Чтение 17–й страницы книги ~Сад Камней~

сравнить это с городом, рыбий бетонный город, разноязычная
толпа... Они терлись шершавыми боками о мою руку, толкались в
ладонь, маленькие рыбешки покусывали, пощипывали кожу. Я
чувствовал себя добрее и лучше, я был их защитником,
доверчивость этих тварей не позволяла совершить неосторожное
движение. Я был морским богом, Нептуном, или нет, я был тоже
земной тварью, ничуть но лучше этих рыб. Каким прекрасным мог
быть мир, земля, со всей ее природой, если бы человек лелеял
ее! Наступил космический век, а люди все еще недопонимают,
какая великолепная планета нам досталась, как нам крупно
повезло!

... Я обнял олененка за шею. Старый олень на всякий случай
тронул меня рогами. Так мы шли втроем навстречу Сомову. Олени
могли бы убежать, но они знали, что я ничего плохого не сделаю.
Десятки, а может, сотни лет люди терпеливо растили здесь это
доверие. Я наслаждался, ощущая шелковистую шерсть, слыша у
груди сопение.

- Модель рая, - сказал Сомов.

Ну что ж, из всех благ рая самым привлекательным было
блаженство общения с животными. Другие прелести райской жизни
выглядели туманно. Если бы я рисовал райскую жизнь, я бы
изобразил примерно такой парк: кругом бродят пятнистые олени,
на пруду возятся бобры, птицы садятся на плечи, тут же ходят
жирафы и всякие бегемоты. Сомова я поместил туда на всякий
случай связанным.

- То, что наши дети видят животных большей частью в
клетках, - сказал он, - весьма безнравственно!

Мне это понравилось, и я развязал его.

- Может, мечтой о дружбе с животными, - продолжал он, - и
жива до сих пор легенда о рае.

А вот леса на Южном Кюсю стояли пустые. Дорога крутилась
по лесистым горам, но в лесах было тихо, и сами леса тянулись
шеренгами посаженных криптомерий, деловые промышленные леса
выращивались па доски без всяких подлесков, зарослей и прочих
излишеств. Земля слишком дорога. На одно дерево полагается три
с половиной квадратных метра. Ни зайцы, ни медведи в таких
местах жить не могут. Леса не отличались от рисовых и чайных
плантаций.

Как-то я спросил у Тэракура, видел ли он лошадь. Он
задумался, потом просиял: - Да, да, в детстве, я даже потрогал
ее. А я ни разу, ни в Токио, ни в Нагасаки, нигде, сколько мы
ни ездили, даже из вагона поезда, на полях, на дорогах так и не
увидел лошадь.

10

Н. СОМОВ

... Забыл, в каком городе это было. Повсюду нам попадались
эти заведения, повсюду они выглядели одинаково ярко, шумно.
Назывались они "пачинко". Итак, мы шли по "неважно какому
городу", ц Тэракура пригласил меня зайти в пачинко.

По-видимому, Тэракура почувствовал плохое мое настроение.
Посреди самой удачной поездки беспричинно накатывает вдруг
удрученность. Чем? Да ничем. Сколько ни копайся, не найти и
повода. И это меня всегда злит - какая-то неуправляемость.
Словно что-то есть во мне, кроме разума, хотя ничего нет и не
должно быть. В такие минуты можно поверить в существование
пресловутой души. На самом деле это чистая физиология, тонкая
реакция организма на какие-то неизвестные недомогания.

Торговые улочки пахли рыбой, мускусом. Асфальт был влажен.
У лавок стояли на ходулях огромные венки, закрытые целлофаном.
Мне хотелось сесть на корточки, так, чтобы никто не обращал на
меня внимания и сам бы я тоже не обращал бы на себя внимания.

Тэракура рассказывал что-то веселое, показывал на жаровню,
где готовили осьминогов. Старенький японец бросил лакированную
деревянную птичку, она полетела вдоль прилавков и вернулась к
нему на руку.

Внутри у меня было пусто и тихо. Никаких желаний. Я был
как вода в осеннем пруду.

Итак, мы зашли в пачинко.

В большом зале стояло несколько десятков автоматов для
игры в пачинко. Они тянулись рядами, похожие на коммутаторы
телефонной станции.

Мы купили кучу стальных шариков, как в детском бильярде, и
стали к автоматам. Надо было пустить шарики в лоток, затем
щелкнуть рычажком, шарик взлетал от удара и, носясь по
лабиринту гвоздиков, постепенно спускался. По дороге он мог
попасть в какую-нибудь из лунок. Каждая лунка имела цену.
Автомат выкидывал выигрыш - столько-то добавочных шариков.

Металлический перестук несся со всех концов зала, сливаясь
в дробный грохот, и, перекрывая его, гремела музыка -
бравурная, быстрая.

Я щелкал рычажком, шарик выпрыгивал и пускался в свой
прихотливый, полный случайностей путь. Красные, зеленые створки
- мимо, разрисованные лунки, самые скромные - мимо, самые
счастливые - мимо. Панель была изукрашена пестрыми завитками,
звездами, блестели золоченые гвоздики, счастье было рядом,
крохотная щель удачи, на мгновение шарик замирал, но золоченый
гвоздик отбрасывал его в сторону и опять вбок, все ниже и ниже.
Надежда убывала. Последний желобок - прибежище проигравших.
Закончились метания, шумные перескоки, прыжки. Медленно и
обессиленно выходил шарик из игры. Таких большинство. Много
лунок, столько раз могло повезти, и почему-то большинство
уходило ни с чем.

Вскоре, однако, я установил, что судьба шарика зависит от
силы начального толчка. Оптимальный вариант получался, когда
шарик взлетал точно на вершину, над средним гвоздиком, даже еще
точнее - к острию зеленого листка. Теоретически я определил
наивыгоднейшую траекторию, теперь надо было научиться
регулировать щелчок. Вот она, самая богатая лунка: целая куча
призовых шариков с грохотом высыпалась в мой лоток. Запас
пополнился.

Я посмотрел на Тэракура. Он играл за соседним автоматом. У
него бежал не один шарик, а сразу несколько. Он не ждал конца
пути, он запускал шарик за шариком, три или четыре их
одновременно скакали по раскрашенной напели.

Я попробовал то же самое. Шарики понеслись, догоняя друг
друга. Теперь проигрыш ощущался слабее, некогда было
огорчаться, потому что вслед за неудачником бежали новые
искатели, новые надежды. Я щелкал и щелкал рычажком. Музыка
подгоняла, она играла все время чуть-чуть впереди, не давая
передохнуть, остановиться. Счастье мое, грохочущее, дробное, то
увеличивалось, то уменьшалось. Я уже ни о чем не думал, лишь бы
иметь побольше шариков, чтобы снова гонять их, чтобы ими
выиграть новые шарики.

По узкому коридору справа, слева от меня, спиной ко мне
стояли мужчины, женщины и тоже щелкали, курили, жевали резинку,
свободной рукой подливали себе пиво. Мой сосед слева,
толстенький, мохнатый, похожий на шмеля, выигрывал. Он кивал и
причмокивал от радости. А мои шарики постепенно убывали. Мелкие
выигрыши не спасали меня. У него мчалось одновременно штук
шесть шариков. В конце концов он тоже останется ни с чем, но
позже меня. Пока он счастлив. У меня осталось семь, четыре,
два... Все кончилось, как наваждение. Воздух сразу стал дымным,
тяжелым, грохот - железно-пронзительным.

Игра, казалось бы, лишенная смысла. Тэракура сказал, что
выигранные шарики можно сдать, получить за них столько-то иен,