его на этот шаг глубоко затаенная хитрость: он считал, что женщина своей
разговорчивостью надежно оградит его от людской назойливости и у него
будет спокойная жизнь, столь необходимая для его медленной, чуточку даже
сонной натуры.
пускай себе болтает глупая женщина, никто ее не будет слушать. В своей
уступчивости он пошел так далеко, что позволил назвать ребенка Маркерием.
грех сладким и незабываемым.
черниговский. Это был какой-то маленький князек, окраинный, но все равно -
князь, была у него жена, были отроки писаной красоты, были мечники,
лучники, стяговики и гусляр, красавец отрок, с огненным взглядом,
красногубый, сильный, с пальцами одинаково жадными к струнам на гуслях и к
девичьему стану, ибо никто не умел так обнимать, как умел этот гусляр,
названный как-то мудрено - то ли Маркерий, то ли Миркерий, то ли, быть
может, Меркурий. Запомнилось Маркерий, да так и осталось навсегда в
Мостище. Шел Маркерий со своим князем на рать, а может, возвращался домой.
Все едино, судьба дружинника печальна и грозна. Возможно, где-нибудь
убьют, а то и в плен к половцам поганым попадет. Женщине всегда хочется
утешить воина. А Лепетунья была женщиной во всем. Легко сошлась с
Маркерием. Одна ночь, а может, только вечер, а может, только миг
где-нибудь в зеленой леваде возле Днепра. Маркерий исчез, осталось сладкое
воспоминание и сладкий плод - сын Маркерий. А уж Положай явился, только
чтобы прикрыть своим отцовством чужого ребенка. Человек он мягкий, ему
было все равно.
полнейшее безразличие Положая ко всем историям Лепетуньи, даже к
стремлению отнять у него отцовство его собственного сына (в чем Положай
был твердо убежден), а с другой стороны - сама Лепетунья, с ее
легкомысленными бесконечными рассказами, которые стали одним из
мостищанских обычаев и без которых мостищане чувствовали бы себя точно так
же неуверенно, как без сторожевых башен перед мостом, без Воеводы
Мостовика, как без моста, наконец, хотя последнее предположение из-за
своей невероятности не приходило в голову самым смелым умам, даже Шьо не
мог представить Мостище без моста, хотя, верный своей привычке, чье-либо
напоминание о мосте встречал так же, как и все остальные:
когда услышал после всего рассказанного ею еще и про отрока Маркерия,
красавца гусляра, княжьего любимчика, вероятного отца... Полежаева сына.
он тут сдался, ежели имеем стольких мостищанских мужчин!
Маркерия родилась не сразу после появления у нее сына и не до того, а лишь
спустя несколько лет, если же точнее сказать - то после битвы на далекой и
неведомой дотоле речке Калке в половецких степях.
сдержать дрожь в руке, горько сетовал под знаком лета шесть тысяч семьсот
тридцать первого от сотворения мира: <Се лютая година наступила. Уже бяше
божьего гневу не противитися: недоумение бо и грозу, и страх, и трепет
наведе на ны за погрешения наша. Приидоша языца незнаемая, безбожные
моавитяне, рекомые татары>.
разгромили непобедимое Хорезмское царство, прошли Кавказские горы, не
вступая в серьезные стычки с мужественными грузинами, внезапно напали на
половецкие станы и рассеяли ханов с их дикими всадниками по степям, сами
еще более дикие, чем половцы, значит, и еще более страшные.
Мстиславу Удалому и уговорил его собрать русских князей против новой и
страшной силы чужеземной.
Мстиславом Романовичем, Галицким Мстиславом Мстиславовичем и Черниговским
Мстиславом Святославовичем. Половцы дарили князьям коней, верблюдов,
буйволов, невольниц, а чтобы окончательно преодолеть княжеские колебания,
хан Котян произнес там свое краткое и мрачное предсказание, которому, к
горечи и беде, суждено было сбыться: <Если не поможете нам, то сегодня мы
будем посечены, а завтра - вы>.
быстро вышли за Днепр, углубились в степи и на речке Калке встретились с
монголо-татарами. Вышло так, что половцы почему-то то ли задержались, то
ли умышленно бежали и не все князья своевременно дошли к месту битвы,
ордынцы, подговорив себе в подмогу бродников, разбили русское войско,
захватили в плен многих князей во главе с Мстиславом Киевским, связанных
ремнями, положили их вповалку, а сверху накрыли досками, на которых
расположились вместе с бродниками пировать, и князья погибли позорной,
нечеловеческой смертью, задавленные пирующими врагами, которые пили над
ними кумыс, ели вареную баранину, слушали диких своих певцов, похваляясь
своими подвигами.
повсеместно по убитым и уничтоженным воинам, о князьях же, раздавленных
врагом жестоко, подло и позорно, молвилось без конца с горечью, вздохами и
страхом, потому что такая гибель владетелей предвещала еще более страшное
бедствие.
злом, зато честь и достоинство человеческое ставились даже выше смерти, в
сохранении достоинства утверждалась неистребимость людская; в том же, как
ордынцы расправились одним махом чуть ли не со всеми князьями земли
Русской, усматривалась великая утрата достоинства целого народа и
унижение, из которого никто не знал, как найти выход.
в битве с врагом, пусть и не очень значительным, но уважаемым за силу и
доблесть. Бывали смерти не очень и почетные, даже бессмысленные, об этом
молвилось и теми, кто шел и ехал через мост, и самими мостищанами, которые
собирали вести отовсюду, но все же эти вести были не такие, как с берегов
Калки.
как следует, на польского князя Лешка Белого, но под Завихостом на Висле
встретил его воевода мазовецкий Кристин и столкнул в реку всю дружину
Романа. Сам князь Роман, утратив коня, пересел на какую-то клячу, чтобы
переплыть Вислу, но был сражен копьем. Глупая смерть, но в битве бывает
всяко.
гданского Святополка и опять-таки вел себя очень беспечно в походе. Напали
на него гданские люди, когда мылся в бане, и князь нагишом выскочил и дал
деру на коне, а гданчане пустились вдогонку и настигли Лешка возле
Бискупинского озера, на лугу, настигли с двух сторон и голого зарезали,
как вымытого поросенка. Бессмысленная смерть, но виноват в этом сам князь.
наихристианнейший немецкий император Фридрих Барбаросса, кинувшись в реку,
чтобы первым выбраться на тот берег и опередить своих воинов, сгрудившихся
на узком мосту! А было ему шестьдесят и шесть лет, хорошо знал, что
спешить человек может разве лишь в могилу.
площади перед святой Софией константинопольской византийский император
Андроник Комнин, которому вырвали бороду, отрезали руку, потом повесили
вверх ногами, проткнули горло и прокалывали множество раз мечами, и все
это происходило - подумать только! - со вчерашним императором! Но, видимо,
заслужил наказание, довел константинопольцев своим развратом, своей
жестокостью беспредельной до этих крайностей.
разгневанные бесконечными раздорами Ольговичей с Мономаховичами, впервые в
действиях своих дошли до убийства князя, расправившись с Игорем
Ольговичем, которого нашли в монастыре святого Феодора, оторвали от иконы
матери божьей, где князь молился, вытащили на улицу и били, пока не
испустил дух, а потом еще и мертвого за ноги волокли на Подол.
необходимого приличия, но разве может сравниться печаль даже по князю,
принявшему смерть доблестную, заслуженную, а то и бессмысленную, со столь
великой скорбью, которая охватила всю землю после вражеского
надругательства на Калке?
сесть на них и жрать жирную баранину и запивать кумысом белым и черным?
князь Маркерия тоже погиб, видимо, под досками, а вслед за князем своим
сложил голову и верный его гусляр, иначе не могло быть. И, быть может
сочувствуя замученным воинам, а вместе с ними и Маркерию (выдуманному или
настоящему), Положай спокойно воспринимал попытку Лепетуньи лишить его
отцовства.
и о детях, которые принадлежали или не принадлежали им? Он снова встретил
женщину, которая затмила ему все, даже прошлое, без которого, как
казалось, он не мог жить.
не ведают страха. Им бы быть вождями, героями, воеводами. Но, оторванные
от людей и от мира, углубленные в себя, вынуждены жить только для себя, и
никто не знает об их настоящих возможностях.
слыхал о порядочности, просто цеплялся мыслью за ту женщину, которая
оставила в нем след, за мать своего ребенка, пытался доказать самому себе,
Суворов Виктор
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Махров Алексей
Посняков Андрей