- На кого мне показать? - спросил палец.
- Покажи на дедушку! - ответила девочка.
Палец показал на дедушку, и на другой день дедушка умер.
Ночью девочке снова привиделся палец.
- На кого мне показать?
- На тетю! - сказала девочка.
Палец показал на тетю, и тетя умерла.
Едва тетю похоронили, девочке снова приснился палец.
- На кого мне показать?
- На на кого! - задрожала девочка.
- Нет, так не пойдет. Или говори на кого, или я покажу на тебя!
Верочка во сне задумалась.
- Палец! Покажи на себя! - крикнула она.
Огненный палец показал на себя, страшно закричал и погас.
1.
Коридор менялся. Чем дальше, тем он становился наряднее. Обои в мелкую
виселичку закончились и начались обои в красненькую мясорубочку. Потолок был
неумело, но старательно разрисован желтыми топориками. Кое-где к нему, очевидно,
для разнообразия были подвешаны и настоящие топоры. Между ними живописно
болталось два проткнутых вилами скелета. Лица мраморных статуй становились все
печальнее, впрочем, среди них попадались и бодрые деловые субъекты, вроде нашего
общего знакомого - толстяка в шляпе.
Если не считать нескольких пустяков, вроде гигантского паука, через сеть
которого нам пришлось перебираться и дремлющего рыцаря в доспехах, которому
Настя нечаянно наступила на ногу и который от этого, разумеется, немедленно
проснулся, наша прогулка была довольно приятной.
В комнаты мы решили пока не соваться, во всяком случае, пока что-нибудь не
подскажет, что перед нами та самая комната.
- Ты когда-нибудь в кого-нибудь влюблялся? - спросила у меня Настя.
Вопрос этот был задан непосредственно после того, как увязавшийся за нами
рыцарь зацепился о ножку декоративной гильотинки и с грохотом развалился. При
этом странным образом обнаружилось, что внутри доспехов ничего нет.
- Влюблялся... Ну... э-э...
Я забормотал что-то невнятное. На самом деле я влюблялся лишь однажды, в
девчонку, которая полтора месяца гостила у наших соседей по даче. Но эта
девчонка встречалась с какими-то великовозрастными типами, и на меня обращала не
больше внимания, чем на шланг для полива огорода. Помню, я целыми днями следил
за ней из-за забора, но увы! Максимум, что мне удалось, это передать ей однажды
спикировавшую к нам в лопухи летающую тарелку. Потом лето закончилось, мы уехали
с дачи, и моя любовь выветрилась в один или два дня.
Не знаю, смогла ли Настя извлечь из моего невнятного мычания эту роковую
историю. Очень в этом сомневаюсь.
- А я однажды влюбилась, - призналась Настя.
- Да? - ревниво спросил я.
- В нашего нового историка, - продолжала она, рассеивая мои сомнения. - Любила
его месяца два как дура. Даже любовные письма ему писала, правда, не отдавала. А
он оказался таким гадом, что влепил мне три двойки в журнал за забытую сменку.
Ну разве можно было его после этого любить?
- За сменку двоек не ставят. К тому же трех сразу, - сказал я.
- Это у вас не ставят. Но я думаю, на самом деле он поставил мне двойку не за
сменку, а за котлету.
- За котлету?
Чурилова слегка смутилась.
- Понимаешь, у меня такая бабушка. Она вечно сует мне в школу всякие там
бутерброды, яблочки, яйца всмятку. И притом подкладывает потихоньку, когда я не
вижу.
- И мне тоже! - признался я.
Настя кивнула.
- И вот в тот день она положила мне с собой котлету, а я ее уронила и не
знала, куда с ней деться. Выбросить, вроде некуда, а в сумку сунуть - только все
заляпаешь, она же жирная. Тогда я положила ее в кульке рядом со своим стулом, а
кто-то из мальчишек стащил ее и подложил историку в ботинок. У него, понимаешь,
привычка во время урока снимать один туфель. Снимет, положит ногу на ногу и
носком качает. Вот они ему в пустой туфель котлету и сунули. Историк потом
вставил ногу и - сам понимаешь, все размазалось. По кульку, по ноге.
- Но как он узнал, что это была именно твоя котлета? Она что была подписана?
Настя нахмурилась. Видно, это воспоминание до сих пор вызывало у нее досаду.
- Представь себе, была. В кульке с котлетой случайно оказалось мое любовное
письмо. Письмо к нему. Я, понимаешь, их много писала, - буркнула она.
- ЧТО???
Я расхохотался. В эту минуту я почти любил Настю, уверенный, что такая
дурацкая история может произойти только с исключительными людьми.
2.
Вскоре направо и налево пошли ответвления со множеством новых комнат. Между
комнатами был расстелен очень миленький длинный красный коверчик. Каждые
несколько секунд по коврику пробегала дрожь, и он принимался волноваться, как
поверхность моря.
Перед ответвлением коридора располагалась полукруглая площадка, чем-то
напоминающая арену небольшого цирка, обращенную тонким ценителем растений в
зимний сад. Под ветвями лианы, вероятно в знак трогательной заботы об уставших
гостях подземелья, заботливо была поставлена скамеечка.
- Посидим? - предложила Настя.
- Ага, - сказал я. - Посидим!
Подняв с пола валявшуюся берцовую кость, я бросил ее на скамейку. Тотчас из
скамейки выскочили тонкие острые шипы, а сверху нетерпеливо свесилась
лиана-удавка. Никого не нашарив, она печально втянула побег.
- Что это было? - охнула Настя.
- Liana-mostera. Или лиана чудовищная. Внесена в Черную книгу кошмаров в
отдел: вымирающие виды. Существуют две разновидности: лиана-стульчиковая и
лиана-скамеечная. Корни первой напоминают стул, корни второй - скамейку.
Сесть-то сядешь, а вот встать - не встанешь, - сказал я, пользуясь случаем
щегольнуть теми немногими познаниями, которые сумели засунуть в меня в
потусторонней школе.
- А-а... - без интереса протянула Настя. Эту особу явно занимало что-то
другое.
- Можно еще вопрос! - сказала она, задорно глядя на меня.
- Валяй!
- Ты когда-нибудь целовался? - выпалила она.
- Э-эээ... Ну-ааа... Еще бы! - соврал я.
- С кем, со своим котом?
Я побагровел. Причем побагровел отчасти и потому, что хотя кот у меня
отсутствовал, зато была собака Динка, обожавшая, подскакивая, лизать в губы. Так
что в известном смысле действительно выходило, что до сих пор я целовался только
со своей собакой.
Настя сняла очки. Без очков ее глаза выглядели беззащитными. Словно неодетыми.
Я уже знал, что без очков она почти ничего не видит - значит, сняв их, она как
бы ослепила себя. Вовсе отказалась от зрения.
- Ответь мне на один вопрос: я красивая?
- Д... да, - сказал я. Мне и в самом деле так казалось.
- А почему мне этого никто не говорил?
- Ну... э-ээ... дураки потому что...
Настя удовлетворенно кивнула. Такой ответ ее вполне устраивал.
- Значит, я красивая?
- Ага.
- И я тебе нравлюсь?
Я вздохнул. Меня буквально припирали к стене. Ну что за девчонки сейчас пошли?
Вс", абсолютно вс" делают за тебя!
- Ну нравишься, - сознался я неохотно.
Настя довольно улыбнулась.
- Это видно. Ты совершенно не умеешь скрываться. А почему я тебе нравлюсь?
- Я вообще люблю, когда мне на пальцы наступают, - буркнул я.
- Спорим, я совсем не поэтому тебе нравлюсь! - возмутилась Настя. Кажется,
этой взбаломошной особе пришло вдруг на ум, что она давно уже ни с кем не
спорила. Минут эдак десять с хвостиком.
Я чувствовал: мало-помалу наш разговор возвращается к тому, с чего начался, а
именно к поцелую. Беседуя, мы незаметно все ближе подходили друг к другу и
настал, наконец, момент когда мой нос уже почти касался ее носа.
"Сейчас это случится!" - подумал я одновременно с ужасом и восторгом, но тут
вдруг наше уединение было прервано. Талисман, висевший на груди у Насти, на
мгновение ожил и, возмущенным голосом пискнув что-то, замолчал. Мы отпрянули
друг от друга.
- Что он сказал? - спросил я.
- Мне почудилось, он сказал: "тряпка!"
- Какая тряпка? - уточнил я, с подозрением подумав, не относился ли этот
эпитет ко мне. Возможно, талисман намекал, что я вот уже четверть часа никак не
осмелюсь поцеловать Настю. Если так, то это было со стороны талисмана порядочное
свинство.
Девочка с волосами цвета соломы загадочно улыбнулась.
- Он не уточнил, какая тряпка. Он просто сказал "тряпка".
Пожав плечами, я осмотрелся и, к своему удивлению, обнаружил наподалеку от
Херберт Фрэнк
Флинт Эрик
Доставалов Александр
Орловский Гай Юлий
Сапковский Анджей
Володихин Дмитрий