Чтение 17–й страницы книги ~Висельник~

- Что, была уже здесь?

- Приходилось. Давно. Один раз.

- Тогда бери ключ и иди до хаты.

Я отогнал машину на платную стоянку неподалеку - и сам пошел до хаты.
Шел медленно, лениво, интерес, вспыхнувший было там, в клоповнике, быстро
пропал. Я, впрочем, доволен был своим равнодушием.

Мерилин вела себя хозяйкой: достала из холодильника водку и закуску, из
бара какой-то ликер, сервировала все это на столике меж двумя низкими
креслами. Она даже успела застелить постель: в шкафу всегда было полдюжины
чистых постельных комплектов, которые потом специально нанятая женщина
относила в прачечную. Она же и убиралась здесь - а после некоторых попоек,
дебошей и афинских ночей в русском вкусе (с блевотинкой непременной, то
есть) дело это нелегкое.

Мерилин уже и в тапочках была, по-домашнему, и халат нацепила (их
несколько висело в ванной), а под халатом наверняка уже ничего не было.

- Ты только Сороке не говори, - сказала она .

Сороку я знал ровно столько, сколько неведомого погибшего Стрючка, - и
с легким сердцем пообещал.

- Я ведь секс не люблю и с кем попало не лягу, - продолжала Мерилин. -
Я эротику люблю и люблю тех, кто мне нравится. А мне мало кто нравится. Ты -
нравишься. Ты на американца похож. Ковбой.

- Ты была в Америке?

- Щас прям. Но кино же. Я этих фильмов пересмотрела...

- Знаешь что? Ты уже устала от этого, у тебя печень болит. Убери-ка
все, кроме еды, покушай как следует да отоспись за все свои бессонные ночи.

- А ты?

- А я поеду домой. Меня жена ждет.

- Не поняла. Прости уж дуру - не поняла.

Мне стало жаль ее. Я сказал:

- Ты тут ни при чем. Просто я чувствую, что не рассчитал силы. Я две
недели работаю как проклятый и почти не сплю. Я не смогу ничего. Извини.

Никто другой из мелких гордецов (а почти все мужчины - мелкие гордецы)
на моем месте не стал бы придумывать такую позорную отговорку. Но я не
мелкий гордец. И я действительно хотел домой, к Нине, к жене. Причем
чувствовал влечение к ней большее, чем обычно.

- Какого же черта... - начала Мерилин, но тут же себя остановила. Как
ни малоразвита она, а по-женски умна и понимает: задевать мужскую честь
попреками относительно слабости - опасно. А вот поднять боевой дух, помочь
реабилитироваться - дело чести, святой долг каждой настоящей женщины.

И она усадила меня в кресло, скинула с себя халат и начала поднимать
мой боевой дух. Приникнув к чреслам моим.

Я изнутри себя наблюдал за собой - внутренним же. Да, вожделею,
пожалуй, но нехотя - и вполне способен держать себя в руках. Пусть она там
себе копошится, вздыхает, хлопочет, все это напрасно.

- А вот и врешь, вот и врешь, - шептала Мерилин, эротически трудясь. -
Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у
меня не было такого мужика!

И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне
нечленораздельно холодный наблюдатель - как король, обнаруживший себя голым,
- и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая
ногами, несет добычу, швыряет на постель - и набрасывается.

Даже и в этой ситуации, ничего к Мерилин не испытывая, я не мог не
постараться покорить ее своим искусством - и старался. Привычка.

...Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне.

- Когда в следующий раз?

- Не знаю.

- Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу.
Сережа! Сережа! Сережа!

- Ну?

- Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой...

- Знаю, - сказал я. - Завтра заеду, заберу ключ от квартиры.

- Почему ты не останешься?

- Не твое дело.

- Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей
любви! - воскликнула Мерилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее
пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в
эту минуту).

Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный.

Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз
подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный
запах примешивается к запаху моего одеколона?

Не спросила - не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно?
Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает
временное увлечение супруга? Значит - и себе может разрешить?

Что-то рухнуло.

Что-то сломалось во мне.

Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее
руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше.
Но - молчала.

И так я просидел очень долго.

И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила:

- Что-то случилось?

- Пустяки. Уже прошло.

Но ничего не прошло - и пройти уже не могло.

Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность - как в пору поисков
той, которую... - и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во
мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только
повод, только повод.

Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик
Морошко: поговорить о деле. Говорить-то он говорил, но пялил глаза на Нину
абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать.

Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал:

- Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки
существуют. Ты хозяйка дома - и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы
к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости.

- Разве он тебе товарищ?

Я промолчал.

- Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла?

- Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик - дерьмо, но я-то что
тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня
ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься -
почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории,
которые я тебе рассказывал, - как меня красиво бросали? И не хочешь
поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты
меня ненавидишь?

Она смотрела на меня с недоумением (вряд ли, правда, натуральным) и
спросила, конечно, то, что должна была спросить:

- Ты напился?

Я подошел к ней, приблизил свое лицо к ее лицу и мощно выдохнул
здоровый чистый воздух из своего здорового чистого организма.

- Что с тобой происходит? - спросила она.

- Ничего. Я просто не понимаю, зачем мы разыгрываем из себя счастливую
парочку? Ты - умная, молодая, красивая. Я - истаскавшийся циник. Я недавно
изменил тебе. То есть, конечно, это громко сказано: изменил, просто
захотелось употребить одну девицу - и употребил. У нее интересная кличка -
Мерилин. Потому что она похожа на Мерилин Монро.

Она молчала, она не требовала прекратить. Она молчала - и я не мог
этого понять.

- В чем дело? - спросил я. - Тебе это не интересно?

- Почему? Интересно. Я слушаю. Именно так. Что еще хочешь рассказать?

- Ты составляешь на меня досье? То есть - историю болезни? Как
психоаналитик?

- Нет. Просто слушаю.

- Но отношение-то какое-то у тебя есть к этому?

- Есть.

- Какое?

- Отрицательное.

Стасик Морошко скучал на кухне, а я не мог остановиться, мне нужно было
все довести до конца.

- После того, что я тебе сказал, тебе нужно уйти от меня.

- Ты этого хочешь?

Она лежала на постели, уютно подперев рукой голову, и рассматривала
меня с совершенно ясным и спокойным видом. Это что-то невероятное было,
что-то невыносимое уже.

- Какая разница! - заорал я. - Какая разница, хочу или не хочу!
Нормальные женщины после этого уходят! Или хотя бы устраивают скандал!

- Я нормальная. Но скандала не хочу. Уйти... Пожалуй, можно. Но ты не
ответил: ты этого хочешь?

- Нет.

- Тогда успокойся и поговорим после.

- Почему после? Почему не сейчас?

Тут явился Стасик Морошко. Он встал в дверях, ухмыляясь, и сказал:

- Ты так орешь, Сережа, что я подумал, что ты вдруг любовью решил
заняться. Может, договорим сначала?

- Я тебе не Сережа! - подскочил я к нему. - Это ты для меня - Стасик! А
я для тебя - Сергей Валентинович!

- Ну это, положим... - усмехнулся Стасик.

Я схватил его за глотку, сжал пальцами.

- Я не прав?