любой работы -- починить приемник, сделать, как новенькую, старую люстру,
подстричь деревья. По утрам он вскакивает в кабину своего авто и несется
куда-то. Иногда днем я вижу, как автомобильчик паркуется у наших ворот, и
Эрез бегом тащит что-то в свой сарайчик, а потом опять мчится куда-то -- до
вечера.
ему тяжело. А молодые здоровые парни должны много работать.
надо много работать. Но ей все равно его жаль.
работает у хозяина за пять пятьдесят в час, ездит далеко, чтобы немного
подработать к их маленькой пенсии, она ни разу не сказала, что жаль его...
Абрама, каким-то образом обманули, и в итоге пенсия так мала, что не
прожить. И Шломо, согнувшись, каждое утро семенит на работу. Я не слышала,
чтобы она говорила об этом с сожалением. Хотя нет, было.
самой управляться по хозяйству. Тяжело.
нравлюсь, иначе, почему бы ей не заглянуть ко мне поболтать -- я ведь немного
говорю на иврите. Или не пригласить меня на чашку чая -- все-таки мы соседи.
Возможно, она думает, как Шошана: "Кто вас звал? Зачем вы приехали?" А
может, я все это придумала, и не нравится она мне просто так.
спросит о здоровье и житье-бытье. Даже если спешит, все равно спросит. Он
интересуется:
то мужу понадобился напильник и еще какой-то инструмент, он спросил у Эреза,
есть ли, тот кивнул и через две минуты принес нам целый чемоданчик с
инструментом -- может, еще что-нибудь понадобится.
и даже не сказал, мне некому было сказать: "Шалом, аба" -- здравствуй, папа.
"Здравствуй, папа", но нет ответа.
все о том же. Только об одном".
выходит Эрез.
что-то бросает. Я не могу разобрать, что. Но и Шломо, по-моему, тоже не
может. Сын исчезает вместе с машиной. Шломо молчит.
отец рядом".
страшное слово -- один. Каждый раз, что я встречаюсь с Абрамом, меня
охватывает щемящее чувство жалости к его одиночеству.
было. Я все ходил и искал, спрашивал. Я хотел знать, как их увели, где
могила, кто видел их в последний раз. Я искал следы в лесу, где их
расстреливали.
братья. Девочка, что сидела за соседней партой. Ему рассказала соседка-
латышка, что видела его одноклассницу в солдатской казарме -- в лохмотьях с
оторванным кровавым соском.
соседей. Его хотели спасти латыши, бежали с бумагой из комендатуры к машине,
куда грузили евреев. В бумаге говорилось, что доктора надо оставить. Но тот,
помедлив немного, сказал:
сегодня нужен -- оставили, завтра все равно убьют. Лучше умирать вместе с
людьми.
свободное время я искал, восстанавливал страшную картину. Я не мог быть дома
один. Я возвращался с работы и снова куда-то шел. Мне казалось, я близок к
ужасному.
любовь. Если спасает.
Абрам, ты кажешься мне таким одиноким?
произнести вслух, Абрам никогда не согласился бы со мной. Он? Да что вы?! Он
счастлив, что есть у евреев своя страна, что он -- на этой земле, он --
израильтянин.
ловит слова, будто горячие угли.
дальнюю лавку. Мыслей никаких, только желание дойти -- солнце печет ужасно,
сумки оттягивают руки. Неожиданный автомобильный гудок выводит нас из этого
тупого состояния. Мы поворачиваем головы, гудок повторяется: нас приглашают
сесть в машину, что бывает нечасто. Забираемся на заднее сиденье.
гостеприимным хозяином дальше, объезжаем весь город.
у него интересное лицо, волосы с густой проседью. На вид лет сорок. Говорит
по-русски с еле-еле знакомым уже акцентом. Скорее всего приехал не так
давно, но уже, похоже, преуспел.
солидной фирме, чувствует себя здесь нормально. Здесь его дом. Хозяин машины
интересуется нами, расспрашивает, вселяет надежду.
чувствую, все должно измениться в стране. Надо только, чтобы пришла к власти
партия Труда. Надо голосовать за нее. Если опять придет Ликуд, будет еще
хуже. Они ничего не делают, ничего не могут, только говорят, только грызутся
между собой за портфели. Все, что сделано в стране, сделано партией Труда,
когда она была у власти. Я очень боюсь, что олимы отдадут свои голоса за
Ликуд. Тогда никакого просвета -- он чуть поворачивает к нам голову, не
упуская из виду дороги. -- Не думайте, что я решил подвезти вас, чтобы
агитировать.
Вот этого я и боюсь, -- что придет к власти Маарах. Я боюсь, что олимы
отдадут им свои голоса. Но это будет ужасно. Это тупик. Правые до сих пор
расхлебывают то, что наделали левые...
вперед. Он весь живет в своем монологе. Мы выслушиваем очередную лекцию о
том, что натворили левые, строя израильскую экономику по образу и подобию
страны, откуда мы приехали: на госсубсидиях, без рынка, без конкуренции.
Когда пришел к власти Ликуд, многие предприятия пришлось закрыть, они
оказались нерентабельными, продукция не имела сбыта.
разбирается в делах израильских, он, вообще, в политике, как рыба в воде.
Это его стихия. "О чем говорят два еврея, когда встречаются? -- смеется
Абрам. -- О политике".
хочется.
их могут покупать олимы. Кто-то же их субсидирует. Тот, кому выгодно
показать: алия провалена, значит, виновато правительство. Значит, нужно дру¬
гое правительство.
сталкивался, когда работал при левых. Приписки, подделка документов,
незаконные оплаты. Все, о чем он рассказывает, знакомо нам, мы сталкивались
с этим в стране исхода.
Сталина. Он еще там, в той стране, откуда приехал, был вскормлен нелюбовью
ко всему советскому, коммунистическому.
раввином, а отец -- уже бедным учителем, иврит знаком Абраму с детства. Он
знает кучу языков и сейчас много читает на английском -- учит язык, но
разговаривает, в основном, на русском, в их доме язык общения -- русский,