Чтение 17–й страницы книги ~Сладкий вкус огня~

не любит и не любим, теми, кто излечился от недуга жизни. Возвращайся к
своей игре теней, оставь нас заниматься серьезными делами".

Solkvet saclum in favilla... Погрузив руку в святую воду, в которой
отражался купол собора, я перекрестился.

"Теперь Ты можешь оставить меня", - подумал я.

"Будь хитрее, - сказал спокойный голос у меня в голове. - Будь хитрее,
чем тот, и все будет хорошо".

И я вышел.

Но куда мне теперь идти? Я думал, медленно шагая по дороге к Пролому.
Почему я сказал Берни, что мне нужно десять дней? Десять дней для чего?
Чтобы перерыть все шкафы в поисках милого изображения, пронзенного
булавками? Не будь дураком. Другая мысль зашевелилась в моем мозгу. Прошло
больше месяца... сорок семь дней, ты знаешь точно... с тех пор, как я
оставил ее. Как мне удалось продержаться так долго? Перейдя дорогу в конце
Пролома, я ускорил шаги. Вскоре передо мной в свете осеннего утра вырос
увитый плющом желтый дом. Ставни были закрыты.

Пронзительно заскрипели ворота. Может, даже громче, чем прежде, как
будто их никто не открывал лет сто. Ни одна из дверей не была заперта, но
я сразу понял, что Терезы нет дома. Я позвал ее пс имени три раза. Скорее
как ребенок, ищущий взрослого, чем как коварный грабитель. Внутри царила
затхлая атмосфера давно не проветривавшегося помещения. И ни одной живой
души. Я прошел в ванную и слегка смочил голову, поскольку мысли начинали
путаться от усталости и недосыпания. Полотенца не оказалось.

Во всех комнатах двери были открыты, а ставни на окнах закрыты. Я зашел
в спальню - нашу спальню. Кровать была накрыта кружевным покрывалом. Тогда
моим умом начала овладевать идея, с которой я боролся с тех пор, как
прибыл сюда. "Раз тут никого нет, - сказал я себе, - воспользуйся случаем
и обыщи весь дом от подвала до чердака".

Так я и сделал, платяные шкафы и серванты в спальне оказались почти
пусты. Там было лишь немного старой одежды. Мне стало стыдно. На одном из
шкафов я нашел роликовые коньки, старую коллекцию марок, несколько
разбитых керосиновых ламп, маленькую шкатулку для шитья и несколько ваз,
тоже разбитых. Но должен же быть какой-то след! Я оставил спальню, не дав
себе труда вернуть все на место, и по наклонному коридору дошел до той
комнаты, в которую никто не заходил в течение четырех лет, хотя Тереза
показывала мне ее с порога. Это был кабинет ее отца, нетронутый со дня
несчастного случая. На письменном столе лежали очки в металлической
оправе, тетради, исписанные неразборчивым почерком, подносик для перьев,
промокательная бумага - обычные предметы, которые можно найти на любом
письменном столе. В одном углу лежали друг на друге четыре раскрытые
книги. Боже! Колдовские книги, наконец-то! Сотни других книг стояли на
полках вдоль стен, покрытые слоем пыли толщиной в палец. Я осквернил
святилище, распахнув дверцы небольшого шкафчика - ни иголок, ни фигур, ни
следов воска. Я потратил целый час на то, чтобы просмотреть пачку старых
бумаг, но никаких фотографий Ким в ней не оказалось. Мне очень хотелось
найти пропавшую фотографию, но я ужасно боялся найти ее.

Еще в трех комнатах мои нервозные движения нарушали вековой сумрачный
покой. Дольше всего я задержался на кухне. С ее каменным полом, огромным
столом, узкими французскими окнами, выходившими на глухой, как в
монастыре, двор. Кухня была самым приятным местом в доме. Я тщательно
осмотрел каждый нож и каждую вилку, винный погреб, кладовую (пустую) и еще
раз, одну за другой, бумаги на столе: счета за газ и электричество, счета,
написанные на обороте старых конвертов. Потом я вспомнил про чердак.
Однажды мы были там с Терезой. "Здесь я играла в ковбоев и индейцев, когда
была маленькой. Я представляла себе, будто индейцы напали на дом и, кроме
меня, не осталось защитников. Я всегда была одна..." Пока она говорила,
солнечный луч из маленького окошка медленно двигался по стене. Может быть,
то, что я искал, спрятано в каком-нибудь старом разбитом сундуке под
грудой пожелтевших кружев? Но когда я поставил ногу на нижнюю ступеньку, у
меня возникла другая идея. Оранжерея. Как я раньше не подумал? Оранжерея
была единственным местом, куда она меня ни разу не водила.

Я вышел из дома и прошел по дорожке, окаймленной шалфеем. Когда я
распахнул дверь оранжереи, в ноздри мне ударил резкий тошнотворный запах.
Осторожно закрыв за собой ржавую дверь, я очутился в самом сердце
тропической ночи - именно ночи, потому что окна были окрашены в зеленый
цвет, и дневной свет мог просочиться лишь гам, где краска облупилась.

Я пошел налево но длинной дорожке, по обеим сторонам которой
располагались полки с горшками. Хризантемы, георгины и еще какие-то
неизвестные мне цветы кивали в сумраке, и можно было ощутить их теплое
дыхание. Иногда одна из безликих голов задевала мое лицо, и я вздрагивал,
словно от прикосновения призрака. Уже собираясь вернуться обратно, я
заметил ветхую скамейку.

В этом месте краска на одном из окон была соскоблена, и немного света
падало на кучу инструментов: клещи, щипцы, куски проволоки, длинные
заржавленные ножницы и, наконец, укрепленная косо на старой банке свеча.
Толстая красная свеча, сгоревшая более чем на три четверти. Моя дрожащая
рука потянулась к ней словно к чему-то смертельно опасному. Но я не успел
прикоснуться. Сзади скрипнула дверь. Я быстро, но бесшумно отскочил в
сторону, укрывшись за какими-то хвойными растениями. Их иголки нещадно
кололи меня, пока я пробирался вдоль стены.

При свете, который теперь проникал через открытую дверь, я увидел
высокую сутулую фигуру старого садовника, лишенное выражения лицо с
отвратительным красноватым пятном. Тень в царстве теней. Он передвигался,
волоча ноги и тяжело дыша. Иногда он останавливался, потом шел дальше.
Наконец, выбрав два горшка с цветами, он осторожно взял их на руки, словно
мать, прижимающая к груди спящих близнецов, вернулся к двери и вышел
наружу. Я последовал за ним.

Сначала он шел медленной скользящей походкой по едва различимой
тропинке в сторону леса. Облетевшая листва желтым ковром покрывала опушку.
Справа и слева простирались холмистые поля, в небе светило прохладное
солнце. Я продвигался короткими перебежками, пригибаясь, когда Фу менял
направление. Мне казалось, он идет к лесу, но он свернул на другую
тропинку, которая поднималась по склону холма.

Появилась кирпичная стена; новая, аккуратно сложенная. За ней виднелись
верхушки кипарисов. Фу прошел вдоль стены и скрылся за воротами. Только
дойдя до этих ворот, я понял, что мы пришли на кладбище.

Я следовал за ним, минуя часовни и ряды надгробий. "Семья Ломера".
"Здесь лежит...", "Прохожий, помолись за него..." Фу прошел по центральной
аллее, потом свернул направо. Я был метрах в двадцати от него, когда он
остановился перед могилой, которая казалась свежее остальных. Я видел, как
он склонился над ней, осторожно поставил свои горшки и стал выдергивать из
земли погибшие цветы. Потом собрал опавшие листья и вместе с мертвыми
цветами выбросил их в мусорное ведро. В конце концов перед надгробием
осталось лишь три горшка. Потом он застыл, опустив глаза в землю и
молитвенно сложив ладони. И тогда я почувствовал, что мое сердце бешено
колотится, его удары передавались дереву, к которому я прислонился.

Как она тогда сказала? Нет, это я спросил: "Кто умрет, когда я уеду?" И
она ответила: "Я". Внезапно мои нервы превратились в клубок взбесившихся
гадюк. Едва сознавая, что делаю, я побежал и схватил садовника за плечо.

- Что случилось, Фу?

Когда он увидел меня, его глаза так округлились, что стали похожими на
две лупы, и голова откинулась назад, словно уберегаясь от моего безумия.
Но я настаивал: "Скажи мне правду!" Внезапно в его глазах вспыхнула
ненависть, и он ударил меня сначала в ухо, потом по шее - он целил в нос,
но я наклонил голову. Потом он попытался убежать, но я поймал его за
куртку, которая тут же порвалась. Когда он обернулся, чтобы высвободиться,
я сбил его с ног. Вдруг я почувствовал, что моя правая нога оказалась
словно в капкане. Острая боль пронзила все тело, и я упал. Некоторое время
в голове стоял довольно странный шум. Потом все провалилось в небытие.
Старик послал меня в нокаут.

Я смутно сознавал - вернулось ли это сознание или мое астральное тело
гналось за садовником? - что он бежит по каменной дорожке. Моя голова была
прислонена к надгробию, и мне достаточно было скосить глаза, чтобы
прочесть вырезанную на нем надпись: "Семья Дув". Я осторожно положил руку
на камень, ощущая физическую потребность погладить его и согреть своим
живым теплом. Потом я открыл глаза - разве я уже не открыл их? Повсюду
вокруг и внутри меня царил ужас. Подняться на ноги было так трудно, словно
пришлось собирать себя по частям. Я побрел к кладбищенским воротам.

- Беги, - повторил я, - ты должен бежать.

В тишине мой голос звучал очень странно. Я надеялся встретить
кого-нибудь у ворот - сторожа, крестьянку, кого угодно. Мне просто
хотелось задать вопрос и получить на него ответ. Но Господь, дабы испытать
меня, сделал это утро совершенно безлюдным. Только далеко в поле кто-то
работал на тракторе. И справа высился собор, презиравший преходящие
людские страдания. Потом я вспомнил, что в сквере стоит моя машина, и
тогда наконец побежал.

Выехав на тополевую аллею, я увидел такое же скопление народа перед
домом Бонафу, как и в первый день. Они наблюдали за мной с нескрываемым
любопытством, потому что я совершенно не был похож на обычного посетителя.
"Острый приступ", - вероятно, решили они. Я прошел прямо к дому и постучал
в дверь. Никто не отозвался. Я опять принялся стучать. Сзади что-то
сказали на местном диалекте, но я не понял. Наконец дверь открылась, и на
пороге появился Бонафу, он был в ярости. Потом он узнал меня.

- Ах, это вы, - сказал он, - заходите.

Целитель был, как обычно, в рубашке без пиджака. В маленькой пыльной
прихожей он как будто заколебался. Там в ожидании приема сидели четыре
человека, в том числе женщина в черной соломенной шляпке, украшенной
искусственными фруктами; трое мужчин держались несколько поодаль. Бонафу
огляделся, словно ища, куда бы меня усадить, и не имея смелости заговорить
первым. И вдруг где-то на втором этаже раздался неистовый вопль, и его