Чтение 17–й страницы книги ~Генеральная репетиция~

проводить меня. Правда?

Давид. Да.

Шварц. Если сможешь.

Давид. Папа!.. Папа!..

Шварц. Ну?!. Ты прав, Додик - зачем же ты плачешь?

Давид. Папа!..

Шварц (решительно). Идемте, Хана! (Шварц и Хана медленно идут к дверям,
Абрам Ильич обернулся.) Да, скажи товарищу Чернышеву, чтобы он не трудился
напрасно. Скажи, что я не сумею пойти в Большой театр. Скажи, что мне
расхотелось! (Помедлив.) Ну, Бог с тобою, Давид!..

Шварц и Хана уходят. Давид один. Он рванулся было вслед за ушедшими, но
у самой двери остановился, постоял, вернулся назад и сел. Он сидит молча,
неподвижно, опустив голову. Тикает будильник. Бегом возвращается Хана.

Давид (испуганно). Что... Плохо ему?

Хана. Я косынку забыла.

Давид. Вот она, возьми. Хана. Ты отвратительно поступил... Подло...
Мерзко...

Давид. Я знаю.

Хана. Он чудесный старик, твой отец!

Давид. Я знаю.

Хана. Все ты знаешь...

Закипел чайник.

Давид. Выключи, будь добра.

Хана вытащила шнур, бросила его на стол, остановилась перед Давидом.

Хана. Ничего ты не знаешь! Даже как сильно я тебя люблю - ты не
знаешь!.. Такой простой вещи не знаешь!

Давид. Хана!

Хана. Что? Теперь можно сказать, не стыдно. Больше мы все равно с тобой
не увидимся! (Печально улыбнулась.) Я так ждала, когда ты приедешь! Так
ждала!.. А ты не зашел даже... Все некогда было... Три года было некогда! А
я и на это обидеться не сумела. Узнавала о тебе... О тебе и о Таньке... На
концерты ходила в Консерваторию: надеялась - встречу... А на первомайском
вечере ты и заметить меня не захотел...

Давид. Ты была разве?

Хана. Была. В пятом ряду сидела. Громче всех тебе хлопала. Ты
превосходно играл в тот вечер. Превосходно. Особенно Венявского. Ты будешь
знаменитым скрипачом, Додька, и очень счастливым человеком... Я так
загадала!.. Прощай!

Давид (растерянно). Погоди, Хана!

Хана. Абрам Ильич ждет... Прощай!

Хана убегает. Давид снова один. Он бесцельно слоняется по комнате.
Берет скрипку. Кладет ее обратно. Накрывает чайник подушкой. Входит Людмила
Шутова.

Людмила. Шварц!

Давид обернулся и внезапно бросился с кулаками на Людмилу.

Давид. Уходи отсюда ко всем чертям!.. Убирайся!.. Убирайся отсюда!..

Молчание.

Людмила (тихо). Зачем же ты лезешь на меня с кулаками, свинья?! Я
папиросы тебе принесла, а ты... На - кури, свинья!

Людмила швырнула на кровать Давиду пачку папирос и вышла. Тишина.
Сумерки. Зажглись огни в доме напротив. Хрипит и захлебывается уличный
радиорепродуктор:

- ...Сегодня, во время очередного массированного налета фашистской
авиации на Мадрид, было сбито...

Бесшумно отворяется дверь и входит Таня. Она в новом нарядном платье,
радостная и возбужденная.

Давид. Не вижу. Темно.

Таня. А ты зажги свет.

Давид. Не хочу.

Таня. Что с тобой?

Давид. Ничего!

Таня. Со Славкою поругались?

Давид. Нет. Таня (после паузы). Что случилось? Может быть, я напрасно
пришла? Давид. Может быть.

Таня. Ах, так?!.

Таня постояла еще секунду, словно соображая, а затем решительно
повернулась и пошла к дверям.

Давид. Танька!

Таня (звонко, дрожащим голосом). Ты грубый, невоспитанный, наглый,
самовлюбленный, нахальный...

Давид (насмешливо). Ну, а еще?

Таня. И не приходи ко мне больше, и не звони, и... Все!

Таня выбегает, оглушительно хлопнув дверью. Молчание. Давид перегнулся
через подоконник, высунулся на улицу, крикнул:

- Танька-а-а!..

Тишина. Только по-прежнему хрипит и захлебывается радиорепродуктор :

- ...Боец интернациональной бригады батальона имени Эрнста Тельмана
заявил...

Давид встал, прошелся по комнате, взял скрипку.

Давид. Ну, и хорошо!.. Очень хорошо!.. И пожалуйста! (Он поднял
скрипку, зашагал по комнате. Он играет бесконечные периоды упражнений Ауэра,
зажав в зубах незажженную папиросу.) И раз, и два, и три... И раз, и два, и
три...

Загудел поезд. Давид играет все ожесточеннее:

- И раз, и два, и три!.. И раз, и два, и три!.. И раз, и два, и три!..

Занавес

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Во втором антракте мы с женою быстро и молча поднялись и пошли курить.

Мы стояли в курилке, возле урны - с двух сторон, как часовые, - часто и
с отвращением глотали дым.

- Во втором действии Евстигнеев был лучше, - сказала жена.

- Да, - сказал я, - а в третьем действии он будет еще лучше... Только
это не имеет никакого значения !

- Да, - согласилась жена, - разумеется. Помолчав, она спросила.

- Ты очень огорчен?

- Нет, - сказал я, - все давно ясно... Это ребята на что-то еще
надеются...

И в ту же секунду, точно в подтверждение моих слов, в курилку вбежал,
влетел, ворвался Олег Табаков - в белой рубашке, заправленной в ватные
штаны, и в тапочках на босу ногу. Во втором действии он исполнял роль Славы
Лебедева, а в третьем будет играть роль "сына полка" Женьки Жаворонкова. В
ту пору основной состав Студии насчитывал человек двадцать, и ряд актеров,
занятых в моей пьесе, играли по две роли.

...Как странно мне бывает теперь - изредка, очень изредка - встречаться
и церемонно раскланиваться с важным и представительным директором театра
"Современник" Олегом Николаевичем Табаковым!..

Милое мальчишеское лицо Табакова блестело от пота.

Он подбежал ко мне и проговорил задыхающимся, плачущим голосом:

- Александр Аркадьевич, ребята просят... Ну, вы поговорите там с
кем-нибудь!

- С кем, Олег? - изумился я.

- Ну, я не знаю... Ну, с этими - Соколовой, Соловьевой, черт их там
разберет!

- О чем говорить? - спросил я. Откуда-то раздался отчаянный вопль:

- Табаков?! Давай по-быстрому!..

Олег махнул рукой и убежал.

Мы с женою переглянулись. Ничего еще, по сути, не было сказано, но
тоскливое чувство обреченности, предрешенности, безнадежности и
бессмысленности всего, что происходит, - это чувство, так всевластно
царившее в зале, уже перелетело по каким-то неведомым законам через рампу и
дошло до исполнителей.

- Ну, что ж, пойдем, - сказал я жене.

- Пойдем, - сказала она. - Может быть, ты хочешь зайти за кулисы?
Посоветоваться? Может быть, действительно, еще что-то можно предпринять?

- Нет, - сказал я.

Мы вернулись в зрительный зал, заняли свои места.

Товстоногов, по-прежнему сидевший в стороне, неожиданно обернулся и,
через несколько пустых рядов, разделявших нас, сказал мне негромко, но
внятно, так что слова эти были хорошо слышны всем:

- Нет, не тянут ребята!.. Им - эта пьеса - пока еще не по зубам!
Понимаете?!.

Солодовников внимательно, слегка прищурившись, поглядел на
Товстоногова.

На бесстрастно-начальственном лице изобразилось некое подобие мысли.
Слово было найдено! Сам того не желая, Товстоногов подсказал спасительно
обтекаемую формулировку.

Ничего не нужно объяснять, ничего не нужно запрещать, что касается