Временами горы затягивало серой пасмурью, а когда ветер рассеивал ее, горы
оказывались побеленными снегом; временами безоблачно сияло солнце, и тогда
далекие вершины приближались и думалось, что до них рукой подать. В
голубичниках все синело от небывалого урожая ягод.
он не сомневался, что вполне может справиться с порученным ему делом;
убеждение это пришло к нему главным образом потому, что он отлично ладил с
людьми - и с Травиным, и с Костиком, и со Свирилиным, и с Крестовиным, и
со всеми остальными.
проявились уже настолько определенно и ярко, что и сам Костик и учителя в
школе единодушно считали, что он будет учиться дальше в техническом
потоке, а специализироваться по радиотелевизионной аппаратуре. Костика уже
знали в Институте астрогеографии, и один из ближайших помощников Батыгина
- Лютовников - прочил его в свои заместители. Но Костик, как и многие
другие, никогда раньше не покидал родного города и, попав в тайгу,
почувствовал себя совершенно беспомощным.
торчащим хохолком все чаще и чаще маячила далеко впереди всех.
через бурную, разлившуюся после дождя реку Костик первым с лошадьми въехал
в нее, и одна из верховых лошадей едва не утонула - ее занесло на
маленькую галечниковую отмель, прижатую к трехметровым отвесным скалам
бурлящей на шиверах рекой.
избило о камни и полуоглушенного, задыхающегося выкинуло на ту же отмель.
Пока Виктор, Травин и все остальные бежали по берегу к скалам, он успел
прийти в себя и поднялся, настороженно глядя на подбегающих. Мокрый
хохолок по-прежнему задорно торчал на макушке, но вид у Костика был далеко
не бодрый.
и вылезайте! - Несмотря на быстрый бег, Травин был бледен.
переплывем на тот берег.
- видите, что творится!
слыхал про один способ...
по скалам, по пути очищая их от обломков и мелких кустиков. Одной аркомчой
он обвязал лошадь у задних ног, вторую удавкой накинул ей на шею и полез
обратно.
уверен.
через толстый сук лиственницы, росшей у обрыва, и распорядился:
лошадь от удушья начнет метаться, все тяните вторую веревку вверх. И
лошадь влезет.
затея. - Конечно, это ваше дело - вы начальник, но я бы не стал губить
животное. Виселица еще никого не спасала.
следила за Виктором с интересом.
в землю, потянули аркомчу. Лошадь невольно задрала голову, и удавка
захлестнулась у самого основания шеи. Задыхающаяся, испуганная лошадь
дернулась в сторону, но обе аркомчи тащили ее вверх.
Сильнее! - и он повис на аркомче.
как резиновая, а глаза вылезли из орбит. Обезумевшее от страха животное
метнулось туда, куда тянули аркомчи, - вверх, и в предсмертном ужасе
обретя неожиданную, почти непостижимую ловкость, в несколько мгновений
вскарабкалось по отвесному склону.
ожидал...
отвечая, нежно поглаживал лошадь, мотавшую головой от боли.
появился вертолет Батыгина. Он неподвижно повис в воздухе, а потом
медленно опустился в самом центре лагеря, между палатками. Батыгин
прилетел один. Он рассказал, что был в Кызыле, в обсерватории, а теперь
летит обратно в Москву. Он знал, что начальником отряда назначен Виктор,
но все-таки уединился для разговора с Травиным.
дальше.
дней на семь-восемь.
запланированный маршрут. Пусть один из вас отправится к завхозу (он,
кстати, ждет в Баинголе) и скажет ему, куда забросить продукты. Это
сэкономит вам дней шесть, а время нужно беречь: в Москве тоже много дел.
заместителем.
стоявшего рядом геоморфолога. Перед началом похода Свирилин сбрил бородку
и сейчас вдруг показался Виктору, несмотря на высокий рост и широкие
плечи, очень юным, хотя Виктор знал, что Свирилин старше его на три года.
Виктор не смотрел Свирилину в глаза, он смотрел на его еще по-мальчишески
пухлые губы, на круглый мягкий подбородок и думал, что случившееся с ним,
Виктором, очень уж напоминает смещение. Но разыграться самолюбию он не
дал. "Ничем Свирилин не хуже других, - сказал он себе, - и прекрасно
справится с поручением". А Батыгину Виктор ответил:
лошадь, уложил в переметные сумы провизию, приторочил к седлу одеяло,
плащ, котелок. Он отдал Свирилину карту и еще раз напомнил, где они должны
встретиться. Затем Виктор легко вскочил в седло и сразу всем помахал
рукой.
двух ночей, а был один непрерывный переход. Ущелье сменялось ущельем,
храпел и пятился конь на трудных переправах, боясь идти в глубокую воду,
лиственницы тихо роняли на тропу пожелтевшую хвою. На вечерней зорьке, в
вязких сумерках, глохли и блекли звуки и тишина медленно стекала с вершин.
Крики маралов, вызывавших друг друга на поединок, не казались
воинственными и злыми. Одиноко пылал костер, но Виктор не испытывал
чувства одиночества, не испытывал страха, даже когда конь начинал боязливо
жаться к огню и тревожно поводить ушами. Виктор думал. Экспедиционные
работы кончались, Батыгин сам сказал это, и Виктор думал о доме, об отце,
о Москве... Что он будет делать, когда вернется в Москву? Разрешит ли ему
Батыгин бывать в астрогеографическом институте, или все останется
по-прежнему?.. Ведь он уже все равно не сможет заниматься ничем другим, он
все равно будет астрогеографом!.. Он много, очень много пережил в
экспедиции и верил, что жизнь его теперь и в Москве пойдет как-то иначе.
Новые привычки так противоречили всему старому, домашнему, что он не видел
способа совместить их. И еще его беспокоил отец. Иной раз ему казалось,
что отец отдалился, и Виктор даже ощущал легкий холодок, когда думал о
нем. Впрочем, все это не представлялось ему страшным. Просто они теперь
немного по-разному смотрят на мир. Или он не так понял письма.
росы камням, по притихшей и потемневшей реке, и все оживало, все приходило
в движение, и мир откликался на удар солнечного луча чистыми блестящими
звуками...
той поры, когда вновь запылает костер.
прикосновение разбудило Виктора. Виктор сел и долго вглядывался в
посветлевшую ночь. Это было похоже на сказку: горы, тайга, ночь, снег и он
совершенно один... И это было хорошо, как в сказке... К утру снег перестал
идти, облака растаяли, но солнце так слабо просвечивало сквозь
серо-голубое стекло неба, что Виктор смотрел на него незащищенными
глазами...
пронеслись под самолетом белые холмы облаков, и Виктор увидел далеко
впереди Москву...