Питера в воздух, но его когти запутались в тряпках, и оба они вновь
рухнули на землю, сплетаясь в один клубок. Питер почти не сознавал, что
произошло дальше, он чувствовал только одно - ему грозит смерть. Он закрыл
глаза и продолжал дробить и выворачивать зажатую в зубах лапу. Крылья
оглушительно хлопали над самой его головой, железный клюв рвал его тело, и
поляна вокруг уже была забрызгана кровью. Наконец что-то подалось.
Раздался жуткий вопль, не похожий на обычные крики зверей и птиц, могучий
Гаргантюа взлетел и упал на ель, ломая сухие ветки.
наполовину ослеп, все его тело было, казалось, изодрано в клочья и
кровоточило, но, заглушая боль и страх, пришло упоительное сознание, что
он победил. Опасаясь нового нападения, Питер прильнул к земле, напрягая
мышцы, готовый ко всему, но нападения не последовало. Было слышно, как его
искалеченный враг бьется и шипит среди веток. Питер медленно пятился, не
отводя глаз от поля недавнего боя, и повернулся, чтобы отправиться дальше
по следу Веселого Роджера Мак-Кея, только когда от роковой поляны его
отделила стена мрака.
наказанием за самоуверенность, и теперь Питер крался между темными
стволами, точно осторожная лиса. Он крепко-накрепко запомнил, что внушает
страх вовсе не каждому обитателю леса: ведь щелкающие клювы и бесшумные
серые тени, на которые он легкомысленно не обращал внимания, оказались
опаснейшими врагами. Жестокий урок был полезным и своевременным. Щенок
инстинктивно понимал, что спасся почти случайно, и боль от ран мучила его
меньше, чем пережитый ужас неравного боя, хотя он и вышел из него
победителем. Но это был разумный страх, а не трусость. Раньше темные
силуэты сов были для него простой принадлежностью ночной темноты, и он
испытывал к ним только равнодушие, теперь же он возненавидел их и злобно
оскаливал зубы, стоило серой тени пролететь у него над головой.
царапины, а последний удар когтистой лапы разодрал его плечо до кости. Из
ран текла кровь, один глаз заплыл, и все вокруг сливалось в единое смутное
пятно. Инстинкт, осторожность и жгучая боль во всем теле подсказывали
Питеру, что ему следует укрыться в густом кустарнике и подождать утра. Но
его подгоняло воспоминание о настойчивом приказе хозяйки, тряпичный
ошейник и совсем свежий запах Веселого Роджера, чьи следы уходили вперед и
вперед по лунным коридорам и темным пещерам леса.
обрывистую каменистую гряду и увидел по ту ее сторону небольшую долину.
Как раньше Нейда, обессилев, не смогла сделать больше ни шагу, так теперь
и он готов был сдаться. После драки с совой он пробежал несколько миль,
его раны запеклись и воспалились, так что каждое движение причиняло ему
сильную боль. Поврежденный глаз не открывался, а затылок там, где
Гаргантюа бил его клювом, тупо и мучительно ныл. Питеру показалось, что от
затянутой утренним туманом долины его отделяет огромное расстояние, и,
распластавшись на земле, он принялся вылизывать горячим языком рану на
плече. Он устал, был измучен болью, и его угнетало ощущение, что
продолжать путь бесполезно. Питер вновь поглядел вниз на долину и жалобно
заскулил.
сырость тумана. Пахло дымом! Сердце Питера забилось быстрее, и, принудив
себя встать, он побрел на запах.
он нашел Веселого Роджера. Сначала он увидел еле тлеющие угли костра, а
потом и своего хозяина. Веселый Роджер спал. Его обветренное, странно
осунувшееся лицо было обращено к небу. Появление Питера не разбудило
Мак-Кея. Что-то в выражении его лица заставило щенка удержаться от
веселого повизгивания. Он тихонько подошел к Роджеру и лег рядом. Как ни
осторожно было это движение, спящий пошевелился. Его рука приподнялась и
расслабленно легла поперек спины Питера. Словно подчиняясь воле и
отчаянному призыву девушки, оставшейся в лесу, так далеко отсюда, пальцы
слепо сжали тряпки, повязанные на шее Питера, - весть, которую он нес
своему хозяину.
хозяин продолжали спать.
9
полудремоте, не открывая глаз, он вдруг вернулся к действительности,
которая на несколько часов была заслонена снами. Все его тело ныло. Шея
затекла. Он лежал, как бревно, на жесткой земле. Потом к нему вернулись
воспоминания обо всем, что произошло накануне, и он впервые заметил
присутствие Питера.
говоря, в том, что Питер удрал из хижины миссионера и догнал его, не было
ничего особенного. Любой верный пес сделал бы то же. Но Мак-Кей растерялся
от неожиданности и в первый момент почувствовал даже что-то вроде досады.
Словно Питер сознательно нарушил возложенный на него долг. Когда накануне
Мак-Кей шагал под потоками дождя через лес, он думал о Питере только как о
звене, соединяющем его с той, кого он любил. Он как будто поручил Нейду
Питеру, поручил ему охранять и беречь ее и напоминать ей о нем. Он находил
некоторое утешение в том, что ради Нейды пожертвовал верным другом. А
Питер так его предал!
появилось знакомой улыбки. Он не пошевелился и продолжал лежать,
распластавшись на земле, уткнув нос между передними лапами. Эта поза
выражала признание своей вины, смиренное ожидание заслуженной кары. И все
же в глазах, блестевших за завитками жесткой шерсти, Веселый Роджер прочел
мольбу о прощении.
Питер очутился у него на груди. Ведь их сердца соединяла настоящая любовь,
и Веселый Роджер сказал голосом, прерывавшимся не то от смеха, не то от
рыдания:
сообразив, что это лоскутки, оторванные от платья Нейды. Увидев, что
хозяин наконец-то понял, какую важную весть он принес, Питер стал
внимательно следить за каждым его движением. Мак-Кей развязал узелок, и
яркое, словно умытое вчерашней грозой солнце заиграло на каштановой пряди.
увидел, что хозяин прижимает блестящие волосы к лицу, что по его широким
плечам пробегает непонятная дрожь, а глаза наполняются влагой, непохожей
на дождевую.
Хромуля! Никогда еще... никогда в жизни у меня еще не было такого желания
заплакать!
хозяина радость. Мак-Кей поднялся на ноги и поглядел на юг - туда, откуда
он ушел навстречу ночной буре. В его воображении возникла картина: он
видел, как Нейда в хижине отца Джона привязывает на шею Питеру прядь своих
волос и открывает перед ним дверь, за которой бушует гроза, зная, какую
радость доставит Веселому Роджеру ее прощальный привет. Этот залог вечной
любви и верности.
ошибке природы лишенный дара речи, напрасно отбегал к тропе, стараясь
объяснить хозяину, что Нейда тоже пошла за ним, не боясь бури, и ждет его
в глубине леса.
хижине миссионера - и ничего больше.
потом ревнивым движением скупца разгладил ее, перевязал веревочкой и
спрятал в сумку из мягкой оленьей кожи. Он собирал валежник для костра, а
сердце его пело - ведь теперь он был не один.
Настал август, они были уже далеко на севере и все продолжали идти по
бескрайним дебрям, дремавшим в сонной тишине "месяца первых полетов" -
месяца, когда птенцы учатся летать, а дремучие леса погружены в тихий сон.
бассейн Оленьего озера.
извилистые реки северного Саскачевана [одна из провинций Канады], а на
севере - еще дальше на севере - их манили пустынные равнины и не
нанесенные на карты дебри вокруг озер Атабаска, Невольничьего и Большого
Медвежьего. Туда-то они и продвигались медленно, но неуклонно.
трапперов, индейские типи стояли пустые и покинутые. Нигде под деревьями
не курились дымки костров, на утренней и на вечерней заре не раздавался
собачий лай, охотничьи тропы зарастали травой, топоры трапперов смолкли, и
все было охвачено великим безмолвием, которое, казалось, пульсировало и
билось, точно огромное сердце - сердце дикой природы, сбросившей на время
узы, которые наложил на нее человек.
растили детенышей, их мех сейчас никуда не годился и мясо тоже. Вот почему
люди - мужчины, женщины, дети - вместе с собаками на время ушли из лесов к
факториям Компании Гудзонова залива, разбросанным по границам этих
северных дебрей. Еще две-три недели - и они вернутся. Снова закурятся
дымки над хижинами, смуглые дети будут играть у входов в типи. Десять