наглухо. Но и там что-то поскрипывало, шуршало - и вдруг начинался мерный
дребезжащий стук, как будто молоточек в часах бил мимо звонка. На чердаке
росли дождевики, иностранные книги валялись с вырванными страницами, без
переплетов.
Это было загадочно. По слухам, она перед смертью замуровала клад. Ромашка
искал его все лето. Хилый, с большой головой, он ходил по дому с палочкой,
стучал и прислушивался. Он стучал и по ночам, пока кто-то из старших не
дал ему по шее. В тринадцать лет он твердо решил разбогатеть. Его бледные
уши начиняли пылать, когда он говорил о деньгах. Это был врожденный
искатель кладов - суеверный и жадный.
зеленых дорожек стояли статуи. Они были не похожи на греческих богов. Те -
равнодушные, с белыми, слепыми глазами. А эти - как мы, такие же люди.
девочка лет десяти. Она стояла в длинной, до пят, рубашке, потягивалась,
терла кулаками глаза - как будто только что встала с постели.
колечками и такие же колечки на лбу, как у Катерины Ивановны, той девчонки
с задранным носом. Пожалуй, вышел и нос. Но все-таки людей не так просто
было лепить, как жаб и зайцев.
Серебряный Бор. Потом жизнь стала похуже, нас почти перестали кормить.
Весь детдом перешел на "самоснабжение". Мы ловили рыбу, раков, у стадиона
в дни состязаний продавали сирень, а то и попросту таскали все, что
попадало под руку. По вечерам мы разводили в саду костры и жарили добычу.
манерка, рогатки, на которых она висит, наши лица, руки. Как индейцы,
готовые съесть капитана Кука, мы молчим и смотрим на огонь. Головешки
вдруг вспыхивают и рассыпаются, темно-красный дым стоит над костром
клубящейся шапкой.
трудно добывать "снабжение". У каждой "коммуны" свой председатель, свой
костер и свои запасные фонды, - то, что по каким-либо причинам не съедено
сегодня и осталось на завтра.
мордой, обжора и подлец, которого все боятся...
охота.
По-нашему, это козоты, или бабки. Биток у него жульнический, все это
знают. Но все, кроме меня и Вальки, подлизываются к нему, в особенности
Ромашка. Ромашка даже нарочно проигрывает ему, чтобы Степка его не обидел.
манерке, с бою захваченной на кухне варится суп. Это настоящий "суп из
колбасной палочки", как в сказке, которую зимой читала нам Серафима
Петровна. Разница, может быть, только в том, что тот суп был сварен из
мышиного хвоста, а мы клали в свой суп все, что попадалась под руки, -
случалось, что и лягушечьи лапки.
низенький толстяк в широкополой шляпе.
мурлыча под нос отрывки из оперных арий, он обходит "коммуны". Пробует из
каждого котелка, сплевывает и говорит с отвращением:
наизусть. Для него нет большего наслаждения, как изобразить какую-нибудь
сцену из "Евгения Онегина" или "Пиковой дамы", а для нас нет большего
наслаждения, как послушать его и выразить свое восхищение.
начинается длинный рассказ о том, как ели в былые времена, очень давно,
лет сто тому назад или даже двести. Он не только меломан, но еще и
историк, знаток старинных блюд, заячьих соусов и оленьих грудинок.
желтки из восемнадцати яиц, смешай с бисквитом, прибавь горького миндаля,
сливок, сахару и пеки в масле. Едал?
выпить". Он наш единственный руководитель летом двадцать первого года.
Серафима Петровна растерялась, никто не обращает на нее никакого внимания.
По дому бродят еще какие-то няни, с поваром они на ножах: им почему-то
невыгодно, что он выдает нам паек в сухом виде. Словом, если бы не повар,
мы бы все разбежались.
Иногда он перебивает себя медицинскими примечаниями:
пар, он говорит не "отрава", а "могила" и выплескивает суп в кусты. Что же
он скажет на этот раз? Нюхает, поднимает глаза к небу, молчит...
супом. Едим!
Степы Иванова, который, как страус мог переварить что угодно, мы худели,
болели и чувствовали себя очень плохо.
потому, что нас плохо кормили. Не привыкать, - я в ту пору ничего хорошего
еще и не ел за всю свою жизнь. Нет, я запомнил это лето по другой причине.
Впервые я почувствовал к себе уважение.
возвращения в город, и как раз у костра, когда мы готовили ужин. Степа
вдруг объявил новый порядок выдачи пищи. До сих пор мы ели по очереди -
ложка за ложкой. Степа начинал, как председатель, за ним Ромашка и так
далее. А теперь будем наваливаться все сразу, пока суп не остыл, и кто
скорее.
был верный гроб. Он мог в три приема выхлебать всю манерку.
ударил Вальку в лицо. Он страшно ударил его, кровь сразу залила все лицо
и, должно быть, попала в глаза, потому что Валька, как слепой, замахал
руками.
одной рукой, но все-таки я ударил Степу. И Степа вдруг зашатался и сел. Не
знаю, куда я ему угодил, но, хлопая глазами, он сидел на земле с каким-то
задумчивым видом. Правда, он быстро опомнился, кинулся на меня, но тут уж
ребята не дали меня в обиду. Степа был избит, как собака. Пока он лежал за
костром и выл, мы поспешно выбрали другого председателя - меня. Степа,
разумеется, не голосовал, но все равно он оказался бы в меньшинстве,
потому что меня выбрали единогласно.
голод кончился и мы зимой вступили в пионеры, наша "коммуна" стала лучшим
звеном в школе. Первое, отчаянное боевое звено "Чапаев".
делом. Я слышал, как ребята говорили про меня: "Слабый, а смелый". Я -
смелый! Вообще, какой я? Было над чем подумать.
бывшие лядовцы с бывшими пестовцами, по-прежнему привозили в санях
закутанную, как бабушка, кашу. По-прежнему в десять часов утра Кораблев
появлялся в школе.
торопясь причесывал перед зеркалом усы и шел на урок.
прошлом году Ковычка: на его уроках было теперь больше пяти человек. Он
никого не спрашивал, ничего не задавал на дом. Он просто рассказывал
что-нибудь или читал. Оказывается, он был путешественником и объездил весь
мир. В Индии он видел иогов-фокусников, которых на год зарывали в землю, а
потом они вставали живехонькими, как ни в чем не бывало; в Китае ел самое
вкусное китайское блюдо - гнилые яйца; в Персии видел шахсей-вахсей -
Контровский Владимир
Корнев Павел
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Глуховский Дмитрий