Чтение 17–й страницы книги ~Когда Боги спят~

- Рыбнадзор! Я уже девкам сказал!...

- Ну и пусть стоит. Как он сюда переберется?

- Ванька перевезет! Он хитрый, рыбу уже попрятал. А они родственники, Зубатый его зять.

- Ничего, он нас не тронет.

Василий Федорович невесело рассмеялся.

- Удостоверение покажешь? Да рыбнадзору чихать! Он тут хозяин, прокурор и судья. Его хлебом не корми, дай состряпать бумагу на начальника. Чем больше начальник, тем он азартней становится. Он охотится на вашего брата. А от тебя вообще забалдеет! Таких ему не попадало. Ты от жизни отстал.

- Скажешь тоже...

- Ладно, потом растолкую, в чем отстал. Давай рыбу прятать!

Тайник у Василия Федоровича был устроен на крытом дворе - небольшой погребок с западней, куда и поставили бочки с соленой рыбой и сложили мешки с мороженой. Сверху набросали дрова из поленницы и, успокоенные, пошли на огород, выходящий к реке, вроде бы посмотреть, кто это там пожаловал. На той стороне, рядом с "Нивой" Зубатого стоял "УАЗ", и несколько человек разгуливало вдоль берега. Иван Михайлович уже прорубался на дюралевой лодке к середине реки.

- Гляди, как Ванька старается! - ухмыльнулся Василий Федорович. - До чего же человек скользкий, ну прямо налим! Только если зять у него рыбу найдет - обязательно протокол составит.

- Ничего себе, родственные отношения...

- Жизнь такая стала!

- И в чем же я от нее отстал?

- Ты сидел там, наверху, и думал: выпущу закон, и сразу будет порядок. Верно? - он покряхтел и достал сигареты. - А мы ведь не американцы, нас законом не напугаешь. У нас есть свои, неписаные, мы к ним привыкли. И будем по ним жить, потому что мы их знаем, нам с детства их втолковывали. Вы же нам все новые и новые спускаете - прочитать и то не успеешь.

- Потому рыбнадзор охотится на начальников?

- А как же? Он ведь тоже Зубатый, вот и протестует, сопротивляется власти с помощью того же закона. Серьезная штука, скажу тебе. Ох, будет еще отрыжка! Я вон с уздой стану к своему мерину подходить, он сначала морду воротит, а потом задом ко мне поворачивается и лягнуть хочет. А ведь я его кормлю, сено кошу, овес сею. Подумаешь, за зиму раз десять запрягу, за пенсией съездить, да за его же сеном!.. Нищий никогда не примет закона, написанного богатым, да еще тем, который его ограбил. Неужто не говорил тебе отец?

- У меня отец был двадцать два года секретарем райкома партии, - сказал Зубатый.

- Тогда понятно, у вас наследственное....

Он хотел еще что-то сказать, но в это время Иван Михайлович протаранил лед на ту сторону, и, похоже, начался разговор со стоящими на берегу людьми. Причем, старик остался в лодке и что-то показывал руками, а приехавшие уже мельтешили на льду, намереваясь забраться в лодку.

- У тебя бинокля нет? - спросил Зубатый.

- А зачем? Я так вижу, рыбнадзора там нету.

- Тогда кто такие?

- Хрен знает... Но машина Зубатого.

- Ложная тревога?

- Да нет, там вроде начальник районной милиции мелькает.

- Тоже Зубатый?

- Нет, он с Западной Украины, вредный - страсть. И трусоватый. Небось, когда могилы раскапывали эти... Сколь ни говорили, никто не приехал, даже участкового не прислали. Не наша область, говорят! Обращайтесь в Тверскую, а там спрашивают, вы по какому берегу живете? По правому? Значит, езжайте в Псковскую. А до ближайшего райцентра там ни дороги, ничего. Девяносто верст пешкодралом. Так мы пенсию получаем в Новгородской, должны бы и приписаны быть там. Нет... Ладно, может, не по нашу рыбацкую душу приехали, может, опять свет отрезать. Давно грозились. Пошли домой! Покуда не отрезали, чайник вскипятим...

Чайник они вскипятить не успели. Василий Федорович выглянул в окно и объявил:

- Какой-то мужик к нам идет.

Пока Зубатый шел к окну, мужик уже завернул во двор и скрылся из виду. Через несколько секунд постучали, и дверь тут же открылась.

- Можно к вам?

На пороге стоял Кочиневский, помощник и телохранитель Крюкова. Увидел Зубатого и будто бы обрадовался.

- Анатолий Алексеевич! Как хорошо, что застал!

- Зашел в дом, шапку сними, - хмуро проворчал он.

До своей новой должности Кочиневский пытался возродить в области казачество - там, где его никогда не бывало, и пороги обил в правительстве, называя себя атаманом и показывая какие-то бумаги.

- Извините, - он сорвал шапку. - Константин Владимирович прибыл, ждет вас.

- Я его не приглашал.

- Да, понимаю, но он хочет с вами встретиться.

- Какого черта! - взорвался Зубатый. - И здесь нашли! Чего вам надо? Что вы носитесь за мной по пятам?

Василий Федорович, с любопытством наблюдавший за разговором, вдруг отвернулся к окну, будто застыдился, но продолжал слушать спиной.

- Вам необходимо встретиться, - словами Межаева сказал Кочиневский. - Это очень важно для области.

- За глотку берете!.. Ладно, встречусь, - он перевел дух, сдерживая эмоции. - Но чтобы только отвязаться от вас!

- Тогда прошу пройти на берег.

- На какой берег? Хлеб за брюхом не ходит!

- Хорошо, я передам! - атаман по-военному развернулся и исчез за дверью.

Минуту в избе висела полная тишина, слышно было, как летают над печной лежанкой ленивые осенние мухи.

- Вы тут говорите, а я пойду, - вдруг заскромничал и засмущался Василий Федорович.

- А зачем? С чего это вдруг пойдешь из родного дома?

- Да как-то неудобно...

- Не уходи, Василий Федорович.

- Как хочешь, - легко согласился он, не скрывая желания послушать. - Может, чай собрать?

- Обойдется!

- Кто этот Крюков?

- Вновь избранный губернатор...

Крюков явился через десять минут, в сопровождении телохранителей и начальника милиции, однако всех оставил на улице и вошел один. Пальто от какого-то модельера, шапка чуть ли не генеральского серого каракуля и покроя, словно папаха, брючки отутюжены, туфельки-корочки - картинка! Только на лицо бледный, вымороченный, глаза стоят, ничего не видят, и сам заторможенный, будто промерз насквозь. Поздороваться от волнения забыл, сразу приступил к делу.

- Н-нам нужно п-поговорить, без свидетелей.

- У меня от Василия Федоровича секретов нет, - отчеканил он. - Вон лавка, садитесь.

Он был готов на все, о присутствии третьего мгновенно забыл, снял шапку, оголив красные уши, аккуратно расстегнул пальто и сел, без единого лишнего движения, словно на приеме у короля.

- Да вы не напрягайтесь, - посоветовал Зубатый. - Мы в деревне, здесь все просто.

Он и в самом деле опустил плечи и шапку на коленях перевернул на бок. Однако проговорил с какой-то обидой:

- Вам легко говорить, вы свободный человек.

- Итак, зачем вы посетили нас в эдакой глуши? Кстати, как вам удалось меня отыскать? Признавайтесь, вы переманили к себе Хамзата Рамазановича?

Василий Федорович демонстративно отвернулся.

- Разговор оч-чень важный, - он никак не мог начать, будто в любви хотел объясниться. - Заранее прошу у вас прощения, независимо от исхода разговора. И требую серьезного отношения. Как нашел, не имеет значения. Искал и нашел...

- Ну, говорите, говорите.

Крюков поднял глаза к потолку - будто помолился.

- Вам известно, в Центризбирком поступила жалоба по итогам выборов.

- Мне известно. Дальше?

- Жалобу передали в прокуратуру на предмет проверки фактов. А они подтвердятся. Потом суд, и далее следует отмена результатов выборов.

- Так всегда делают, оппоненты непременно что-то оспаривают, - объяснил Зубатый. - Вы приехали спросить, не я ли пожаловался? Не я! И никто из моих людей этого не делал.

- Я знаю...

- В таком случае, не понимаю цели визита. Он собрался с духом, как мальчишка у доски.

- Все, что изложено в жалобе, правда. Должен признаться, я использовал многие... элементы черного пиара, подкуп избирателей, замену бюллетеней.

- Так вы приехали покаяться? - Зубатый сдержал усмешку, глядя на оттопыренные уши.

- В каком-то смысле - да. Но в основном, спросить вашего совета, Анатолий Алексеевич. Как мне поступить? Что мне делать?

По его психотипу, если говорить о театре, эти вопросы он должен был задавать с отчаянием, как загнанный в угол. Пока же этого не чувствовалось, сидел, как картежный игрок с козырями. И внутренний детектор лжи начинал позванивать.

- Что вам посоветовать? Не знаю... Отошел от дел, проблем, успокоился и вылетел из темы.

- Что бы вы сами сделали в такой ситуации?

- Немедленно бы вступил во власть. Начал интенсивную работу, а прокуратура?.. Проверять факты будет долго и нудно, как раз полный губернаторский срок. А при выборах на второй можно сыграть на этом, мол, преследовали, находился в оппозиции к власти. Сейчас любят оппозицию, а через четыре года станут любить еще сильнее. Голосуют ведь не за человека, а за того, кто против этой власти, таким образом ограбленный электорат выражает свою ненависть, а не любовь к кандидату. Так что не тяните, не откладывайте инаугурацию. За всю историю демократии в России не отменили ни одних результатов выборов губернатора, ни в одной области.

Крюков молчал минуту, затем пошевелился, поднял взгляд и посмотрел в глаза.

- Анатолий Алексеевич, прошу вас, помогите мне выйти из этой ситуации. Мне больше не к кому обратиться. Только вы можете спасти положение.

- Я все вам сказал!

- Нет, ваш совет не подходит. Вы же сейчас говорили не правду? Вы бы так не сделали.

- Мы что обсуждаем? Меня?

- Простите...

- Почему я должен советовать? Вы взрослый человек, прошли Госдуму, научились политике, знаете, как реформировать экономику, сельское хозяйство, армию. А я отставной губернатор, старой комсомольской закалки, могу открыть лишь банальные истины.

Крюков встал, снял пальто и, скомкав его, положил на лавку.

- Дело в том, что... У вас есть что-нибудь выпить?

- Выпить?

- Да. Помощники работают отвратительно, ничего с собой не взяли.

- Выпить есть, - Василий Федорович подошел к горке и достал початую бутылку. - Тебе рюмку или стакан?

- Стакан. Нет, рюмку.

- Дай ему рюмку со стаканом, - не удержался Зубатый. - И мне тоже.

- Тогда и я выпью! - он расставил стаканы и разлил водку. - А за что?

- Каждый за свое, - Зубатый сделал глоток, наблюдая, как Крюков осушил стакан залпом и даже не поморщился, но уши почти сразу побелели.

- Дело в том, что жалобу в Центризбирком инспирировал я, - на одном дыхании признался он. - Вам интересно узнать, с какой целью?

- Теперь не интересно.

- Почему?

- Потому, что это было ясно с самого начала. А когда прибежал Межаев, все окончательно подтвердилось.

- Ну и хорошо, - Крюков глядел в пол. - Не придется долго объяснять... Я не могу вступить в должность только по одной причине - не хочу. Руководство областью - не мое дело. С самого начала не хотел и не стремился. На выборы пошел из спортивного интереса. Поэтому у меня есть вполне конкретное предложение к вам, Анатолий Алексеевич. Я инспирировал жалобу, чтобы выборы признали незаконными. Назначают новые, где на финише опять будем мы с вами. Перед днем голосования я сниму свою кандидатуру.

- И выйду сухим из воды? - ухмыльнулся Зубатый, поскольку детектор лжи зашкаливал.

- Я приехал и покаялся перед вами искренне, чтобы вы помогли мне.

Он не заикался, но губы дрожали, и нос заострился, как у покойника.

- Однажды хотел помочь, - Зубатый вздохнул. - Но вы меня не послушали.

- Когда? Не помню...

- А когда говорил, чтобы никогда и ни при каких условиях не упоминали, что ваш отец - алкоголик и бил вас головой о стену.

Крюков вскинул голову.

- Но он действительно был алкоголиком и бил.

- Ничего вы не поняли!

- Анатолий Алексеевич, я предлагаю вам нормальный вариант. Максимум через полгода вернетесь в свое кресло, а после отмены результатов будете исполнять обязанности.

- Не хочу, - бесцветно произнес Зубатый.

- Что вы не хотите?

- Ничего не хочу.

Показалось, Крюков усмехнулся, и губы перестали дрожать.

- Такого быть не может. Должность губернатора для вас сейчас выход из положения. Особенно после того, как не назначили гендиректором Химкомбината. Вам лучше принять мои условия, они взаимовыгодны.

- Да я за выгодой не гонюсь, - отмахнулся он. - Не купец же... Так что вступай во власть через не хочу. Выбрали - руководи!

- Вы что, на самом деле отказываетесь? - чему-то удивился Крюков.

- Категорически.

У него искривился рот, на тонком горле вспыхнули розовые пятна, и только сейчас Зубатый подумал, что он может быть серьезно болен, но признаться в этом не хочет, и потому окольными путями пытается уйти от должности первого лица области - лицо-то будет на виду! И не с матерью он ездит по больницам, а сам пытается хоть как-то поправить здоровье...

- М-можно еще подумать, - вялым, неуправляемым языком пролепетал он. - Й-есть время...

- Нечего тут думать. Неужели вы надеялись на что-то еще?

- Да, я надеялся, - он ломался на глазах, и казалось, сейчас заплачет. - М-мне говорили, вы благородный, ум-меете прощать. Вы же понимаете, если я не вступлю в должность без веских причин, к-конец всему. С отменой результатов будет скандал, н-но скандал - это не гибель. Даже наоборот... У вас есть возможность все уладить. В администрации президента имеете хороший вес, там согласятся на м-мирное решение. Я надеялся, но вы человек м-мстительный!

Он не заплакал, а напротив, вдруг встал, вскинул голову и глянул сверху вниз. Где-то в гортани у него клубился рой слов, возможно, резких и обидных, но спазм перехватил горло, и вырывалось лишь мычание, как у глухонемого. Василий Федорович обернулся и замер, а Крюков схватил пальто, шапку и выскочил из дома, оставив распахнутой дверь.

Василий Федорович выждал паузу, после чего захлопнул дверь и сказал горько:

- Плохи дела. Проклятье на нем, и сдается, родительское.

В машине он принял таблетку, пришел в себя, немного успокоился, но стал хмурым и молчаливым. Помощники знали его нрав и потому не доставали вопросами, хотя чувствовалось, что едва держатся, задавливая любопытство. Через сорок минут Крюков съел еще одну таблетку, откинул спинку сиденья и прикрыл глаза.

Он мог давно избавиться от своей болезни, нужно было лечь в клинику на месяц-полтора, пройти курс лечения, в том числе, и гипнозом, что ему несколько раз предлагали во время депутатского срока, и после этого забыть о головных болях, заикании, спазматических приступах и прочих неприятных вещах, доставшихся от детства. Пожалуй, он сделал бы это еще в военно-политическом училище, где для курсантов важной считалась правильная речь с хорошей дикцией, спокойное и уверенное лицо, а не гримасы и подергивания, но во время очередной медкомиссии, когда решался вопрос об отчислении по состоянию здоровья, Крюкову попался профессор Штеймберг, который тщательно осмотрел, изучил медицинскую карту и протестировал курсанта.

- Учитесь, молодой человек, - сказал он. - Ваша болезнь не помешает службе. А скорее, наоборот, ей поможет. Счастливых обладателей такого заболевания помнит все человечество. От нее страдали и благодаря ей покоряли и удивляли мир Александр Македонский, Юлий Цезарь, Петр Первый и, наконец, Адольф Шикльгрубер, более известный под псевдонимом Гитлер. Нет, история лжет, у них не было пошлой эпилепсии, у них была болезнь гениальности. Представляете, если бы нашелся какой-нибудь медик и забраковал их? Как бы повернулась история?

Ничего подобного Крюкову никогда не говорили, и он вначале смутился, подумал, профессор смеется, издевается над ним и физически ощутил, как его судьба висит на кончике профессорского пера. Но тот написал в заключении "годен без ограничений" и тем самым освободил его от унизительных комиссий. И если кому-то в голову приходили сомнения относительно здоровья - а такое случалось в обеих избирательных кампаниях - то поднимали документы, обнаруживали авторитетное заключение профессора, и все вопросы отпадали.

Задатки гениальности и способности к великим делам чувствовал и испытывал не только он сам, когда за одну ночь, в одиночку, мог написать закон по реформированию Вооруженных сил, чтобы утром представить его председателю комитата по обороне. Или, например, при первом обсуждении какого-нибудь законопроекта, очень нужного президенту и уже негласно им одобренному, мог выйти на трибуну и за отпущенные десять минут доказательно разложить проект на лопатки и вернуть в комитет на доработку.

Все эти возможности однажды были замечены Кузминым, человеком, на первый взгляд, далеким от политики и Думы. Чем конкретно он занимался, никто толком не знал, однако встретить этого хромого на левую ногу седовласого мужчину можно было где угодно, от официозных концертов и богемных тусовок до приемов в посольствах и кремлевских коридорах. О нем обычно не говорили вслух, а лишь шептались или обсуждали в кулуарах, но толком ничего о нем не знали. Одни считали, что он журналист, работающий на дорогие журналы и просто светский блатной, другие уверяли, что он какой-то бывший партийный деятель, тайно помогавший демократам в начале перестройки и потому заслуживший всеобщее уважение, третьи относили его к неким сверхсекретным спецслужбам, следящим за высокопоставленными мужами. Были и такие, что не верили в могущество Кузмина, мол, фонд, которым он руководит - пустое занятие, а сам он ходит и надувает щеки.

Он был общительным, любил знакомиться, представляясь просто Кузмин, с ним уважительно здоровались люди высшего света, где бы он ни появлялся, считали своим долгом о чем-нибудь поговорить, что-то спросить, иногда его можно было увидеть среди знаменитых певиц, которым он что-то шептал, а они взрывались смехом, или рядом с именитыми музыкантами. Несколько раз он мелькнул по телевизору в обществе президента и однажды появился на экране с обозначением профессии - политолог.

С началом депутатской эпохи Крюков проходил курс молодого политбойца на всевозможных презентациях и приемах, знакомился с самыми разными людьми, часто видел Кузмина, однако в течение трех лет политолог в его сторону даже не посмотрел. А взгляд сам притягивался к этому красивому, стареющему мужчине и сразу же вспоминалось отрочество, когда он с завистью смотрел на чужих отцов и с ненавистью на своего, вечно пьяного и орущего. Потом это стало что-то вроде игры, когда он смотрел на взрослых мужчин и выбирал себе отца, всегда высокого, красивого, благородного...

И это подростковое чувство всякий раз просыпалось, едва он видел Кузмина, и в душе вскипала полузабытая обида на мать, за то, что выбрала в мужья шахтера-алкоголика, и на саму судьбу. Ведь все могло быть иначе, окажись отцом вот такой человек! Но политолог знакомился и разговаривал с кем угодно, только не с ним.

Это чувство ненужности, неизвестности преследовало Крюкова в то время всюду, а ему очень хотелось быть замеченным, оцененным. С затаенной злостью он думал: стоит ему подняться из низов, с глубокого и грязного дна всплыть на поверхность, как вся эта свора чинных, сытых и ухоженных подонков будет колготиться возле него. Или возле кого-то еще - ей, своре, все равно, был бы всесильный и всемогущий кумир.

Однажды на вечер в честь Дня независимости Крюков нарядился в военную форму, поскольку все еще тайно любил ее и недавно получил звание майора - старшего офицера, погоны с двумя просветами! Встал в сторонке, где было меньше течение сверкающей бриллиантами публики и так стоял, высокий, красивый и надменный. И тут показалось, Кузмин заметил его, оставил какую-то дамочку и направился к нему, с широкой улыбкой, с расставленными руками - как к старому приятелю или собственному сыну! Так он и знакомился с теми, с кем хотел, и Крюков тоже разулыбался, однако светский блатной в последний миг отвернул в сторону, прохромал совсем рядом и обнял какого-то невзрачного мужичонку в мешковатом смокинге.

Потом они долго ходили на пару, а Крюков вдруг разозлился и ушел из Кремля. А на следующий день в думской столовой он случайно услышал разговор, где как раз и обсуждалась личность Кузмина. Вообще-то о нем никогда не говорили вслух и тем более, в таких публичных местах; эта личность не подлежала пересудам в принципе. Тут же выяснилось, что ни одно назначение в правительство и администрацию президента не проходит без личного одобрения политолога, собственно, почему он и существует, как священная корова.

И вот за год до окончания депутатского срока, когда стало ясно, что он так и остался незамеченным и теперь самому следовало заботиться о будущем, когда Думу уже поколочивало от тех же забот и нервного напряжения, Крюков встретил Кузмина в Министерстве обороны. Узнал издалека, по примете, которая позволяла узнавать его всем - политолог припадал на левую ногу, а в военном министерстве хромых не держали. Рядом семенила пара генералов, на ходу в чем-то убеждая, а он двигался как подбитый, с креном на один борт, ледокол.

- Константин Владимирович? Добрый день, - вдруг остановился и сказал он, будто вчера расстались. - Как дела, воин?

- Все в порядке, - бодро ответил Крюков. Кузмин что-то вспомнил и поднял палец.

- Зайдите сегодня вечером. Например, к семи часам.

И сунул визитку, на которой было написано - Кузмин, политолог, адресом же значилась Старая площадь.

С шести часов он уже бродил напротив, в сквере, и прикидывал, что ему скажут. Если они встретились в Министерстве обороны и Кузмин назвал его воином, то есть, знает откуда он и чем в Думе занимался, поэтому, вероятнее всего, предложат послужить. Но в какой должности? Простым начальником отдела вряд ли, министром тоже. А вот начальником какого-нибудь главка - вполне подходит.

От предчувствий начинало сводить судорогой лицо и опасаясь, как бы не загримасничать в присутствии политолога, он делал дыхательную гимнастику, которой научил его еще профессор Штеймберг. Со стороны, конечно, движения выглядели странными, чем он и обратил на себя внимание милиции - пришлось показывать депутатский мандат, отчего лейтенант взял под козырек и удалился.

Наконец, без пяти минут семь Крюков вошел в здание, поднялся на третий этаж и отыскал указанный в визитке кабинет. Ничего особенного там не было, маленькая приемная с женщиной-секретаршей, и сама хозяйская комната с длинным приставным столом, как у руководителя средней руки. Сам Кузмин появился через несколько секунд, видимо, из смежной комнаты, но совсем другой, без обыкновенной вальяжности, приветливой улыбки - с маской курсового офицера.

- Садитесь, - указал дальнее место за приставным столом.

Крюкова, как человека военного и привыкшего к уставу, строгость отношений всегда дисциплинировала, он послушно сел и замер в ожидании. Политолог же хромал по кабинету, отчего-то потирая руки.