не получат "место под солнцем", то есть не определятся на работу. Наши
молодые не знают такой беды, и, получив работу, заведя жену и детей, они
частенько ведут себя все еще как беспечные дети.
добиваться этого своего "места под солнцем?" Разве мы, прежде всего мы --
граждане интернационального долга, жили, боролись, проливали кровь не для
того, чтобы люди, вступающие в жизнь, были уверены, что для них есть место и
пространство на земле? Почему же, почему так одиноки в своей тоске, в мечтах
и в любви юноши? Что же мы недоделали? Чего недосмотрели? Чего недодумали?
Быть может, разум наш занят другими мыслями и делами, совсем ненужными вот
этим парню и девушке? Зачем им бомбы, ракеты, удушливые газы, заразные
бактерии? Им нужна всего лишь работа, всего лишь хлеб, им нужно "место под
солнцем".
Курортный город унялся до утра, чтобы завтра снова проснуться от
разноязыкого говора и открыть ворота к морю, к красоте и радости.
холода, все будут сидеть те двое, отрешенные от людей и от мира, и он будет
петь ей песню о том, что ни женой, ни сестрой не возьмет ее в далекую
страну...
повергает в такое чувство беспомощности, как одиноко светящееся окно в
покинутой деревушке, да и в скоплении современных домов.
привычным, но все же веющий холодом и отчужденностью каменный коридор -- и
ощущение такое, словно медленно-медленно утопаешь ты в глухом, бездонном
колодце. Равнодушно и недвижно стоят современные жилища с плоскими крышами,
с темными квадратами окон, безликими громадами сплачиваясь в отдалении.
Тяжелым сном повергнута окраина -- ни огонька, ни вздоха.
пять-шесть деревень в одном многоподъезд- ном доме, спит волость или целая
область в одном многолюдном микрорайоне, и только сны соединяют людей с
прошлым миром: лошади на лугу, желтые валы сена средь зеленых строчек
прокосов, береза в поле, босой мальчишка, бултыхающийся в речке, жатка,
вразмашку плывущая в пшенице, малина по опушкам, рыжики по соснякам,
салазки, мчащиеся с горы, школы с теплым дымом над трубой, лешие за горой,
домовые за печкой...
замашками.
огонек, станет надвигаться, обретать форму окна -- и стиснет болью сердце:
что там, за этим светящимся окном? Кого и что встревожило, подняло с
постели? Кто родился? Кто умер? Может, больно кому? Может, радостно? Может,
любит человек человека? Может, бьет?..
до околицы. Далеко до каменного окна, и машину не остановишь. Уходит она все
быстрее и быстрее, но глаза отчего-то никак не могут оторваться от
неусыпного огонька, и томит голову сознание, что и ты вот так же заболеешь,
помирать станешь и позвать некого -- никого и ничего кругом, бездушно
кругом.
подняло с кровати? Буду думать -- не беда. Так мне легче. Буду надеяться,
что минуют твой казенный дом беды, пролетят мимо твоего стандартного окна.
Так мне спокойней. Успокойся и ты. Все вокруг спят и ни о чем не думают. Спи
и ты. Погаси свет.
может, и арабское... Был тих голос женщины, говорившей за морем; тихая
грусть доносилась до меня и была мне понятна, хотя и не знал я слов чужого
языка. Потом, тоже тихая, словно бы бесконечная, звучала музыка, жаловалась,
ныла всю ночь, и незаметно вступал певец, и тоже вел и вел жалобу на одной
ноте, делался совсем неразделим с темнотою неба, с твердью земли, с накатом
морских волн и шумом листвы за окном -- все-все сливалось вместе. Чья-то
боль становилась моей болью, и чья-то печаль -- моей печалью. В такие минуты
совсем явственно являлось сознание, что мы, люди, и в самом деле едины в
этом поднебесном мире.
видать бела света -- все запеленалось непроглядной наволочью. Сидишь, сидишь
над лункою, да и пощупаешь лед под собой, чтобы почувствовать опору, да и
себя почувствовать, а то уж вроде бы и сам-то уплыл в пространствие,
покрылся туманом, растворился в белом сне.
ахая для бодрости духа, рубят лед пешней, отгоняют от себя оторопную тишину.
немного, но я не признаюсь себе в том и только оглядываюсь вокруг, радуясь,
что шагах в трех от меня маячит фигура товарища. Она даже не маячит, а
проступает клочьями в текучем тумане и то совсем померкнет, то обозначается
явственней.
подергивающую удочку с блесной, и белый ящик под ним. Дальше выступила еще
фигура рыбака, еще, еще -- есть народ, живет он, дышит и клянет ершей,
которые одолевают рыбаков ненасытной ордою, не дают подойти доброй рыбе, за
что и зовут их здесь хунвейбинами, фашистами и по-всякому. Любые неприличные
слова считаются подходящими, и ни одно из них на ерша не действует, он клюет
себе и клюет, на что угодно и когда угодно.
лужицу, образовавшуюся на льду. В лужице плавали у меня уже окунь и сорожки.
Ерш, как только отдышался и перевернулся на брюхо, тут же почувствовал себя
хозяином в луже, выгнал на закраек и опрокинул сорожек, таранил окуня. Тот
сдрейфил, на бок упал, заплескался панически.
подгулявший мужик в женском общежитии: разогнавши всю "публику", он
удовлетворенно шевелил крылами и колючками, -- туман расступился еще шире,
бликом пламени замелькал в отдалении бакен, вмерзший в лед; возле луж
открыли шумное сражение чайки с воронами из-за ершей, разбросанных рыбаками.
Народу обозначалось все больше и больше -- и стало на душе бодрее, да и рыба
начала брать чаще. Отовсюду слышались возгласы то удивления, то восторга, то
разочарования, то вдруг срывались рыбаки и толпой бежали к одной лунке
помогать вываживать крупную рыбину и, опустивши ее, хохотали, ругались
весело и, утешая хозяина лунки, давали ему закурить либо выпить стопку.
высоко уже и сначала проступило в тумане лишь призрачным светом, а потом
обозначило и себя, как в затмении, ярким ободком. Туманы отдалились к
берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качался.
увидел парящий в воздухе храм. Он, как легкая, сделанная из папье-маше
игрушка, колыхался и подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы подплавляли
его и покачивали на волнах своих.
отложил удочку, завороженный.
заводскую трубу сделалось видно, и крыши домишек по угорчикам. А храм все
еще парил надо льдом, опускаясь все ниже и ниже, и солнце играло в маковке
его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.
него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось
видение из тумана.
взгляд от лунки, и снова взялся за удочку.
рыбалку, о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень -- он просто камень.
На родине моей, в Сибири, есть и Магнитный, и Меченый, и Караульный -- это
камни либо в самом Енисее, либо на берегу его. А тут Спас-камень -- храм!
МонастырьНе отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого