Чтение 17–й страницы книги ~Москва 2042 года~

аллей.

На этом церемония, видимо, закончилась Все участники
разошлись.

Пока я натягивал штаны, Зильберович, как был, в форме и с
автоматом, заглянул ко мне в келью.

- Все спишь, старик! - сказал он с упреком. И даже
репетиции нашей не видел.

- Видел, - сказал я. - Все видел. Только не понял, что
все это значит.

- Чего ж тут не понимать? - сказал Зильберович. - Тут и
понимать нечего Симыч тренируется.

- Неужто надеется вернуться на белом коне? - спросил я
насмешливо.

- Надеется, старик. Конечно, надеется.

- Но это же смешно даже думать.

Видишь ли, старик, - выбирая слова, сказал Зильберович.
Когда-то ты встретил Симыча в подвале, нищего и голодного, с
сундуком, набитым никому не нужными глыбами. Тогда тебе его
планы тоже казались смешными. А теперь ты видишь, что прав
был он, а не ты. Так почему бы тебе не предположить, что он
и сейчас видит дальше тебя? Гении всегда видят то, что нам,
простым смертным, видеть не дано. Нам остается только
доверяться им или не доверяться.

Признаюсь, его слова меня почти не задели Его прежнее
высокое мнение обо мне давно уже развеялось в прах Он Симыча
ставил под облака, а меня на один уровень с собой или даже
ниже Потому что он все же состоял при гении, а я болтался
сам по себе. Но я, понимая, что Лео человек пустой, не
обиделся. Я глянул на часы и спросил Зильберовича, как он
думает, получу я место на шестичасовой рейс прямо в
аэропорту или стоит забронировать его заранее по телефону.

Зильберович посмотрел на меня не то удивленно, не то
смущенно (я точно не понял) и сказал, что улететь сегодня
мне никак не удастся.

- Почему? спросил я.

- Потому что Симыч с тобой еще не говорил.

- Ну так у нас еще есть достаточно времени.

- Это у тебя есть достаточно времени, заметил
Зильберович. А у него нет. Он хотел тебя принять во время
завтрака, но ты спал. А у него все время расписано по
минутам В семь он встает. Полчаса бег трусцой вокруг озера,
десять минут - душ, пятнадцать минут - молитва, двадцать
минут - завтрак. В восемь пятнадцать он садится за стол Без
четверти двенадцать седлает Глагола...

- Кого?

- Ну, это его конь. Глагол. Ровно в двенадцать -
репетиция въезда в Россию. Потом опять работа до двух. С
двух до половины третьего он обедает.

- Вот очень хорошо, - закричал я. - Пусть меня во время
обеда и примет.

- Не может, - вздохнул Зильберович. - Во время обеда он
просматривает читалку.

- Чего просматривает?

- Ну, газету, - сказал раздраженно Лео. - Ты же знаешь,
что он борется против иностранных слов.

- Но после обеда у него, я надеюсь, есть свободное время?

- После обеда он сорок минут занимается со Степанидой
русским языком, потом полчаса спит, потому что ему нужно
восстанавливать силы.

- Ну после сна.

- После сна у него опять маленькая зарядка, душ, чай и
работа до семи. Потом ужин.

- Опять с газетами?

- Нет, с гляделкой.

- Понятно, - сказал я. - Значит, телевизор смотрит.
Развлекается. А я его ждать буду!

- Да что ты! замахал руками Зильберович. - Какие там
развлечения! Он смотрит только новости и только полчаса. А
потом опять работает до десяти тридцати.

- Ну хорошо, пусть примет меня после десяти тридцати.
Тогда я по крайней мере уеду завтра утром.

- От десяти тридцати до одиннадцати тридцати он читает
словарь Даля, потом у него остается полчаса на Баха и пора
спать. Да ты, старик, не волнуйся. Завтра он тебя
наверняка примет. Только ты уж к завтраку не проспи.

- Все-таки вы нахалы! сказал я в сердцах.

- Кто это мы?

- Ну, я не буду говорить об остальных, но ты нахал, а
твой Симыч нахал трижды. Мало того, что заставил меня через
полмира переть, так еще тут выдрючивается. У него
расписание, у него времени нет. Мне мое время, в конце
концов, тоже для чего-то нужно.

- Вот именно, - оживился Зильберович. - Твое время нужно
тебе, а его время нужно всем, всему человечеству.

Тут я совершенно взбесился. Я, между прочим, эти ссылки
на народ и человечество просто не выношу. И я сказал
Зильберовичу, что если Симыч нужен человечеству, то пусть он
к человечеству прямо и обращается. А я немедленно еду на
аэродром. И, кстати, надеюсь, что все мои транспортные
издержки будут возмещены.

- Об этом, старик, можешь совершенно не беспокоиться, он
все знает и все оплатит Но ты дурака не валяй. Если ты
уедешь, он так рассердится, ты даже не представляешь.

В конце концов он меня уговорил, я остался.

После обеда мы с Зильберовичем ходили по грибы, потом
мылись в настоящей русской бане с парилкой и деревянными
шайками Войдя в предбанник, я увидел в углу на лавке дюжину
свежих березовых веников, выбрал какой получше и спросил
Зильберовича, взять и ему или нам хватит одного на двоих.

- Мне не нужно, - странно ухмыльнулся Лео, - меня уже
попарили.

Я не понял, что это значит, но, когда Лео разделся, я
увидел, что вся его сутулая спина вкривь и вкось
исполосована малиновыми рубцами.

- Что это? - спросил я изумленно.

- Том, собака, - сказал Лео беззлобно. - Если уж за что
берется, так силы не жалеет.

- Не понимаю, - сказал я. - Вы дрались, что ли?

- Нет, - печально улыбнулся Лео. - Не мы дрались, а он
драл меня розгами.

- Как это? - удивился я. - Как это он мог драть тебя
розгами? И как это ты позволил?

- Но не сам же он драл. Это Симыч назначил мне пятьдесят
ударов.

Я как раз снял с себя левый ботинок да так с этим
ботинком в руке и застыл.

- Да, - с вызовом сказал Зильберович, - Симыч ввел у нас
телесные наказания. Ну, конечно, я сам виноват Он послал
меня на почту отправить издателю рукопись. А я по дороге
заехал в ресторанчик, там приложился и рукопись забыл. А
когда возле самой почты вспомнил, вернулся, ее уже не было.

- А что ж, она была только в единственном экземпляре?
спросил я.

- Ха! сказал Зильберович. - Если б в единственном, он
бы меня вообще убил.

Ошарашенный таким сообщением, я молчал. А потом вдруг
трахнул ботинком по лавке.

- Лео! - сказал я. Я не могу в эту дикость поверить. Я
не могу представить, чтобы в наши дни в свободной стране
такого большого, тонкого, думающего человека, интеллектуала
секли на конюшне, как крепостного. Ведь за этим не только
физическая боль, но и оскорбление человеческого достоинства.
Неужели ты даже не протестовал?

Еще как протестовал! - сказал Лео, волнуясь. - Я стоял
перед ним на коленях. Я его умолял "Симыч, говорю, - это же
первый и последний раз. Я тебе клянусь своей честью, это
никогда не повторится"

- И что же он? спросил я. Неужели не пожалел? Неужели
его сердце не дрогнуло?

Как же, у него дрогнет, сказал Зильберович и смахнул
выкатившуюся из левого глаза слезу.

Я так разволновался, что вскочил и стал бегать по
предбаннику с ботинком в руке.

- Лео! - сказал я. - Так больше быть не должно. С этим
надо покончить немедленно. Ты не должен никому позволять
обращаться с собой как с бессловесной скотиной. Вот что,
друг мой, давай одевайся, пойдем. - Я сел на лавку и стал
обратно натягивать свой ботинок. Куда пойдем? - не понял
Лео.

- Не пойдем, а поедем, - сказал я. В аэропорт поедем. А