новости о судьбе Соломона Кастиля. Б другой раз он увидел отца в
небесно-голубой сцене дионисийского веселья под традиционной ивой среди
убитых драконов и огнедышащих вулканов. Соломон танцевал в шестиугольной
беседке с беззаботно-счастливым выражением на керамическом лице -
выражением, не имевшем ничего общего со скорбной миной, которую Авраам
прекрасно помнил. Если отец счастлив, думал мальчик, то хорошо, что он
уехал. С раннего детства Авраам инстинктивно пестовал в себе представление о
главенстве счастья, и этот-то инстинкт повелел потом взрослому дежурному
управляющему принять любовный дар, предложенный ему краснеющей и
иронизирующей Ауророй да Гамой в камере-обскуре эрнакуламского склада...
толстым, сидящим на подушках в позе царственного спокойствия в окружении
подобострастных евнухов и юных танцовщиц; но всего через несколько месяцев
другой двенадцатидюймовый "кадр" запечатлел его тощим оборванцем. И Авраам
понял, что бывший синагогальный смотритель отринул все ограничения, развязал
все путы, добровольно пустившись в плавание по кидающим то вверх, то вниз
бешеным валам жизни. Он стал Синдбадом, ищущим счастья в коловращении земли
и воды. Он стал небесным телом, которое смогло усилием собственной воли
сойти с предначертанной орбиты и унестись сквозь галактики, заранее принимая
все, что там может случиться. Аврааму казалось, что на преодоление
гравитационных сил обыденности отец потратил весь свой запас волевой энергии
и теперь, после первого и решительного преображения, он плывет без руля и
ветрил, повинуясь волнам и приливам.
на полупорнографических изображениях, которые, заметь их кто-то еще, вряд ли
были бы сочтены уместными в доме молитвы. Эти плитки обнаруживались в самых
темных и пыльных углах помещения, и Авраам оберегал их от посторонних глаз,
позволяя плесени и паутине скапливаться на них, покрывая самые непристойные
места, где отец совокуплялся с немалым числом личностей обоего пола и
разнообразного вида в такой манере, что любопытствующему сыну картинки
представлялись не чем иным, как учебным материалом. Но даже в самый разгар
похабной гимнастики стареющий странник теперь снова был мрачен, как в
прежние годы, так что после всех скитаний его, выходит, вынесло на тот же
берег тоски, откуда он пустился в путь. В день, когда у Авраама Зогойби
сломался голос, у юноши вдруг возникло чувство, что отец возвращается. Он
побежал по улочкам еврейского квартала к морскому берегу, где висели высоко
вздернутые для просушки сети рыбаков-китайцев; но рыба, которую он хотел
поймать, из воды не выпрыгнула. УНЫЛО приплетясь в синагогу, он увидел, что
на всех плитках, изображавших отцовскую одиссею, теперь другие картинки -
банальные и анонимные. Придя в лихорадочную ярость, Авраам часами ползал по
полу, выискивая остатки чудес. Без толку: его непутевый отец вторично канул,
растворился без следа в плиточной голубизне.
x x x
обязан своим прозвищем, а моя мать -темой для своих знаменитых "мавров",
цикла картин, получившего триумфальное завершение в неоконченном и
впоследствии украденном шедевре "Прощальный вздох мавра". Я словно знал ее
всю жизнь, эту пылко-мрачную сагу, которая, добавлю, дала господину Васко
Миранде тему для одной его ранней работы; но, несмотря на изначальное
знание, я серьезно сомневаюсь в буквальной достоверности истории: уж слишком
она прихотлива, уж слишком отдает перченой бомбейской байкой, уж слишком
отчаянно озирается вспять в поисках опоры, подтверждения... Я думаю - и
другие со мной соглашались, - что можно дать более простые объяснения и
сделке между Авраамом Зогойби и его матерью, и, в особенности, случившейся
якобы находке в старинном ларце под алтарем; ниже я приведу одну такую
альтернативную версию. Но сейчас я излагаю одобренную и отшлифованную
семейную легенду, которая, будучи весьма важной частью созданного моими
родителями образа самих себя, а также существенным элементом истории
современного индийского искусства, хотя бы по этим причинам существенна и
весома, чего я не собираюсь оспаривать.
Аврааму, стоящему на четвереньках, судорожно осматривающему пол синагоги в
поисках отца, который только что бросил его во второй раз, зовущему его
надтреснутым голосом, то соловьиным, то вороньим; и, наконец, нарушая
запрет, он впервые в жизни осмелился приподнять голубую ткань с золотой
каймой, укрывающую высокий алтарь... Соломона Кастиля там не было; вместо
него фонарик подростка осветил старый сундучок, помеченный буквой "З", с
дешевым висячим замком, который очень скоро был открыт, - ведь школьники
обладают многими талантами, которые они во взрослой жизни утрачивают наряду
со всей вызубренной на уроках белибердой. Вот так, сокрушаясь из-за беглого
отца, он неожиданно раскрыл секрет матери.
этого имени: прошлое плюс будущее. Еще, впрочем, изумруды.
x x x
ей покажу "Фитц"! ворвался в синагогу и вытащил ларец из потайного места.
Мать, ковылявшая вслед, поняла, что тайное становится явным, и почувствовала
слабость в ногах. С глухим стуком она осела на голубые плитки, а Авраам тем
временем откинул крышку и извлек серебряный кинжал, который тут же засунул
за пояс; потом, часто и судорожно дыша, Флори увидела, как он достает и
возлагает себе на голову ветхую старинную корону.
махараджей, а нечто гораздо более древнее - так, во всяком случае, мне
рассказывали. Темно-зеленый тюрбан из ткани, ставшей от возраста почти
иллюзорной, - столь непрочной, что казалось, будто проникающий в синагогу
оранжевый свет заката для нее слишком груб, будто она вот-вот истлеет под
огненным взором Флори Зогойби...
потемневшие от времени цепи из чистого золота, а на цепях красовались такие
крупные и такие зеленые изумруды, что они казались искусственными. Эта
корона четыре с половиной столетия назад упала с головы последнего
властителя аль-Андалуса; она - не что иное, как корона Гранады, которую
носил Абу Абдалла, последний из Насридов, известный под именем Боабдил.
бесценный головной убор мавританских монархов - как он оказался в сундуке у
беззубой старухи, чтобы потом увенчать голову Авраама, еврея-отступника,
моего будущего отца?
Зогойби подростком в первый раз обнаружил спрятанную корону и кинжал, он
положил драгоценные вещи обратно в тайник, тщательно запер замок и всю ночь,
весь следующий день трясся от страха перед материнским гневом. Но когда
стало ясно, что его проступок не возымел последствий, в нем опять взыграло
любопытство, и он снова выдвинул сундучок и отпер замок. На этот раз рядом с
тюрбаном он нашел завернутую в мешковину маленькую рукописную книжицу в
кожаном переплете с грубо сшитыми пергаментными страницами. Испанского
языка, на котором она была написана, юный Авраам не знал, но он скопировал
оттуда несколько имен и в течение последующих лет понял их смысл - главным
образом благодаря тому, что задавал якобы невинные вопросы брюзгливому и
нелюдимому старому свечному фабриканту Моше Когену, который в то время был
признанным главой общины и хранителем ее преданий. Старый Коген был
настолько потрясен тем, что молодой человек проявляет интерес к. старине,
что у него развязался язык и он пустился в рассказы о былом; сидевший у его
ног красивый юноша жадно ловил каждое слово.
взором Христофора Колумба гранадский султан Боабдил отдал ключи от
крепости-дворца Альгамбры, последнего и величайшего из мавританских
укреплений, всепобеждающим католическим монархам Фердинанду и Изабелле,
отказавшись от власти без боя. Он отправился в изгнание с матерью и слугами,
подведя черту под столетиями существования мавританской Испании; и,
придержав коня на Слезном холме, он оглянулся, чтобы бросить последний
взгляд на утраченное, на дворец и плодородные долины, на угасающее
великолепие аль-Андалуса... взлянув на все это, султан вздохнул и горько
заплакал, но Айша Добродетельная, его неукротимая мать, жестоко высмеяла
сына. Вынужденный ранее преклонить колени перед всевластной королевой
Изабеллой, Боабдил теперь был унижен безвластной, но по-прежнему грозной
вдовой. Плачь же, как женщина, над тем, чего ты не умел защитить, как
мужчина, - презрительно сказала она, имея в виду, конечно, другое. Что в
отличие от этого хнычущего мужчины она, женщина, будь у нее возможность,
встала бы за свое достояние насмерть. Она была бы достойной противницей
королевы Изабеллы, которой повезло, что пришлось иметь дело с несчастным
плаксой Боабдилом...
вдруг почувствовал горе низложенного Боабдила, почувствовал как свое
собственное. Воздух вылетел из его груди с присвистом, а последующий вдох
был судорожным. Предвестник астмы (опять астма! Удивительно, что я вообще
способен дышать!) стал символом, знаком связи между людьми через пропасть
веков - так, во всяком случае, думал взрослеющий Авраам, ощущая, как болезнь
в нем набирает силу. Эти свистящие вздохи не только мои, но и его тоже. В
моих глазах вскипает его древнее горе. Боабдил, я тоже сын твоей матери.
последнего - такая уж доблесть?
предоставили ему поместье, но даже оно было продано у него за спиной
приближенному, которому он доверял как себе. Властелин превратился в шута.
Он кончил жизнь в бою, сражаясь под флагом какого-то мелкого правителя.
евреев, запрудили Кадисскую гавань, вынудив другого путешественника,
Афанасьев Роман
Трубников Александр
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Круз Андрей