дубинка. "Это они меня бананом... но почему же я не помню, когда... и не
больно?" - удивился Сергей.
проникал звук голоса гестаповца. Казалось, тот говорил с Сергеем по телефону
на огромном расстоянии.
дребезжит треснувшим армейским котелком.
зелеными глазами на Сергея. На его длинной шее смешно дергалась жила, по
синеве бритых щек запрыгали желваки.
Медленно поднявшись со стула, он перекинул через стол туловище:
половицы из-под ног. Опять куда-то боком полетел Сергей, раздвигая мягкую
волокнистость оранжевых нитей, что надвинулись на него...
и лбу. Она холодным кинжалом раздваивала спину, сбегая струйкой с головы к
ногам. Дуло браунинга сычиным глазом уставилось в лоб Сергея. Глаз то
отодвигался, то льнул совсем близко к телу, и Сергей бессмысленно глядел то
в него, то в рот гестаповца, что-то неслышно кричащий...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Приходил конвой, зачитывались фамилии, и серая толпа, построенная по пять,
покидала тюрьму, направляясь на сахарный завод. В первые дни фамилия и имя
"Руссиновский Петр" по нескольку раз повторялись начальником конвоя.
в спальнях серая предрассветная звень тишины и покоя, курились топкие
кровати горячим дыханием разморенных тел и терпким запахом молодоженства.
мостовой, похожий на спины еще не проснувшихся черепах.
среди улицы пегашка с малость подгулявшим извозчиком; сплюснет нос о стекло
окна неспокойно спящая по утрам девушка, прикрывая ладонями тоскующие по
ласкам груди. И опять:
леса, который пересекала железная дорога, пачкал утро копотью труб сахарный
завод. Пять водомойных канав, глубиною в восемь метров, были засыпаны
сахарными бураками. Поодаль, у линий железных колей, кучились бурты
подвозимой в вагонах свеклы. На ее выгрузке и складывании в бурты работали
заключенные. На восемнадцатитонный вагон полагалось три человека. Время -
час. Не выполнившие эту норму лишались баланды, которую привозили из тюрьмы
на завод.
становился с двумя однокамерниками - замполитрука Устиновым и старшим
сержантом Мотякиным. С самых первых дней оккупации фашистами Литвы Устинов и
Мотякин, служившие в Либаве, отстали от разбитого наголову своего батальона
и бродили в лесах близ Паневежиса, охотясь на эсэсовцев и полицейских и
скрываясь от них. А когда зимой стало невтерпеж оставаться в лесу, пошли по
поселкам выискивать прибежища у крестьян. В сорока верстах от Паневежиса, в
небольшом лесном хуторке, приютил их литовский крестьянин. Месяц жили в
погребе из-под картошки, потом "присобачились", как говорил старший сержант,
и познакомились с каждым домом. За веселый разбитной характер Мотякина, за
его чечетку под собственные губные трели-рулады и за сапожничье мастерство
Устинова крепко полюбились хуторянам "гражус бальшавикай..." {"Красивые
большевики" (лит.).}. А тем временем друзья выкопали в лесу свои винтовки и
начали прогуливаться за десять километров от хуторка, подстерегая на шоссе
фашистские одиночные автомобили и мотоциклистов. Завелись у них вскоре
автоматы немецкого образца и даже формы в чине "герр оберет".
Немногочисленная молодежь хуторка скоро научила их незатейливой мудрости
литовского языка, а замполитрука по старой привычке начал посвящать ее в
основы марксизма-ленинизма. К лету 1942 года в лесном хуторке жил, а на
шоссе действовал крошечный отряд мотякинцев...
иногда в подбитом автомобиле кое-что по мелочи, и, как ни старался Мотякин
уничтожить это там же на месте, в лесу, приносили ребята домой шнапс и
сигареты, не упускали случая хвастануть. Частенько зеленую тишь ночной улицы
хуторка вдруг распарывала огненная грохочущая струя автоматной очереди
вернувшегося с задания хуторянина. Скатывались тогда с печей старики,
залезали под постели бабы, пряча в подолы детей... И однажды на рассвете
дождливого августовского утра сенной сарай приютившего партизан крестьянина
окружила немецкая полевая жандармерия. Мотякин и Устинов были схвачены, "как
жирные перепелки", по злому определению старшего сержанта. Семья крестьянина
была расстреляна на месте, а дом сожжен...
они там не один кувшин воды, вылитый им на головы для приведения в чувство
после бананов, ознакомились со всеми видами пыток, побывав не в одной
"студии". Но ни один из мотякинцев не был выдан и назван. Знали ребята
библейское изречение: "Язык мой - враг мой" - и, закусив его в подъезде
гестапо, освобождали в тридцать девятой камере.
серьезному меланхоличному Устинову.
конкретную пользу приносим мы Родине, тем что киснем в тюрьме, а?
либавскую, например?
свеклины и, вручая Сергею и Устинову, а одну оставляя себе, глубокомысленно
заявлял, подняв указательный палец вверх:
ударение на "о", - и кушая вот эти бураки, мы, товарищ комиссар, подрываем
экономическую базу врага в его тылу!..
вооруженных винтовками и автоматами, злых и вечно полупьяных. Партия
заключенных шла, имея на флангах двадцать конвойных, с фронта и тыла, -
шесть. Мысль о побеге в дороге была, таким образом, явно несостоятельна. А в
заводе некоторые шансы на побег все же были. Распределив заключенных по
работам, начальник конвоя уходил в склад сахара. Конвойные же рассаживались
у костров близ забора, огораживающего двор завода. Они тщательно следили за
забором, обыскивали порожние вагоны, уходящие с завода, и издали наблюдали
за работой заключенных.
Каждая мельчайшая деталь была предусмотрена и обсуждена: неудачников в
побеге убивали на месте или же заковывали в цепи. Было решено: как только
смолкнет гудок завода, означающий шесть часов вечера, Устинов и Мотякин
ложатся в бурт, а Сергей забрасывает их бураками. Розыски будут недолгие,
заключенных не решатся задерживать в заводе до наступления темноты.
Дождавшись ночи, Устинов и Мотякин уходят через забор в лес. Сергей же,
которого некому зарыть в свеклу, подлезет под уже заранее осмотренный вагон,
устраивается там на тормозных тросах и ожидает вывоза себя с завода.
Встречаются в лесу по условному свисту...
небо, рассвет торопился погасить в нем трепещущие синим огнем звезды. Рьяный
холод залезал под тонкие вытертые халаты, распластывался на костлявых спинах
заключенных. В ожидании конвоя было разрешено толкаться, разговаривать,
переругиваться. В воздухе мешался литовский, польский, русский разговор;
теснились в кучу - теперь все равные в серых халатах - политзаключенные,
беглецы из лагерей, парашютисты, сочувствующие Советской власти, укрыватели
"товарищей"... и прочие и прочие...
бесцеремонно раздвигал толпящихся, подходил к курящему и после вступительной
речи возвращался, бережно неся окурок между пальцами.
курил. Мотякин был в особенно приподнятом настроении, убежденный, что это -
последнее утро, встречаемое им в тюрьме, - в это день решено было бежать...
завод и возвращался в камеру.
отдохнешь от бананов, а послезавтра...
жизнь, что в опустошенное тело ум впрыснул ампулу живительного раствора под
русским названием ненависть и борьба, - только, шагая в гестапо, Сергей
чувствовал какую-то смутную тревогу. Состояние это усилилось, когда конвоир
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Каргалов Вадим
Шилова Юлия