совершенно понятным, что толпу не удержать и что с минуты на минуту надо
ожидать взрыва жестокости и жадности, естественных в этом хаосе
изголодавшихся, измученных и обиженных людей.
в этой бестолковщине никому не ясны и утратили значение... Надо что-нибудь
реальное... Надо схватить то, чего никогда они не имели, чего им хотелось и
чего, собственно, они добиваются... Начнется грабеж!.. И как голодный,
дорвавшийся до хлеба, обжирается и умирает в судорогах, так и толпа..."
отряду прибежал какой-то человек и крикнул испуганным, хриплым голосом:
точно ему вдруг стало жарко.
человеческие лица, толпа сделалась страшной. Что-то огромное двигалось в
темноте, ворчало, как-то ухало, то останавливалось, то вдруг двигалось и
казалось бесконечно громадным. Днем было видно, что это рабочие, солдаты,
женщины, дети, лавочники, оборванцы, студенты, теперь это было что-то общее,
громадное, совершенно непонятное и зловещее.
отличить море от берега, воровато и быстро, то пропадая, то вновь вспыхивая,
забегали огоньки. Мимо отряда, через бульвар, начали торопливо, возбуждая
панику, бежать отдельные кучки людей, и послышались новые, испуганные и
недоуменные голоса.
дальше.
раскрытыми, видными даже во мраке глазами посмотрел ему в лицо.
сердито, не то сочувственно крикнул матрос и, махнув рукой, побежал прочь.
послышался смутный и тяжкий гул, похожий на грохот приближающегося поезда. А
вслед за тем, над темными массами, в которых нельзя было отличить крыш от
судов и толпы, показался огонь и заблестел в воде, внезапно оказавшейся там,
где ее не ожидал глаз. Из мрака нарядно выступили бело-розовые борты
пароходов, красиво и жутко посыпались вверх фонтаны искр, повалил густой,
освещенный снизу дым, и послышался явственный многоголосый и нестройный
крик:
сада послышался отдаленный лопочущий нервный и непрерывный звук.
стеклянными глазами испуганных лиц.
явственнее, точно приближаясь, слышалось ужасное, бессмысленно однообразное
лопотание.
молнии, и через минуту долетел отдаленный глухой удар.
нагнетающим тяжелым свистом, пронеслось с моря в город.
из мрака вдруг показавшиеся и пропавшие силуэты крыш, и резкий звук разрыва
явственно донесся оттуда.
прокричал позади знакомый Лавренко голос санитара.
странным звуком, хрипя, как умирающий, покатился ему под ноги, чуть не сбив
его самого.
совершенно бессмысленное, разбитое в кровь лицо.
перевернуть лежавшего человека.
увидел развалившийся узел, из которого рассыпались свертки чаю, бутылки и
какая-то шелковая материя, изорванная и забрызганная чем-то темным.
четвереньки и поднялся совсем, ухватившись за Лавренко и пахнув ему в лицо
вонючим, кисло-тяжелым запахом рвоты и перегара.
беспомощное негодование.
толкнул пьяного в грудь.
затих.
от мучительных непонятных чувств, он только стиснул зубы и отошел,
конвульсивно вытирая платком мокрую руку.
поделаем!.. надо куда-нибудь в дом!..
курсистка.
человек.
друга, ругавшихся, кричавших и угрожающих кому-то, его отряд пробирался к
аптеке, подобрав по дороге двух, неизвестно где, кем и когда раненных людей,
Лавренко думал об одном, и мысль его была полна отвращения и грусти.
если в первый день, когда они почувствовали свободу и должны были ощутить
первые проблески человеческой жизни, после жизни угнетаемых скотов, они не
нашли ничего лучшего, как начать грабить и убивать, то не есть ли это
указание на то, что при всяком положении их жизни, при всяких условиях,
конечной точкой их действия явится не радость жизни, а новая и бесконечная
борьба за кусок... было - два, будут добиваться третьего, будет три они
станут рвать друг другу горло из-за четвертого куска... И так без конца".
невежестве, прилетел ему в голову, но чувство отвращения пробивалось сквозь
них, принимая то образ толстого сытого человека в генеральском мундире, то
образ пьяного окровавленного оборванца и вызывая в сердце жгучее чувство
ненависти, от которой хотелось вдруг ощутить в себе нечеловеческую
безграничную силу и одним ударом уничтожить все; так уничтожить, чтобы шар
земной мгновенно обратился в ледяную пустыню. Лавренко внезапно почему-то
вспомнил, что сегодня целый день светило яркое солнце и голубело небо, а он
их не видал. Между солнцем и им, Лавренко, стоял то голодный, то сытый, но
одинаково омерзительный, грубый и жестокий человек. И захотелось все
бросить, махнуть рукой и пойти куда глаза глядят. И как всегда, когда он
задумывался о том, куда пойти, Лавренко захотелось пойти сыграть на
бильярде.
день желания, и Лавренко, сделав над собой усилие, потушил в себе злую мысль
и, точно проснувшийся от тяжелого сна, вяло и как будто даже спокойно
принялся за дело.
омерзительной грязи из пыли, крови, обрывков тряпья, похожего на
вывороченные растоптанные внутренности, и клочьев розово-грязной ваты,
придавали комнатам вид необыкновенный и странный, какой бывает в квартирах,
из которых выехали люди.
нему между столпившимися, одетыми в пальто и шапки, точно на улице, людьми.
Вид у него был озабоченный, но нисколько не испуганный.
рядком, как дрова, и их вытянутые ноги мешали ходить живым. Многие из них
были голые, и тела их блестели голо и страшно. Первый, к которому нагнулся
Лавренко, был огромный толстый человек, должно быть, страшной силы, с
массивной выпученной грудью сильного животного. На груди у него было одно
аккуратное темное пятнышко.
стал прямо в густую липкую лужу, вытекающую из-под кучи тряпок, и у самого
носка сапога увидел спутанный ком волос, крови, мозга и грязи, в котором
можно было только угадать человеческий затылок.
озабоченно говорил ему фельдшер.
острым взглядом обегая ряд тускло блестящих под коптившей лампой белых
неподвижных лиц, не возбуждавших представления о людях. - Все равно, голубь,
хоть и в сарай!..
Сертаков Виталий
Буркатовский Сергей
Круз Андрей
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Пехов Алексей