был
среди них и Перси, но не Генри, а Томас Перси. Для него Тулла из тонкого
шелка соткала особую маленькую хоругвь, хотя Валленрод и запретил все
особые флаги. А вслед за Перси захотели и Джекоб Доутремер и Пиг Пигуд.
В конце концов сам Валленрод вышел супротив Ланкастера. И вырвал из рук
у Томаса Перси его маленькую карманную хоругвь и повелел фон Хаттенштай-
ну поднять только что изготовленную хоругвь Святого Георгия и перепра-
вить ее через освободившуюся ото льда реку, а восьмой монахине, которую
все кликали Туллой, приказал опуститься на колени, покуда сколачивается
мост, во время коей работы утонуло четыре лошади и один смерд. И она пе-
ла куда прекрасней, чем пели до нее одиннадцатая и двенадцатая монахини.
Умела и рулады выводить, и трелью рассыпаться, так что нежно-розовый
язычок легкой пташкой порхал под темно-багряными сводами неба. Грозный
Ланкастер плакал, пряча слезы под забралом, так ему не хотелось ни в ка-
кой крестовый поход, но у него были нелады с семьей, хоть потом он и
стал королем. И тут вдруг, поскольку никто не хотел переправляться через
Шяшупу, а всем, наоборот, до слез захотелось домой, из пышной кроны де-
рева, где он до этого спал, выпрыгивает самый младший из рыцарей и пру-
жинистым шагом, крадучись, устремляется прямо к склоненной шее с нежным
девичьим пушком. Он вообще-то из Мерса был, очень ему хотелось бартов в
истинную веру обратить. Но барты к тому времени были уже все обращены и
основали Бартенштайн. Вот ему и остались только литовские земли, а спер-
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Емилина Ника
Сертаков Виталий
Апраксина Татьяна