как он любил выражаться, лаборатории, погруженным в изучение огромного тома,
напечатанного немецкими литерами. Это был маленький толстенький человек с
почти квадратным смуглым лицом, которое казалось еще темнее благодаря
ермолке из черного бархата, напяленной на его голову. Он обладал небольшим
шишкообразным носом - настоящий туз пик, - который был оседлан очками,
блестевшими с обеих сторон его хмурой физиономии и напоминавшим пару
перехваченных сводом окон.
глазел с ребяческим изумлением на все, находившееся в этом святилище знания:
ему казалось, что он попал в чертог мага. Посередине комнаты стоял стол на
ножках в виде звериных лап; он увидел на нем ступку с пестиком, пробирки,
аптекарские банки и склянки и сверкающие металлические весы. В одном из
углов находился массивный платяной шкаф, превращенный в склад всевозможных
снадобий и лекарств; около него висели докторская шляпа, плащ и трость с
золотым набалдашником; сверху скалил зубы человеческий череп. На камине
стояли стеклянные банки, в которых можно было увидеть заспиртованных ящериц,
змей и даже человеческий плод. В чуланчике, двери которого были отворены,
виднелись заставленные книгами полки (их было там целых три, причем иные
тома поражали своими чудовищными размерами) - библиотека, какую Дольф
никогда прежде не видел. Так как докторские книги, очевидно, не вполне
заполняли чуланчик, рассудительная домоправительница заняла свободное место
горшками с соленьями и вареньем и развесила, кроме того, по стенам, рядом с
грозным врачебным инструментарием, связки красного перца и исполинских
огурцов, предусмотрительно оставленных на семена.
приняты доктором - глубокомысленным, исполненным собственного достоинства
маленьким человечком, который никогда не позволял себе улыбнуться, - с видом
важным и величавым. Он оглядел Дольфа с головы до пят и с пят до головы; он
воззрился на него поверх очков, из-под очков и сквозь очки; сердце
мальчугана екнуло и замерло, когда на него уставились эти огромные стекла,
похожие на две полных луны. Доктор благосклонно выслушал все сказанное
Петером де Гроодтом в похвалу юного кандидата и затем, послюнив палец,
принялся задумчиво перелистывать лежавший перед ним большой черный том.
Наконец, после многочисленных "эхм!" и "гм!", поглаживания своего
подбородка, раздумья и размышления, полагающихся по штату глубокомысленному
человеку при решении вопроса, решенного в сущности сразу, он заявил о своем
согласии принять к себе Дольфа в качестве ученика; он обещал обеспечить его
постелью, столом и платьем и обучать врачебной науке, взамен чего тот
обязывался служить ему до двадцати одного года.
присмотра носившегося по улицам, он превратился в докторского ученика,
старательно орудующего пестиком в ступке под руководством самого
Карла-Людвига Книпперхаузена. Для обожающей его старой матери это было
поистине счастливое превращение. Она бесконечно радовалась, что сын ее
получит образование, как и следовало юноше из хорошего рода; предвкушала тот
день, когда он окажется в состоянии держать свою голову столь же гордо и
независимо, как адвокат, живущий в большом доме напротив, или даже как сам
господин пастор.
вследствие религиозных преследований вместе со многими земляками выехал в
Англию. Он был одним из трех тысяч палатинатцев {Жители Пфальца (иначе -
Палатината, в Германии)}, которые, пользуясь покровительством губернатора
Хентера, в 1710 году переселились из Англии за море. Где именно доктор
учился, каким образом постиг медицину, где и когда получил врачебный диплом
- ответить на эти вопросы теперь было бы в высшей степени затруднительно,
ибо даже и в то время про это не ведала на одна живая душа. Несомненно
однако, что его поразительное искусство и таинственные познания были
предметом толков и изумления простолюдинов всех ближних и дальних мест.
он применял таинственные микстуры, рецепты которых были известны ему одному,
и, как говорят, приготовляя и применяя лекарства, постоянно сверялся со
звездами. Вера в его искусство, особенно среди голландцев и немцев, была так
велика, что во всех трудных случаях они прибегали исключительно к его
помощи. Он был одним из тех никогда не ошибающихся врачей, которые всегда
добиваются внезапного и чудесного исцеления пациентов, совершенно
безнадежных, по отзыву других докторов; но, разумеется, только в том случае,
если "болезнь не слишком запущена", как они имеют обыкновение
предусмотрительно заявлять. Библиотека доктора также служила предметом
толков и изумления соседних кварталов, даже, я сказал бы, всего городка.
Честной народ смотрел с превеликим почтением на человека, который прочел три
битком набитые книгами полки, причем некоторые между этими книгами были
столь же увесистые, как семейная библия. Между прихожанами маленькой
лютеранской церковки шли бесконечные споры о том, кто ученее и умнее: доктор
или господин пастор. Иные из поклонников доктора заходили так далеко, что
утверждали, будто он образованнее самого губернатора; короче говоря,
считалось, что знания его беспредельны.
водворен в помещение, принадлежавшее его предшественнику. Это была комнатка
на чердаке обычного, увенчанного крутою крышею голландского дома, где в
непогоду барабанил по гонту дождь, и ослепляла яркими вспышками молния, и в
щелках завывал ветер; к тому же тут носились целыми полчищами голодные
крысы, рыскавшие повсюду подобно донским казакам {Русские казаки,
участвовавшие в кампании 1813-1814 годов, произвели сильное впечатление на
всю Европу той внезапностью и быстротою, с которой они появлялись там, где
их не ожидал неприятель.}, невзирая на отраву и крысоловки.
медицины. Утром, в течение дня и ночью трудился он в одном углу докторской
лаборатории, изготовляя пилюли, фильтруя микстуры и растирая пестиком в
ступке, между тем как доктор, от нечего делать или в ожидании пациентов,
восседал в противоположном углу и, облачившись в халат и бархатную ермолку,
рылся в каком-нибудь фолианте. Говоря по правде, равномерный стук пестика
или, быть может, клонящее долу монотонное жужжание летних мух убаюкивали
порою почтенного доктора, и он начинал клевать носом, но и в этих случаях
очки его бодрствовали и пристально глядели в раскрытую книгу.
отношению к коей Дольф был связан вассальной зависимостью. Хотя доктор был
холостяк и к тому же человек важный и исполненный собственного достоинства,
но, следуя примеру многих высокомудрых людей, он покорно сносил тираническое
правление юбки. Он был всецело во власти своей домоправительницы. Это была
тощая, с длинной талией, деловитая и раздражительная женщина в маленьком
Круглом стеганом немецком чепце, с огромною связкою дребезжащих ключей у
пояса. Фрау Ильзе (или, иначе, фру Ильзи, как обычно ее называли) была
неизменной спутницей доктора в его странствиях из Германии в Англию и из
Англии в эти края; она пеклась о его хозяйстве и о нем самом и управляла им,
надо признаться, настолько мягко и незаметно, что он этого вовсе не ощущал,
хотя всем прочим частенько приходилось чувствовать на себе ее тяжелую руку.
Объяснить, каким образом добилась она столь значительной власти, я не
берусь. Толкуют, правда, о том... но о чем не толкуют с тех пор, как
сотворен мир? Кто вообще в силах ответить, каким способом женщины обладают
верховною властью? Женатый еще бывает порою хозяином у себя в доме, но
доводилось ли кому-нибудь встретить холостяка, который не пребывал бы под
башмаком у своей экономки?
ограничивались пределами хозяйства доктора Книпперхаузена. Она принадлежала
к числу тех всюду сующихся кумушек, которые знают чужие дела много лучше,
чем те, кого эти дела затрагивают непосредственно; их всевидящее око и вечно
трещащие языки внушают соседям ни с чем не сравнимый ужас.
скандальное происшествие, как все уже досконально известно вездесущей фру
Ильзи. У нее была куча приятельниц, которые бесконечною чередою спешили в ее
крошечную гостиную, принося с собой короба новостей. Больше того, ей
случалось повергать подробнейшему разбору целые ворохи секретнейших сплетен
у полуоткрытой на улицу двери, где она часами судачила с одной из болтливых
подружек, несмотря на обжигающий холодом резкий декабрьский ветер.
одновременно у его экономки, Дольф жил в общем несладко. Поскольку фру Ильзи
распоряжалась ключами и поскольку все плясало под ее дудку, задеть ее
означало бы обречь себя на вечное голодание; в то же время проникновение в
тайны ее характера было для Дольфа задачей гораздо более сложной, чем
изучение медицинской премудрости. Когда он бывал свободен от занятий в
лаборатории, ему приходилось носиться взад и вперед по городу с ее
поручениями; по воскресеньям он должен был сопровождать ее в церковь,
возвращаться обратно с нею и нести ее библию. Много, много раз бедняге
Дольфу выпадало на долю подолгу простаивать на церковном дворе, дрожать от
холода, дуть на окоченевшие пальцы и растирать отмороженный нос, терпеливо
дожидаясь фру Ильзи, которая, собрав вокруг себя кучку приятельниц, болтала
без умолку, и они покачивали головами и разрывали в клочья какую-нибудь
несчастную жертву, попавшуюся им на язык.
знания. В этом не было, разумеется, вины доктора, ибо, не жалея сил и
стараний, он заставлял своего нерадивого ученика денно и нощно толочь
пестиком в ступке или гонял его по городу со склянками и коробочками пилюль;
если обнаруживалось, что Дольф начинает лениться - к чему, сказать по
правде, он питал неодолимую склонность, - доктор приходил в ярость и до тех
пор донимал его допросами, намерен ли он вообще изучать медицину, пока
Дольфа не охватывало былое усердие. Впрочем, он был так же склонен к озорным
выходкам и разного рода забавам, как и в детстве; мало того, эти вкусы с
годами усилились и окрепли, ибо их долгое время стесняли и сдерживали, и они
не находили для себя выхода. С каждым днем он делался своенравнее, все
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Прозоров Александр