в избе.
вечера! Чтоб вам глаза ворон повыклевывал! Чтоб вы детей своих не
увидели!..
вдруг из напряженной груди Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. У
Рыбака как будто оборвалось что внутри, руки под паклей сами рванулись к
Сотникову, но тот кашлянул снова. В избе все враз смолкли, будто выскочили
из нее. Рыбак с невероятной силой зажимал Сотникову рот, и тот мучительно
давился в неуемных потугах. Но, видимо, было поздно - их уже услышали.
перестав плакать, испуганно заговорила Демчиха.
что все пропало. Наверно, надо было защищаться, стрелять, пусть бы погибли
и эти наемники, но неизвестно откуда явилась последняя надежда на чудо,
подумалось: а вдруг пронесет!
потревоженного стада ринулись в сени, наружная дверь распахнулась, на
чердаке под крышей вдруг стало светлее. Невидящим взглядом Рыбак уставился
в черное ребро стропила, за которым торчал в соломе старый поржавленный
серп. Несколько проникших на чердак теней, скрещиваясь, заметались по
соломенной изнанке крыши.
заплакала Демчиха.
задыхающийся голос:
самой крышей.
решался перелезть стену.
есть какая?
его тело вот-вот разнесет в клочья горячая автоматная очередь. Стараясь
использовать последние секунды, он мысленно метался в поисках выхода, но
абсолютно нигде не находил его: так ловко попались они в эту ловушку.
Наверно, все уже было кончено, надо было вставать, и вдруг ему захотелось,
чтобы первым поднялся Сотников. Все-таки он ранен и болен, к тому же
именно он кашлем выдал обоих, ему куда с большим основанием годилось
сдаваться в плен. Но Сотников лежал будто неживой, выгнулся, напрягся всем
телом, похоже даже перестал и дышать.
знакомый Рыбаку звук автоматного затвора, сдвинутого на боевой взвод.
Дальше должно было последовать то самое худшее, за чем ничего уж не
следует. Только какая-нибудь секунда отделяла их от этого последнего мига
между жизнью и смертью, но и тогда Сотников не шевельнулся, не кашлянул
даже. И Рыбак, в последний раз ужаснувшись, отбросил ногами паклю.
очередь. На четвереньках он выполз из-под крыши и встал. Над бревном у
лаза настороженно и опасливо застыла голова в кубанке, рядом торчал
направленный на него ствол автомата. Теперь самым страшным для Рыбака был
этот ствол - он решал все. Искоса, но очень пристально поглядывая на него,
Рыбак поднял руки. Очереди пока что не было, гибель как будто
откладывалась, это было главное, а остальное для него уже не имело
значения.
приветствовал их полицай, взбираясь на чердак.
10
углах, перетрясли паклю, забрали винтовки. Пока двое занимались обыском,
пленные под автоматом третьего стояли в стороне у дымохода.
уже можно было не сдерживаться и накашляться вдоволь. Как ни странно, но
он не испугался полицаев, не очень боялся, что могут убить, - его оглушило
сознание невольной своей оплошности, и он мучительно переживал оттого, что
так подвел Рыбака да и Демчиху. Готов был провалиться сквозь землю, только
бы избежать встречи с Демчихой, имевшей все основания выдрать обоим глаза
за все то, на что они обрекали ее. И он в отчаянии думал, что напрасно они
отзывались, пусть бы полицаи стреляли - погибли бы, но только вдвоем.
двери в избе всхлипывала Демчиха и за перегородкой испуганно плакал малой.
Рыбак слез по лестнице скоро, а Сотников замешкался, сползая на одних
руках, и тот старший полицай - плечистый мужик угрюмого бандитского вида,
одетый в черную железнодорожную шинель, - так хватил его за плечо, что он
вместе с лестницей полетел через жернова наземь. Правда, он не очень
ударился, только сильно потревожил ногу - в глазах потемнело, захолонулось
дыхание, и он не сразу, ослабело начал подниматься с пола.
закричала Демчиха.
шомпол и со свистом протянул им по спине женщины.
Женщину-то за что?
под стеной и, весь трясясь, повернулся к Стасю. В этот момент он не
подумал даже, что его крик может оказаться последним, что полицай может
пристрелить его. Он не мог не вступиться за эту несчастную Демчиху, перед
ко горой оказался безмерно виноват сам. Однако ловкий на подхвате Стась,
видно, не собирался пока стрелять, он только ухмыльнулся в ответ и точным,
заученным движением вдел шомпол в винтовку.
успокаиваться. Все было просто и слишком обычно. Если не пристрелят сразу,
начнутся допросы и пытки, которые, конечно же, закончатся смертью. На
какое-нибудь спасение он уже не рассчитывал.
ременными супонями туго скрутили руки - Рыбаку сзади, а Сотникову спереди
- и усадили на шершавый глиняный пол. Затем старший пошел в избу к
Демчихе, а другой, которого звали Стасем, остался на пороге их караулить.
тошнотворно кружилось, пощипывало на стуже примороженные уши - пилотку он
потерял где-то, наверное на чердаке, и теперь сидел с всклокоченной
непокрытой головой. Мерзла и потому еще больше болела раненая нога. Колено
распухло, он с трудом сгибал его, босая стопа отекла и сделалась
багрово-синей. Наверно, надо было попросить принести бурок, но он,
представив, как больно будет надеть его, решил: черт с ним! Теперь уж все
равно - пусть отмерзает нога, скоро она будет не нужна. Сидя на полу и все
кашляя, он поглядывал на конвоира - молодого, ловкого парня в черной
форсистой кубанке: на его красивом, с породистым носом лице порой мелькала
живая, неожиданно человеческая улыбка. За этой улыбкой чудилось что-то
по-молодому прямодушное и даже знакомое, солдатское, что ли, - может,
потому, что тот был в армейском бушлате и справных хромовых сапожках, в
которые были заправлены черные штатские брюки. На одном плече он держал на
ремне винтовку, другим прислонялся к косяку и, поплевывая белой шелухой
тыквенных семечек, поглядывал куда-то на улицу - ждал транспорт. Но
транспорта пока не было, и он, недолго потоптавшись, уселся на пороге,
зажав между ног винтовку. С малого расстояния пристально и как будто
беззлобно, скорее насмешливо, осмотрел обоих.
ха-ха! - засмеялся полицай так добродушно и естественно, что Сотников
невольно подумал: "Веселый, однако, малый!" Но смех этого малого как-то
враз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: -
Такие-сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаем
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Ибсен Генрик