учится. И аккуратист, и дисциплину знает, и комсомолец первый сорт. Будет
летчиком по прошествии времени. Само собой, будет. Только корзину у нас
каждый имеет, и у него есть корзина. И никто никогда не запирает, такого
обычая нет в колонии. Акулин же три дня назад замок повесил, - некрасиво.
Либо ты воров боишься, либо тайну какую собираешься завести, кто тебя
знает, а только замки в колонии заводить не следует. Другое дело на
заводе, государственное имущество должно быть заперто для порядка, а в
бригаде товарищи живут, к чему здесь замок?
соседнего стула, сказал невыразительно, тихо:
тебе в корзину полезет. Конечно, полезет, если замок висит. А зачем так
думать: как новенький, так и вор. Мало ли чего там у каждого было - в
старой жизни! Чернявин тоже новенький, видишь, сидит с нами, так и по нему
ж видно: он к товарищу в корзину не полезет.
деле не вздохнули, а просто пошевелились.
трудовой колонии им. Первого мая.
Остапчина, можно было заключить, что Остапчина в бригаде любят и
относятся к нему немножко насмешливо. И сам Александр Остапчин, услышаву
свою фамилию, мигнул, повернулся к бригадиру, положил голову на кулаки,
поставленные один на другой. У Остапчина большие карие, красивые глаза,
чуть-чуть подернутые веселой, маслянистой влагой.
помбригадира, и прочее. Настоящий человек, а только одна беда: трепач. Ох,
и трепаться же любит, прямо хлебом не корми, а дай поговорить. И хоть бы
дело говорил, а то язык говорит, а он за языком бегает, остановить не
может и на правильную линию пустить тоже не может. И по сторонам не
смотрит: свой, чужой, совсем посторонний - ему все равно; он говорит и
непременно загнет куда-нибудь. Всей бригадой удержать не можем. Мечтает:
прокурором буду. Так разве можно, чтобы прокурор за собой не смотрел?
Прокурор если что скажет, так все к делу, да перед этим два раза подумает.
А нашему Александру всегда нянька нужна, чтоб его за полы хватала.
Нестеренко, улыбались дружески, но в какой-то еле заметной степени и
нахально. Он как будто был даже доволен, что у него есть такой интересный
недостаток, и тоном полудетского каприза возразил:
натрепал, что она чуть не плакала.
познакомиться с нашей жизнью, и может, и поучиться хотела, значит, у нее
где-то там натерло, а ты речь... прямо с горы: ничего вы, наркомпросовцы,
не понимаете, все путаете, даром хлеб едите. Она потом спрашивает, кто это
такой? А я ей, конечно, ответил: не обращайте внимания, так себе,
новенький, еще не отесался.
даже в этот момент не потеряли своей влажной улыбки.
апрельский день. Услышав свое имя, он немедленно взобрался с ногами на
стул. А бригадир сказал ему с добродушной строгостью:
давно тебя ждет. Будет твоим шефом, пока ты получишь звание колониста.
Будет тебя всему учить и на общем собрании докладывать на звание
колониста. Человек он горячий, а только не всегда справедливый бывает.
Если ему вожжа попадет под хвост, так никакого удержу нет. Ты на это не
обращай внимания.
и всем лицом рассказывал о чем-то. Лицо у него было острое, живое,
быстрое. В течение одной секунды он успевает отзваться на все впечатления,
всем ответить и у всех спросить. И сейчас каким-то чудом он успел показать
бригадиру, что он благодарен ему за правду и постарается поменьше
горячиться, что он видит любовь к себе всей бригады и отвечает ей такой же
любовью, что он поможет Чернявину сделаться хорошим колонистом и что
Чернявин не должен робеть. Это лицо больше рассказывало о Зорине, чем мог
о нем рассказать бригадир.
шестнадцати - восемнадцати лет. Нестеренко всех их признал хорошими
мастерами, прекрасными товарищами и колонистами, но в каждом отметил и
недостатки, отметил в упор, улыбаясь сдержанно, выбирая и округляя слова,
но в то же время не скрывал и досады, требовательной и вьедливой.
Лиственному Сергею он приписал слишком большую любовь к чтению,
послужившую причиной того, что Лиственный ходит "как сумасшедший".
Широкоскулому, белобрысому, нескладному Харитону Савченко - вялость
характера. Борису Яновскому, кучерявому брюнету, - наклонность к
запирательству и брехне. Всеволоду Середину - пижонство, Данилу Горовому -
неуязвимость характера и излишнее хладнокровие.
окончил, все загалдели, засмеялись, напомнили друг другу самые вредные
детали характеристик и напали даже на Нестеренко с разными дополнительными
вопросами. Но Нестеренко не долго их слушал:
забыли, что ли?
буду бригадиром, я про тебя расскажу.
скажешь, хотя я так полагаю, что ничего умного не скажешь. Принимайте
Чернявина!
Санчо, довольно тебе там, бери человека в работу. Смотри, какой хороший
материал для комсомольца.
себе. Только вы понимаете... про вас вот товарищ бригадир все рассказал, а
про себя я сам должен рассказать, правда?
осуждением, Нестеренко сказал:
нечего рассказывать. Какой ты человек мы и сами увидим. А кроме того, не
нужно говорить "синьоры". Понял?
твоя кровать, вот твоя тумбочка, все хозяйство. Мыло и зубной порошок
получишь у помощника бригадира Остапчина. Два дня будешь отды-
хать&18, а потом за дело. Вечером я тебе что-нибудь расскажу. Ты в каком
классе будешь?
хочешь!
горизонте виднелись постройки города.
19. ОН ЕЩЕ СЫРОЙ
Вечером Игорь Чернявин заснул не скоро. Постель была свежая, прохладная,
чистая, такая постель была у него только тогда, когда он жил еще дома;
заснуть в такой постели показалось ему высшим блаженством. В эту минуту
ему хотелось выразить кому-то благодарность и за эту постель, и за чистое
белье, и за новый симпатичный костюм, и за узкий черный пояс. Кого только
благодарить? Алексея Степановича? Воленко? Восьмую бригаду? А может быть,
просто Советскую власть? Но о Советской власти Игорь Чернявин имел самое
сложное представление. От школы остались чисто словесные образы, от
Ленинграда - неясное, забытое ощущение детства, зато в "вольной" жизни
Советская властьь вспоминалась - власть строгая, требовательная и
настойчивая: милиционеры, стрелки, воспитатели в приемниках, люди в белых
халатах. Изо всей Советской власти наиболее покладистым и безобидным
существом была Полимна Николаевна, но он вспоминал ее остренькое и
умненькое лицо с острой неприязнью. А здесь, в колонии, он ощущал
Советскую власть очень сложно, в непонятном, густом экстракте; трудно даже
было разобрать, где она находилась. Конечно, Алексей Степанович, конечно,
Николай Иванович. Но Санчо только что рассказывал: все эти дома наново
построены на чистом поле. Все сделано наново: и цветники, и зеркала, и
паркет. Санчо говорил: ничего старого, все Советская власть сделала. И по
словам того же Санчо выходило, что Советская власть - это не только
Алексей Степанович и учителя, но еще и они, все колонисты. Санчо так и
говорил: мы сделали, мы купили, мы решили, мы постановили. Выходит так,
что и сам Санчо Зорин тоже Советская власть. И Володя Бегунок!
- фасон! А черт возьми, действительно хитрый фасон, ни за что в чужую
корзину после этого не полезешь. Рыжикова бы сюда, интересно посмотреть,
как он эти корзинки обчистит? Разумеется, Рыжиков - дрянь, это и говорить
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Посняков Андрей